Кастальский слушал Володю и завидовал. Вот – живет как хочет.
Практически свободен. Хочет – нажрется, хочет – свихнется, хочет – в котельную уйдет или даже в монастырь. Хочет – под забором подохнет.
Хочет – будет всякую ахинею пороть, а хочет – беседовать с Богом.
– Евгений! – заорал вдруг Володя. – Добрый мой приятель! А давай-ка сделаем быстро ход ноги на угол. Сдается мне, ты пива хочешь выпить.
И, кстати, денег дашь рубля сорок четыре. Тем самым руку помощи протянешь сословию беднейшего дворянства. Мы все растратили на войны да на кубки, да на красители паршивые отчасти. Не обессудь, геноссе, издержались.
С утра на Татьяну нашло. Ежемесячно, с завидной регулярностью, ее настигал суицидный порыв. Она швыряла стулья, принималась рыдать, рвала колготки. В такие дни бедняга-горнолыжник становился меньше ростом, ходил на цыпочках и виновато улыбался.
В недрах женщины происходят процессы, строго говоря, довольно близкие к геологическим. Вулканический бунт овуляции плавит нервы и выливается лавой слез; гормональные сдвиги меняют рельеф; сейсмографы зашкаливает; и, отягощенные внешними перегревами, в урочный час следуют неотвратимые, как в горах Мексики и Армении, разрушительные потрясения климакса. Старость подкрадывается тихо-тихо… Не каждая из нас адекватно реагирует на свой срок. Иная пытается спорить с геологией, но слезы льются сами по себе, сначала все чаще, потом они густеют и тяжелеют, а потом иссякают вовсе.
Приходит засушливая зима, и ничто больше не тревожит земную кору. А ты и не заметила, как она подступила.
Вчера она посещала гомеопата, задорного карапуза по фамилии Голый.
Он прописал ей грандиозную травяную симфонию из сорока наименований.
“А может, попить гормоны?” – выдвинула Татьяна встречное предложение, хотя ее мнения никто не спрашивал. “Ну, попейте, – согласился покладистый Голый и весело потер лысину. – У вас вырастет борода, исчезнет грудь, и вы будете совершенно здоровым человеком!”
И вот Татьяна вновь плачет, стоя у мойки над разбитой чашкой и наделяя ее символическим смыслом.
– Таня-джан… – робко окликнул Гамлет.
– Ах, оставьте вы все меня в покое, – в таком роде всхлипывает
Татьяна довольно бессмысленно, потому что, кроме них двоих, никого в кухне нет, если не считать Кастальского, который присутствует в виде электромагнитных волн, так как проник в этот момент в хитросплетения телефонных коммуникаций, как и планировал, от Володи, из его технически оборудованной котельной, обеспеченной для жизни просто на удивление.
После визита к Голому Татьяна к тому же видела тягостный сон, будто вся грудь у нее поросла густым курчавым волосом, и при этом она спит с медведем, и этот медведь – ее муж. Во сне она мучительно пыталась завязать спящему медведю галстук, но волосатая грудь мешала, галстук все выскальзывал, от медведя же пахло хлоркой. Проснулась она, конечно, в слезах.
Медведь, в смысле муж Гамлет, поднял трубку.
– Тебя… Подойдешь?
– Нет, конечно, я же тут только судомойка! Так тебя мама учила? У вас ведь женщина – прислуга, а прислуга телефоном не пользуется! А?
Какой у меня регламент, а? Киндер-кирха-кухня? Что? И по телефону уже нельзя поговорить? А мамочка переедет – вообще меня на антресоли сошлете, а?
Перспектива жизни на этой линии огня – между дряхлой, но властной армянской мамой во цвете маразма и любимой русской женой в пленительной фазе возрастных атак – исторгла из медвежьей груди
Гамлета тяжкий вздох. Стараясь не шуметь, он принялся осторожно собирать осколки.
Татьяна поспешно высморкалась, помахала перед глазами ладонью, хотя была, безусловно, незрима для электромагнитных волн, и удалилась, волоча за собой шнур, в спальню, где и зашелестела.
Минут через десять, посвежевшая, она скользнула в гостиную (так и не сумела отучить Гамлета от омерзительного слова “зала”), поцеловала мужа в макушку (ни намека на лысину) и задумчиво сообщила:
– Пойду пройдусь.
Гамлет, напрягшись перед телевизором, предостерегающе поднял палец.
С экрана обиженный голос с резким акцентом извещал о митингах и демонстрациях в Ереване, звучало какое-то полузнакомое слово
“Карабах”. Что-то феодальное?
На ходу заматывая шарф, Татьяна хлопнула дверью.
Она была взволнована. В это трудно поверить, но Кастальский оказался, как ни нелепо, первым мужчиной, совместно с которым
Татьяна запятнала семейную честь. Притом в командировке, что содержит налет некоторого терпкого китча и освежает подопревшую душу технического интеллигента.
Они молча шли вдоль канала Грибоедова. Кастальский держал Татьяну под руку и глядел прямо перед собой. Боковым зрением он отмечал косые взгляды, которые украдкой, как ей казалось, девушка на него метала.
