Абдул, мужчина счастливый и гордый, обычно ходил высоко подняв голову и расправив грудь, говорил уверенно. При Фатмате же он опускал глаза, сутулился, порой у него заплетался язык. Он мялся, раскачивался из стороны в сторону, а если осмеливался-таки взглянуть на Фатмату, расплывался в очаровательной улыбке. Она при Абдуле тоже вела себя иначе: мигом теряла спокойствие и собранность и становилась болтливой. Она трещала о чем угодно: от дождя до ужасных условий в больнице, где из-за нехватки мест многие дети спят в коридорах. Я догадалась, что у этой парочки начинается роман, и принялась с интересом наблюдать за разворачивающимся спектаклем.
Однажды вечером, после того как Фатмата уложила меня спать, я выскользнула из палаты и прокралась за ней по коридорам. Прятаться не составляло труда: в больнице было людно круглые сутки. У главного входа девушку ждал Абдул. Смущаясь, они взялись за руки и ушли навстречу фритаунским сумеркам.
Любовь завораживает даже сторонних наблюдателей. Глядя на Абдула и Фатмату, я на миг забыла о своих проблемах. Но потом развернулась, чтобы уйти в палату, и увидела девочек, которые сидели, прислонившись спиной к стене. Кисти у них были ампутированы, как и у меня, и я сразу вспомнила о своих руках, о Салью, о ребенке, растущем у меня внутри.
Неуклонно приближался наш перевод в лагерь для ампутантов. Абибату потратила деньги, заработанные нами попрошайничеством, на покупку самого необходимого, в том числе кастрюль, сковородок, постельных принадлежностей, перца и риса. Часть денег она отдала Абдулу для оплаты проезда на автобусе: он согласился съездить в Манарму и Магборо, чтобы поискать Мари и Али. Затея была опасная, и Фатмата умоляла от нее отказаться. С той ночи, когда мятежники напали на Манарму, новостей о моих дяде и тете не было. Их имена не всплывали в разговорах, когда пациенты, попавшие в облавы повстанцев, обменивались сведениями.
— Что случилось с йа Мари и па Али? — спрашивала я. Ответа никто не знал, и я боялась, что родные погибли.
Как же я обрадовалась, выяснив, что мои страхи беспочвенны! Через неделю Абдул вернулся и привез с собой Мари и Али, пыльных, грязных и куда более худых, чем мне помнилось, зато целых и невредимых. Однажды вечером мы собрались у койки Мохамеда, и дядя с тетей объяснили, что при атаке на Манарму спрятались в кустах. После этого Али, рискуя жизнью, ходил по деревням, разыскивая нас. Ничего не добившись, они с Мари стали опасаться, что мятежники либо убили нас, либо забрали с собой, собираясь сделать себе подобными.
В какой-то момент того вечера Адамсей шепнула Мари, что я беременна. Тетя зарыдала, и ее причитания эхом понеслись по палате мальчиков. Мари рыдала так горько, что я поскорее повела ее к себе в палату: тетя собиралась спать на одной койке со мной.
— Почему я не поверила тебе сразу, когда ты пожаловалась мне на Салью?! — всхлипывала она, после того как я рассказала ей об изнасиловании. — Почему не прислушалась к тебе?! Мариату, ты сможешь меня простить?
Я вытерла ей слезы повязками на изувеченных руках.
— Абибату говорит, мы переезжаем в красивый новый дом, — утешала я Мари. — Погоди, нам еще повезет!
Почти через два месяца после моего поступления в больницу нас перевели в «Абердин», лагерь для ампутантов. Я ждала совершенно не такого: не лагерь, а бардак. Вокруг грязища, всюду мусор и постиранные вещи, падающие с веревок. Всюду собаки, всюду люди разного роста, с разным цветом кожи, говорящие на разных диалектах Сьерра-Леоне. И всюду мерзкий запах помоев, грязных тел, готовящейся еды.
Нашим новым домом стала большая палатка, полотняными перегородками разделенная на восемь комнат. Каждому ампутанту полагалось по комнате. Я свою делила с Абибату и Фатматой, которая до этого ютилась у дальних родственников. Напротив нашей была комната Адамсей, в которой собирались спать еще и Мари с Али. Еду все семьи готовили на одном костре. Обитателям лагеря предоставляли булгур, кукурузную крупу, крахмал, пальмовое масло, бобы и, пожалуй, больше ничего.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
В то время во Фритауне жилось трудно, а нам, пострадавшим детям, особенно. Из-за войны фермеры не привозили продукты в город. Найти мясо, кассаву, питьевую воду становилось все труднее. Эта задача вскоре легла на плечи детей. Попрошайничая, мы кормили всю семью.
