Крики утонули в равнодушной серой пелене. Анна покачнулась. По мягкой спирали она стремительно планировала куда-то в темноту. «Опять обморок? — мелькнула вялая мысль. — Я становлюсь тургеневской барышней».
Стиснув кулак, она ударила по стене. Боль привела её в чувство…
Выходить наружу не хотелось. Стоять рядом с разбитой витриной, постоянно чувствуя, как что-то с равнодушной жестокостью смотрит на неё сквозь туман, было страшно. Анна устало провела рукой по лицу.
— Вот так, значит? — сказала она. — Вот так вот…
Манекен тупо смотрел на неё. Идеальная фигура… тощенькие, гладкие ноги… яркие губы. Анна натянула манекену на нос широкополую модную шляпу. Ты всего лишь глупый кусок пластика! В примерочных кабинках стояли люди, сдерживая смех. Когда Анна поворачивалась в их сторону, они исчезали с жестокими и наглыми ухмылками. В углах бутика манекены кривили губы в презрительных усмешках.
— Ну, за что же… так?.. — тихо сказала Анна и села в глубокое кресло, повернув его спинкой
к глухой стене. Отсюда был виден весь бутик и разбитый проём витрины…
Спустя час она опрометью выскочила на улицу. А ведь и в самом деле — темнеет! Значит,
время всё-таки движется. Значит, скоро ночь! Мысль о том, что она останется на этой жуткой улице ОДНА, в темноте, напугала её до полусмерти. Домой, домой, обратно к себе — там, по крайней мере, всё своё, родное! Анна шарахнулась от, как ей показалось, внезапно возникшего в густеющем тумане, киоска, и, пробежав метров пятьдесят, свернула в знакомую арку. Вот и двор. Растерянно остановилась: здесь туман сгустился необычайно. Возле подъезда проклятая хмарь застыла неподвижным серовато-жёлтым комом.
— Пустите же меня домой, слышите? — жалобно, сквозь подступающие слёзы, пробормотала Анна.
…с-с-с-с… ш-ш-ш-ш… с-с-с-с…
И — словно чей-то взгляд за спиной. Оглянулась — никого! Знакомо заболели виски и глаза, кожа заныла. Опять ЭТО — это состояние, сравнимое с половым возбуждением, но доставляющее не радость, а мучительное чувство постороннего присутствия в себе самой.
— Я иду домой! — упрямо прошептала Анна и шагнула к подъезду.
…с-с-с-с… ш-ш-ш-ш… с-с-с-с…
Туман облепил тело как скользкое желе. Одежда намокла сразу же, до белья. Волосы, кожа казалось покрылись теплым гелем. Это упругое НЕЧТО проникало в каждую пору кожи, в рот, в ноздри, забивало уши, выедало глаза. Ощущение растворения в этой массе, полного слияния с ней. Тело, мозг, сами мысли становились гелем-желе-туманом — растворялись — исчезали. Странный взгляд насквозь — выворачивает, полощет в густом мареве.
Ты — ничто, ты — никто, ты — нечто, тебя уже почти нет.
— Нет! — Анна с усилием подняла онемевшие руки. Чувствительные кончики пальцев,
казалось, кровоточили — так больно было рвать эту бестелесную туманную массу. — Нет! Я живая! Ты слышишь меня? Я — есть!
Туман дёрнулся в конвульсии и, съежившись, втянулся в подвальное окно. Анна, пораженная тем, что ещё жива, абсолютно мокрая, стояла у своего подъезда. Вход был свободен. «Вот ты и приняла душ», — нелепая мысль заставила её истерически расхохотаться. Обострённым восприятием она опять почувствовала на себе это странный, пристальный, холодный, оценивающий взгляд. Ей казалось, что она стоит совершенно голая и беззащитная перед ухмыляющимся хозяином. Она не видит его, а он разглядывает её со всех сторон, раздумывая как изощрённее поиграть с ней — новой игрушкой. Между ног стало горячо и влажно, по телу побежали мурашки…
Смех оборвался. Анна поняла, что он беззвучно смеётся вместе с ней…
Анна испуганно, по щенячьи, заскулила и кинулась в подъезд. Пулей взлетела на свой второй этаж, впорхнула в квартиру, крепко закрыла дверь, припёрла её телефонной тумбочкой, зачем-то накидала сверху всю висевшую на вешалке одежду: плащи, куртку сына, неубранное в шкаф демисезонное пальто. Схватила домашние тапочки, кинула в направлении двери один, потом другой, и замерла, тяжело дыша…
В квартире было тихо и тепло. Пахло жасмином, который рос в горшке на солнечном окошке. «Жасмин всегда особенно сильно пахнет вечером» — подумала она. Она ухватилась за эту фразу, как за спасательный круг, не дающий ей утонуть в безумии.