– Исключительно красивый город, правда? – соорудила, наконец,
Татьяна вопрос на диво. Золотые крылатые львы на горбатом мосту недовольно и презрительно хмурились в пространство: точь-в-точь
Кастальский, черт бы его побрал. Татьяна в смущении перевесилась через перила. По каналу острый ветер гнал поземку.
– Это здесь, что ли, Лиза Германна ждала? – высокомерно усмехнулся
Кастальский: с одной стороны, по адресу дуры-Лизы, а с другой, как бы экстраполируя ее глупое и раболепное поведение на женщин в целом, не исключая и Татьяны. Довольно сложная и обидная интонационная цепочка. – Тоже мерзла, поди. Погреться бы, а?
Быстро, по-деловому зашагали к Невскому. Кастальский решительно тормознул у железнодорожных касс: “Погреемся?” Сели в кресла.
Кастальский взял Татьяну за руку, сжал, набрал воздуху, но промолчал.
– Вам не нужен билет? – спросила вдруг Татьяна с неуместным возбуждением. – У меня тут знакомая работает, может, только смена не ее…
– Нет-нет, – испугался Кастальский. – У меня есть, спасибо.
– На когда? – испугалась Татьяна.
– На… сегодня.
– На “Стрелу”?
Решились – и взглянули друг на друга. “Какой жалкий…” – подумала
Татьяна в точности словами Володи Лескина. “Надо же, мордочка-то совсем воробьиная… – расстроился Женя. – До чего ж они все похожи на этом болоте! И носик-то красный, да и мокрый, небось. Надо же.”
– Ну, пошли тогда? – Таня высвободила руку – тихо вывинтила из окоченелой хватки Кастальского.
Встреча, безусловно, заходила в тупик. Ноль физиологических реакций, да и негде.
– Может, в кино сходим? – докатился Кастальский. Но тут Татьяна по-детски, снизу заглянула ему в лицо – совсем как дочка Даша, и
Евгений Адамович увидел ее прозрачные – в общем-то, довольно замечательные – глаза: в обложном болотном тумане расчистился клочок неба.
– А давайте, знаете что? Давайте поедем к морю!
– В каком это смысле? – ужаснулся Кастальский.
– Да тут недалеко! Полчаса на электричке – и залив. А?
Ах, ну да. Залив. Балтика, конечно. Кастальский совсем не ориентировался в этом чухонском зазеркалье. Действительно, море.
Даже забавно. Забавно и поэтично. Но все же на редкость дико, глупо и ненужно.
– Да ты романтик, – улыбнулся Кастальский и закинул Татьяне за спину размотавшийся шарф. Было в этом движении что-то невыразимо интимное.
Таня покраснела. Все-таки он страшно смущал ее, ведущего инженера-кораблестроителя. И это вдруг его “ты”… Буквально до дрожи в губах и слабости в коленях.
Над твердью залива выл, как живой, ветер. Как стая волков.
Бесконечная белая пустошь выглядела крайне безнадежно. Адская стужа: пекло – ведь это так, литература. Настоящий ад, конечно, – это железный, синий мороз, ледяные пилы ветра и безотрадная равнина без единой вертикали.
– Тебе не хочется завыть? – спросил волк Кастальский.
Лютый простор принес почему-то облегчение. Прислониться к щуплому боку, обнять за плечи: и очень просто. Кастальский развернул окоченевшего корабела к себе лицом, целовались минут пять. Ужасно хотелось в уборную.
– Забрал бы меня в Москву, – бормотала Татьяна – снова совсем как Даша.
– Я женат, – зачем-то соврал Кастальский.
– Там, в краю далеком, есть у меня жена… – засмеялась Татьяна. – А мне приснилось сегодня, что у меня муж – медведь.
Таня замерла. Так, началось. Ну, вот и славно. Веская причина свинтить от Гамлета.
Дома, впрочем, личная жизнь стремительно сдавала позиции под натиском общественной в форме довольно остросюжетного кавказского базара. Гамлет по-армянски орал в телефон, судя по уровню звука, – по межгороду. Сквозь чужую речь прорывалось опять это феодальное слово “Карабах”, и еще “рейс”, “план”, “заказ”, “комитет”, и неожиданное, совсем несвойственное корректному Гамлету звукосочетание “эбёнамат”. На диване, широко расставив короткие отекшие ноги, сидела свекровь. По-птичьи склонив голову в низко повязанном черном платке на голос сына, она мелко кивала, как бы одобряя каждое слово, включая “эбёнамат”, но вряд ли улавливала хоть тень сути. Над старухой, держа ее за плечи, возвышался невероятно костлявый человек, похожий на марионетку армянского царя: с длинной волнистой черной бородой и раскаленными глазами. Кисти, которыми он прикрывал бабушкины плечи, поражали размером и красотой. “Гамлет, брат! – возвещал он по-русски. – Что болтаешь! Я специално за тобой прилетал! Ты армянин или ты кто! Комитет не спит четвертый ночь!”