В центре лагеря было место, где люди собирались послушать военные новости. Там мы узнали, что ночами мятежники нередко пробираются в лагерь и крадут скудные запасы еды.
— Будьте очень осторожны! — предупреждала нас соседка по палатке. — Ночью по лагерю не гуляйте, по одному не спите. Если есть нож или ружье, держите под рукой.
Но я знала, что у моих родных оружия нет.
Кое-кто из обитателей лагеря попробовал разбить сад, но мятежники выкопали саженцы. По слухам, они даже проникли на медицинский склад «Абердина» и выкрали все бинты, таблетки, капельницы и прочие приспособления. Говорили, что повстанцы якобы оставляют письма, грозя вернуться. Правдивы слухи или нет, никто не знал, но пугали они сильно. Однажды кто-то прочел письмо, будто бы написанное мятежником: «Мы вернемся. Придем и добьем вас. Нам правительство не помогает — оно помогает вам, заботится о вас. Поэтому мы вернемся и отрежем руки тем, у кого они остались, и тем, кто за вами ухаживает. Почему? Потому что вы не заслуживаете помощи правительства, одежды, еды и денег, которые вам дают, а мы заслуживаем».
Письмо напугало меня до дрожи, разбудив ужасные воспоминания. А ведь написали в нем неправду: правительство нам не помогало. В лагере жило свыше четырехсот безруких и чуть ли не в четыре раза больше родственников вроде Абибату, Мари и Али, приехавших, чтобы за нами ухаживать. Лагерь размером с фритаунское футбольное поле вместить всех не мог.
Наши родные готовили на всех и кормили нас. Раз в месяц лагерь получал партию муки, которую распределяли между первой сотней стоящих в очереди. Занимать очередь приходилось рано, иначе ничего не достанется. Почти всю еду и одежду мы покупали на собранное попрошайничеством. Когда выручка была небольшая, приходилось ограничиваться несколькими ложками риса или вовсе сидеть голодными.
Примерно через месяц после переселения в лагерь после ужина к нам пришел Абдул. За Ибрагимом и Мохамедом теперь ухаживал Али, и Абдул вернулся к прежнему делу — небольшому магазину во Фритауне. Дядя сказал, что хочет сообщить нечто особенное, и попросил нас собраться следующим вечером.
Для Абдула Мари постаралась приготовить хороший ужин. Она взяла несколько леоне, собранных нами попрошайничеством, отправилась на рынок и купила рыбу. Мы все чувствовали, что предстоит важное событие.
Когда мы расправились с ужином, Абдул сообщил новость. Сидя рядом с Фатматой и поглаживая ее по руке, он объявил:
— Мы с Фатматой решили пожениться!
Его возлюбленная застенчиво опустила взгляд, и Абдул поцеловал ее в щеку.
Все вскочили из-за стола. Женщины обнимали и целовали Фатмату, мужчины хлопали по спине Абдула и пожимали ему руку. Светясь от счастья, пара рассказала о своих планах. Церемонию они собирались устроить во фритаунском доме дяди Фатматы. Ехать в Порт-Локо, где жила семья невесты, было слишком опасно, а пожениться они хотели как можно скорее, на этой неделе, если получится.
Но, когда Абдул и другие мужчины ушли, оказалось, что есть одна проблема.
— Ты ждала этого дня с тех самых пор, как прошла посвящение Бондо! — широко улыбаясь, сказала Абибату Фатмате.
Фатмата снова опустила голову.
— Посвящение я, увы, не проходила, — тихо призналась она.
— Как же так! — воскликнула Абибату. — Без посвящения нельзя замуж. Мы проведем его немедленно, прямо здесь, в лагере.
Большинство знакомых мне девочек из Сьерра-Леоне состоят в так называемом Секретном обществе Бондо. Я прошла посвящение лет в девять. За неделю до этого мне запретили работать — как ходить на ферму, так и помогать Мари с готовкой и уборкой.
— Просто отдыхай, — сказала тетя. — Бондо случается только раз в жизни. Гуляй, украшай волосы красивыми бусинами, подольше спи после обеда.
