— Ракурс он смекнул, надо же, — Ульяна приподняла густую бровь. Села на свое место, взяла газету, всматривалась несколько секунд. — Хорош ракурс, не поспоришь. А может, ваш главный редактор смекнул в Москву угадать, чтобы номер с предательским ракурсом не подписывать?
— Он же не мог знать, что его с делегацией вызовут! — возразил Ефим Борисович. — Неожиданно это случилось.
— А когда случилось, он быстро дал вам команду: ставь пока меня нет заготовленный подлый снимок! Ставь снимок-убийцу! Так?
Ульяна обошла стол, села на столешницу с краю.
— Ну что вы, товарищ следователь, он же не враг!
Ульяна наклонилась к газетчику, заглянула в глаза.
— Как не враг? Ефим Борисыч! Он дает команду опубликовать снимок-убийцу и — не враг? Друг? Руссиш-германиш фройндшафт?
— Но он не давал такой команды! — едва не вскричал в отчаяньи ответсек.
— А фотограф не делал фашистского снимка?
— Он дал много снимков, этот выбрал я… Лично я. Вы мне не верите?
Грамотно устроен наблюдательный пункт, подумал Максим. Лица допрашиваемого не видать, следи за эмоциями по затылку. Эффектное режиссерское решение. Чье, интересно? И знает ли Ульяна, что за ней подглядывают?
— Верю я вам или нет, — вкрадчиво сообщила Ульяна, — значения не имеет. Имеет значение, что газете поверили уже десятки бойцов по всей линии обороны! Люди привыкли верить советской печати! И шагнули грудью на огонь, и погибли, не успев… ничего не успев. Мальчишки безусые. Многие даже не… ни разу.
Максим решил, что ослышался. Ответсек, судя по судороге, тоже. Ульяна продолжала как ни в чем не бывало.
— И десятки танков прорвались через окопы, и сотни других ополченцев — погибли. И Гитлер приблизился к городу Ленина! Вот что имеет значение.
Ответсек выдавил что-то чуть слышно, сверху не разобрать.
Ульяна его продублировала:
— Конечно, Ефим Борисович, вы понесете самое суровое и справедливое наказание. Несомненно. За это не беспокойтесь. Но вы хотите быть осуждены в одиночку. Вне преступной группы. Хорошо, даже если допустить, что редактор не давал вам преступного приказа… Допустим! Но что же за атмосферу создал он в редакции, если фотограф дает снимки-убийцы, а ответственный секретарь печатает их на первой полосе?
— Товарищ следователь! Товарищ следователь… Мы, газетчики, тоже люди и можем ошибаться. Да, моя ошибка преступна, но в газетном деле неизбежны опечатки, ляпы…
Примеры? — быстро спросила Ульяна, возвращаясь на место и вооружаясь карандашом.
Молодец, подумал Максим.
— Примеры… чего?
— Какие ляпы, ошибки и опечатки допускала ваша газета в последнее время?
— Э-э… Так сразу не сообразить…
— Соображайте. Я не тороплюсь.
Ульяна отложила карандаш, вновь обошла стол.
— Встаньте, пожалуйста.
Задержанный спешно повиновался. Ульяна повернулась к нему спиной.
— Молнию, пожалуйста, расстегните.
— Э-э…
— Молнию на платье. Сначала молнию, а потом пуговицу сверху.
— Э-э…
— Ну же! — прикрикнула Ульяна.
Газетчик трясущимися руками исполнил требуемое.
— Спасибо. Сядьте.
Ульяна стянула через голову платье, осталась в бюстгалтере и сиреневых рейтузах. Села, начала писать.
— Итак? Какие же вы вспоминаете ошибки?
— Э-э… Вот в прошлом сезоне… Э-э…
Максим осторожно глянул на Арбузова. Тот напряженно всматривался в щель. Как болельщик, когда пенальти.
Газетчик тоже подумал о футболе.
— Э-э… Вот в прошлом сезоне «Зенитовец» выиграл у москвичей два на ноль, а мы ошибочно поставили, что один на ноль.
— Вот ведь как! — удивилась Ульяна.
— Да, была такая ошибка… Но мы в следующий же день и полную таблицу дали, и интервью с тренером «Зенитовца», и…
— Но это ведь ерунда, правда? Мы зафиксируем, но это ведь маленькая ошибка, Ефим Борисович? Вы ведь не поставили, что «Зенитовец» москвичам проиграл вместо выиграл, верно?
— Верно, да… но… — лепетал газетчик. Ему было отчего лепетать: Ульяна, разговаривая, стягивала с себя остальную одежду.
Сделав так, она водрузила лист протокола на картонную папку, взгромоздилась на стол, восселась прямо перед допрашиваемым. Ноги крестом, голая как сама правда. Газетчик понуро склонял голову, чтоб не смотреть.
— Я пока про футбол записываю, а вы вспоминайте, вспоминайте…
У газетчика и затылок был красный через седые волосы.
— Ну же! Более значимые ошибки, Ефим Борисович. Вы, может, закурить хотите? Вот папиросы, не стесняйтесь.
