Да, шпионаж – грязное дело. Такого мнения придерживались в те годы и высокопоставленные военные. Еще во время Крымской войны английский офицер Кингслейк писал: «Сбор информации тайными средствами был омерзительным для английского джентльмена».
А генерал сэр Дуглас Хэйг добавлял: «Я не хотел бы позволить, чтобы моих людей использовали в качестве шпионов. Офицеры должны действовать честно и открыто, как и положено англичанам. “Шпионаж” среди наших людей был ненавистен нам, военным»[28].
Но это слова военного, тем более – в больших чинах. Но вряд ли он был откровенен в своих выводах: быть откровенным занимаемая должность не позволяла[29].
Хотя такие чувства разделял и западноевропейский обыватель (российские граждане не в счет, здесь несколько иной подход, который, впрочем, отличался от общеевропейского ментальными особенностями).
Но вернемся к оценке шпионажа в Западной Европе накануне Первой мировой войны. Когда к бельгийке Марте Маккенна, медсестре, занимавшейся в Бельгии разведкой в пользу англичан, в первый раз подошла ее подруга и завела разговор о шпионаже, Марта подумала:
«Я поняла, что она имеет в виду шпионаж, и меня тут же охватил ужас. Я знала, что в Бельгии есть шпионы и что они служат своей стране. Но я все равно видела в них что-то несвойственное людям и очень далекое от моей жизни»[30].
Члены героической бельгийской разведывательной сети «Белая дама» протестовали, если их называли шпионами. Они считали себя агентами или солдатами. И даже добивались солдатского статуса. Английская контрразведка, очень плотно сотрудничавшая с «Белой дамой», горячо поддержала это требование[31].
Некоторые шпионы, по крайней мере, старались оправдаться. Макс Шульц, в довоенное время шпионивший в пользу Англии, говорил:
«Я был шпионом в Германии, и я не только не стыжусь этого факта, но я даже горд тем, что рисковал, собирая информацию, которая, как я могу с уверенностью заявить, помогла нам выиграть войну»[32].
Этот подход к оценке своей деятельности очень нравился Черчиллю, который считал, что войну выиграть только на поле сражения невозможно, необходимо наносить удары по врагу и в его собственном тылу. А это возможно в первую очередь только благодаря разведывательным и диверсионным действиям. И стыдится того, что тот или иной гражданин оказался задействованным в подобного рода делах, просто глупо. Каждый должен выполнять свой гражданский долг там, где более полезен[33]. Конечно, Черчилль здесь несколько высокопарен. Ему, как никому другому, невозможно было не знать, что подавляющее большинство агентов трудятся за хорошую мзду, иначе…
А почему?
С финансовой точки зрения жизнь шпиона, как правило, была тяжелой. Уже упомянутый нами полицейский чиновник Герберт Фитч вряд ли испытывал сочувствие к шпионам (других стран, разумеется), когда писал: «Жизнь шпиона трудна. Он зависит от своего “куратора”, посылающего ему деньги, а их часто платят только в зависимости от результатов». На самом деле в письмах немецких шпионов почти всегда содержатся просьбы о деньгах, и если шпион и его “куратор” ссорились, то именно “куратор” всегда мог дергать шпиона за нитку, угрожая выдать его»[34].
Однако надо помнить, что и «шпион» может держать «куратора» за нитку, которая грозит оборваться в самый неподходящий момент. Что и происходило достаточно часто, если «куратор» не торопился пополнить бюджет своих подопечных. Так что Черчилль, восхваляя патриотизм агентов британских спецслужб, прекрасно понимал всю важность финансовой стороны дела[35].
В начале 1900-х годов британский разведчик Генри Дэйл Лонг получал лишь половину положенной платы за большую часть пяти лет своей работы.
В то же время 19 марта 1906 года бельгиец Хели Клэйс написал жалобное письмо своему «куратору» полковнику Чарльзу Репингтону с просьбой предоставить ему достаточное жалование, чтобы он и его семья могли существовать в Бельгии. Клэйс работал на англичан с 1898 года, когда он собирал информацию об англо-французском конфликте вокруг нильского порта Фашода, захваченного майором Маршаном и отвоеванного лордом Китченером[36].