— Жасмин всегда особенно сильно пахнет вечером! — она не замечала, что почти кричит. — Жасмин всегда особенно сильно пахнет вечером!
Эти слова успокаивали. Они были правильными. В конце концов, Анна пришла домой! Слышите, вы все?! Вы — кто бы вы там ни были!..
Анна пришла домой!
Она сняла с себя промокшую одежду и бельё, бросила всё прямо в ванну, вытерла волосы полотенцем. Одела сухое и чистое домашнее платье. Уже совсем стемнело. Стараясь не смотреть за окно, плотно задёрнула шторы на окнах. Достала из шкафа большую восковую свечу, купленную в Храме по случаю Пасхи. На холодильнике лежал коробок спичек. Чиркнув спичкой, зажгла фитиль. Прошла в комнату, поставила свечу на стол рядом с неработающим компьютером.
Комната озарилась неярким мерцающим, теплым светом. Немного подумав, достала из своего «женского» шкафчика ещё несколько тонких разноцветных свечей (из настоящего воска!), которые покупала зимой к своему дню рождения. Одну их них — зажженной оставила на подоконнике. Не раздеваясь, она легла на диван, прижимая к себе спички и «деньрожденные» свечки. Почувствовала на груди тепло гранатового крестика. Свернувшись калачиком, и крепко-крепко зажмурив глаза, Анна лежала, как в детстве, вдыхая успокаивающий запах свечного воска…
…измученная, уже засыпая, она опять почувствовала холод пристального взгляда на спине. Этот оценивающий взор ползал по её ногам, потом поднялся к бедру, пытаясь забраться под юбку… он был груб, как пьяный, страшный в своей силе, незнакомый и равнодушно-жестокий насильник.
Анна, не открывая глаз, нащупала одеяло и завернулась в него.
— Господи! — подумала она, изо всех сил стараясь не заплакать от бессилия. — Это ад? Это ад?! Да за что же, за что?
И провалилась в спасительную темноту сновидений. Эта темнота не была угрожающей. Она была мягкой, тёплой и ласковой… и только где-то далеко-далеко, на самом краю этой безбрежной и успокаивающей мглы сна, слышалось далёкое…
…с-с-с-с… ш-ш-ш-ш… с-с-с-с…
… шарканье ног?
Глава 11
Сашка
Илье повезло, да! Он так нехорошо упал. Я думал, что он умер и боялся подойти к нему. Но потом всё стало нормально, только на затылке у него шишка и крови чуть-чуть.
Я не люблю, когда кровь.
— И что мы с тобой будем делать без электричества? — спросил Илья. — Хоть костёр разводи.
Мы уже ходили по двору и увидели, что никого-никого вокруг нет, кроме печальных брошенных машин. И туман. Он тревожный. Он тревожный этот туман. Злой. Но я не боюсь, я знаю, что это туман нас боится!
В нём не работают автомобили, застывшие на дорогах, в нём не хочется идти дальше.
Но когда-то (когда? почему я не могу вспомнить этого?) мне нравилось идти всё прямо и прямо через облака — не туман! облака! — и ждать, что ещё нового откроется перед изумлёнными глазами?
Но в этом тумане не хочется ничего разглядывать. Хочется вернуться домой и развести небольшой костёр на лоджии. Быть может, люди увидят, как туман окрасился красным, и придут…
Быть может, запах поджаривающихся кусочков курицы привлечёт их?
Я развожу огонь на бетонном полу лоджии. Дым щиплет глаза, поэтому мы закрыли дверь и окно, выходящие наружу. Туман не любит огонь. Он злится и пытается затушить его. Но у него это не получится. Нет, не получится! Огонь весело трещит пересохшим деревом плинтусов, которые мы взяли из подъезда, от двери напротив. Сосед будет очень недоволен, но мы расскажем ему, как неуютно было без горячей воды и пищи. Он должен понять, что это было плохо и противно… без живого огня!
Так неудобно перед людьми… пришлось сломать дверь в киоск и набрать там воды в пятилитровых банках. Илья оставил деньги в окошечке, придавив их небольшим камнем.
— Слушай, Сашка, может мы просто умерли? — тихо говорит он, глядя слезящимися от дыма глазами на огонь. — Просто сдохли наконец-то… и это — Чистилище?
Илья с шипящим хлопком открывает банку пива «Балтика-7».
— Чистилище… — мрачно говорит он. — Помнишь этих… которые плакали?
Я помню.
Они были такими печальными и совсем-совсем не замечали нас. Наверное, потому, что они были там, далеко, куда нам ещё только предстояло попасть.
Илья очень испугался тогда. Он чуть не упал и я его поддерживал. А два человека стонали и вскрикивали, скованные одними наручниками. Они пытались идти в разные стороны, не понимая, что же дёргает каждого за руку? А потом что-то надвинулось из тумана, и они заплакали, стоя на месте и слепо озираясь.