Ответсек ухватился за папиросу, как за соломинку. Папку с листом Ульяна держала на весу, почти закрывая лицо. Зато лоно колыхалось прямо перед носом Ефима Борисовича. И сверху отлично видно: огромное, словно арка генерального штаба, если только возможно представить себе арку генерального штаба покрытой столь обильной и кучерявой шерстью.
— Э-э… Вот у нас не припомню, а в «Смене» была ошибка.
— Какая же? — Ульяна отложила папку, откинулась на локти. Груди, увенчанные длинными темными сосками, не растеклись по телу, несмотря на солидный размер. Торчали зенитками.
— Э-э…
— Ну же!
Сбоку замельтешило, послышалось пыхтение. Максим скосил глаза. Арбузов не таился, то есть таиться тут и негде… Дышал все быстрее, взгляда от щели не отводил. «Де-ела!» — подумал Максим.
— На Первомай дали праздничные стихи ленинградских авторов, подборку на полосу, и одного такого… Напечатали автора одного, а нельзя…
— Врага народа, что ли?
— Да, точно, одного врага…
И что? Пепел на пол, не стесняйтесь. Какие оргвыводы? — Ульяна оглаживала себя полной белой рукой по животу и груди.
— Э-э… — газетчика заметно трясло. — Да никаких. Никто как-то внимания не обратил.
— Что-о? — нахмурилась Ульяна и приняла прежнюю, более сосредоточенную позицию. — Никаких? Но вы-то это заметили!
— Я… Да… Все газетчики заметили.
Он вдруг врылся головой в колени, обхватив голову руками. Папироса упала на пол, ответсек быстро ее схватил.
— Великолепно! — Ульяна слезла со стола и стала неторопливо одеваться. — Все знали и никаких оргвыводов. Очень хорошо! И вы утверждаете, что нет заговора. Что… затушить ищите? Дайте сюда.
Ульяна взяла из рук Ефима Борисовича дымящуюся папиросу и ловко втемяшила ее несчастному прямо в седую макушку.
45
Варенька помогла вымыться маме, и мама сразу заявила, что больше всего на свете любит качаясь в качалке спать чистой, тепло завернулась, усадилась в кресло-качалку, заскрипела креслом и мгновенно заснула, с улыбкой. Хорошо.
Хотя качалка у них появилась недавно: Арька, когда новичок Родеев обогнал его вдруг в классе по столярному делу, предпринял ряд упражнений, чтобы вернуть первенство. Арька все хотел делать лучше всех, и у него получалось, только шапки из газеты складывать не мог опередить чемпионку Валю Казанкову. Но вот качалку славную смастерил!
Но мама так славно, легко дышала, будто и впрямь — больше всего. Варенька радовалась.
Нагрела воды себе, помылась, подошла к высокому облезлому зеркалу. Не столько старинное оно, несмотря что рама в кудрявых путти и винограде, сколько старое: в дереве трещины, амальгама пообтрескалась.
Раньше Вареньке так не казалось, а вот теперь показалось. И понятно даже почему, к сожалению: потому что сама стала… пообтрескавшейся такой. Облезлой, как щепка. На прищепку бельевую похожа. Щепка-прищепка. Еще две недели назад, честное слово, не была такой худой и бледной. Да еще и неделю!
Груди вот. Варя нажала на и так вдавленные пимпочки сосков. И так-то вдавленные, первый размер, у всех больше. Даже у Чижика больше, а с Зиной Третьяк разница — как до Луны пешком. Варя специально приобретала пухлые лифчики, чтобы увеличить визуально размер. Хотя не ясно, зачем. Арька, с которым с детства рядом, из лета в лето если купаться вместе и загорать… Понимает уж он, какой у нее размер. А на всех остальных — наплевать, чего думают.
Надо бы к Победе поправиться. А то ведь вообще нет груди. Остались две вместо сосков будто родинки, перед собой неудобно.
А настоящие три родинки на левой щеке, треугольником, настоящая варенькина гордость: так те побледнели так, что почти и исчезли.
Прискорбный вид!
46
То, что Арбузов делал в наблюдательной комнате, Максим взволнованно осуществил в туалетной.
Ноги донесли его от Литейного до Эрмитажа за четверть часа и пронесли дальше, в Александровский парк. Здесь гуртовались аэростаты, штук пятьдесят, бок в бок. Их плавные формы чуть успокоили Максима, он опустился на скамейку, полез было в карман, забыв, что уже много лет не курит.
Был ли этот спектакль устроен специально для него и с какой целью? Или Ульяна с коллегами развлекаются так по восемь раз на дню? Занятно, но не так и важно. Холодная рука города выставила перед ним марионеток, сам Ленинград бросает ему таинственный вызов, продолжая игру, прерванную в прошлый визит. Или, скорее, город отвечает на вызов Максима: это ведь он вызвался приехать поукреплять ленинградских товарищей. А город сидит себе ждет, бессердечный, распластавшись скользкой вычурной жабой под мелким дождем. Готов высвистнуть длинный язык и слизнуть в свои болота любого зазевавшегося… Посмотрим!