В марте следующего года Клэйс и его жена были арестованы в Шербуре, и он получил два года тюрьмы за попытку нарисовать план порта. После освобождения он три года работал в Африке на Разведывательное бюро, а потом, в феврале 1906 года, оказался лишним и, говоря современным языком, был «уволен по сокращению штатов». Полковник Репингтон обратился с просьбой о деньгах для Клэйса к сэру Чарльзу Хардинджу, а тот, в свою очередь, спросил сэра Томаса Сэндерсона, своего предшественника, как ему следует поступить. Деньги для Клэйса нашлись в министерстве иностранных дел, но, вероятнее всего, это были не те 120 фунтов стерлингов в год, о которых он просил, а гораздо меньше. Возможно, что ход мыслей Сэндерсона был таким же, как у немецкого «мэтра шпионажа» Густава Штайнхауэра[37]: «Выброшенный шпион – как и выброшенная женщина – опасен для любого человека», но он посоветовал Хардинджу дистанцироваться от Клэйса: «Благоразумней всего было бы сказать ему (Репингтону), что вы никогда не имели никаких дел с агентами такого рода. Возможно, вам следует добавить, что это было также и моим правилом»[38].
Во время войны, однако, доходы агентов, как правило, существенно (порой очень существенно) возрастали. Но возрастал и риск такой работы. Обычное жалование немецкому шпиону, работающему в Британии в первые дни Первой мировой войны, составляло от 10 до 25 фунтов стерлингов в месяц с бонусом по 10 шиллингов за каждую страницу копии секретных документов.
В июне 1916 года оно возросло до сотни фунтов в месяц, а в 1918 году – до 180 фунтов. Если верить Вернону Келлу, в последние месяцы войны хороший шпион мог сам назначать свою цену. Поток новых добровольцев к тому времени совершенно иссяк[39].
Хотя тогда, в принципе, уже были сформированы действующие и, главное, хорошо законспирированные сети. Агенты к концу войны – это уже не случайно подобранные (как в начале войны) лица, а по-настоящему профессионалы (либо специально подготовленные, либо – профессионалы по природе своей; и именно таких ценил больше всего У. Черчилль, будучи тоже «профессионалом от природы»[40]).
Правда, его точку зрения не разделяли руководители британских спецслужб, которые считали, что профессионализм в их сфере деятельности – дело не наживное, а приобретаемое в ходе длительной подготовки и обучения.
Другое дело, считал тот же Вернон Келл, Германия: «Нет сомнения, что Германия, не имея выбора, использовала агентов, которые большей частью в обычные времена лишь кое-как сводили концы с концами. Кажется, что их секретной службой был принят принцип, что следует подбирать едва ли не самых обездоленных людей со склонностью к экстравагантной жизни, чтобы пообещать им достаточное вознаграждение в зависимости от результатов»[41].
Ну что же, это принцип, который также востребован. Но здесь, видимо, надо помнить о большом проценте «проваленных» агентов или о «двойных» агентах (кто больше заплатит).
В 1930 году Вернон Келл читал лекцию о шпионах Первой мировой войны. (У. Черчилль был знаком с содержанием, лекций, получив в свое распоряжение рукописный вариант от самого Келла.) Келл, в частности, считал, что в начале конфликта различалось шесть «типов» иностранных агентов:
– путешествующий (разъездной) агент, работающий под прикрытием коммивояжера;
– путешественника-яхтсмена или журналиста (пожалуй, это все же свойственно было более для британцев, чем для тех же немцев или французов, не говоря уже о русских);
– стационарный агент, например, немец Густав Эрнст, собиравший новости и служивший «почтовым ящиком», в их число входили официанты, фотографы, учителя иностранных языков, парикмахеры и владельцы пабов;
– агенты-казначеи, финансировавшие агентов; инспекторы или главные резиденты вроде Штайнхауэра;
– агенты, занимавшиеся коммерческими вопросами, например «агентство Шиммельфенга»;
– и, наконец, британские предатели[42].
Очень интересный подход. Были ли с ним согласен У. Черчилль? Точных данных не осталось, но учитывая не очень уважительное отношение Уинстона к Вернону (что не удивительно: каждый из них был профессионалом в своем деле), то, скорее всего, не разделял в целом, но со многим соглашался. Но и предложить что-то свое Черчилль (даже в начале своей карьеры на посту министра внутренних дел), не мог, пока опыта не хватало. После Второй мировой войны Черчилль уже сам был способен сформулировать подобные оценочные подходы в этом очень щекотливом вопросе. Весь вопрос упирался в фактор времени[43].
Первые пять категорий шпионов в разной степени могли рассматриваться как патриоты, и блестящим примером такого шпиона-патриота был немецкий офицер Карл Ганс Лоди, первый шпион, расстрелянный англичанами во время Первой мировой войны. О Лоди за все прошедшее с его казни время писали только в восторженном тоне, с глубоким уважением к его мужеству и выдержке, хотя с профессиональной точки зрения он был ужасно некомпетентен.
