— Мари, я должна кое-что тебе сказать, — начала я как-то вечером, когда мы с тетей мыли плошки у реки. — Салью — нехороший человек. Когда мы прятались в кустах, он меня щупал. Я его боюсь и не хочу за него замуж. Даже видеть его больше не хочу.
Случившееся дальше мне не забыть никогда. Мари схватила с земли прут и, повернувшись ко мне, хлестнула по лицу так, что у меня пошла кровь. Я окаменела от шока.
— Не смей проявлять неуважение к Салью! — строго проговорила Мари. — Он хороший человек и никогда тебя не обидел бы. Он хочет тебя защитить. Никогда больше не оскорбляй старших!
Мы снова принялись мыть плошки, и я с трудом сдерживала слезы.
Через несколько дней Салью застал меня дома одну. Все остальные были на ферме.
— Где йа Мари? — спросил он, увидев меня.
— Сейчас придет, — соврала я, желая дать ему понять, что тетя скоро вернется.
— Я подожду, — сказал Салью, усаживаясь на скамейку в гостиной.
Я хотела уйти, но тут он вскочил и схватил меня за талию. Я начала пинаться и отбиваться.
— Поднимешь шум — сделаю так, что тебя накажут, — холодно пригрозил он.
Салью поволок меня по коридору и бросил на пол в комнате в самой глубине хижины. Засунув мне в рот тряпку, он сорвал с меня блузку и задрал мне юбку так, что она закрыла мне лицо. Я почувствовала его на себе, потом в себе. Он внедрялся в меня, делал больно.
Я пыталась вырваться, пиналась, царапалась, но Салью был слишком силен. Куда маленькой двенадцатилетней девчонке против здоровяка вроде Али.
Сделав свое дело, Салью одернул мне юбку, поправил волосы и погладил по щеке. Он наклонился так низко, что мы соприкоснулись носами.
— Никому не говори, — велел Салью низким грубым голосом, вытащил мне тряпку изо рта и нежно поцеловал в губы.
О случившемся я никому не рассказала, поскольку даже не поняла, что именно сделал Салью.
Теперь мне стало ясно, и у меня должен был родиться ребенок.
Я села на кровати и оглядела девичью палату. На глаза попались синие таблетки, которые, по словам Абибату, убивали боль. Маленький пузырек стоял на столе возле моей кровати. Соседки по палате крепко спали.
Я откинула влажную от пота простыню, спустила ноги с кровати и встала на голый бетонный пол. Зажав пузырек обрубками рук, я снова села на кровать и попыталась его вскрыть. Культи болели от натуги, но я не отступала. Наконец крышка открылась.
Я передохнула и взмолилась: «Возьми меня к себе, Аллах! Возьми меня и моего ребенка. Я хочу умереть».
ГЛАВА 8
Порой молчание громче любого крика.
Я была уверена, что соседки по палате спят, а мои родные ночуют во фритаунском доме Сулеймана, но ошибалась. Абибату осталась в больнице. Она спала на полу рядом с одной из коек, и, когда я поднесла пузырек ко рту, мгновенно подскочила ко мне и выбила посудину у меня из рук. Маленькие синие таблетки рассыпались по полу, шурша, как разбегающиеся мыши.
Когда последняя таблетка перестала кружиться, воцарилась тишина. Неведомое прежде чувство накрыло меня с головой. Энергия бурлила и кипела, контролировать ее я не могла. Развернувшись, я в бешенстве накинулась на Абибату. Я орала, плевалась, толкалась. Пинала тетю, когда она попыталась меня схватить.
Соседки по палате проснулись и в изумлении уставились на меня.
Абибату отступила, и я бросилась на кровать, а потом свалилась на пол. На миг меня охватило желание убить тетю — тогда никто не помешает мне уничтожить себя вместе с ребенком внутри.
Я долго сидела на полу, подтянув колени к груди и упершись подбородком в перевязанные руки. Гнев стих, и мне стало ясно: если я убью Абибату, на земле станет одним любящим меня человеком меньше.
Абибату баюкала меня, пока я безутешно рыдала.
— Не хочу, чтобы ты убила свое дитя, — тихо сказала тетя, думая, что я решила избавиться от ребенка.
Но мне и самой не хотелось жить.
— У меня нет будущего. У меня нет будущего. У меня нет будущего, — снова и снова повторяла я ей.
— Не говори так! — строго велела Абибату, повернув меня лицом к себе. — Тебе есть для чего жить. У тебя есть отец и мать. Есть кузены, бабушки, тетушки. Они все тебя любят, и ты любишь их.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Я качала головой, не желая ничего слышать.
В палате воцарилась тишина: мои соседки засы-пали.
Я следила за мухой, кружащей у керосиновой лампы, и тут, словно волна на берег, на меня накатило спокойствие, и я пришла в себя.
— Ты права, — сказала я тете. — Ты права.
Абибату помогла мне забраться на койку и легла рядом. Когда я проснулась следующим утром, она так и спала на моей койке, негромко посапывая.
В следующие недели реальность происходящего не давала мне покоя. Порой я думала только о Салью. Я ненавидела растущего во мне ребенка, потому что он напоминал мне о насильнике. Как ни странно, мне стало легче справляться с ужасом того, что со мной сотворили мятежники. Как-никак кисти рук потеряли и Ибрагим, и Мохамед, и сотни других молодых людей. Утешало, что не мне одной придется жить с последствиями кошмарных увечий. Мы все заново учились заботиться о себе: есть и мыться самостоятельно, несмотря на травмы. Я приспособилась даже причесываться и чистить зубы. А вот беременность выделяла меня на общем фоне.
Однажды мне приснилось, что в девичью палату вошел Салью и сел на металлический стул у моей койки.
— Почему ты хочешь убить себя? — спросил он. — Почему ты хочешь убить ребенка?
Я промолчала.
— Знаю, тебе не понравилось то, что я сделал, — сказал он. — К такому ты готова не была. Но я люблю тебя и хочу, чтобы ты родила этого ребенка. У нас с женой получались только девочки, а я всегда мечтал о сыне.
— Ненавижу тебя! — крикнула я, повернув к нему заплаканное лицо. — Видеть тебя не хочу. Уходи!
— Я мертв, — продолжал Салью, — но всегда буду следить за тобой и направлять на верный путь. Я не позволю тебе убить ребенка. Мне известно, что ты носишь мальчика. Я его растить не смогу, но моя семья заберет младенца и позаботится о нем.
— Как же ты помешаешь мне себя убить?! — проорала я.
— Я знаю, что ты задумала, — ответил Салью. — И каждый день прихожу сюда проследить, чтобы с тобой ничего не случилось.
— Зачем ты так со мной поступил? — спросила я.
— Прости, — ответил Салью. — Это была ошибка.
— Нет! Нет! Нет! — орала я. — Ошибка — это когда рис пересаливают. Если то, что ты со мной сделал, — ошибка, то самая страшная в твоей жизни. Головой надо было думать! Теперь я никогда не буду счастлива. У меня нет рук, а во мне растет ребенок, о котором я никогда не смогу заботиться. Он все равно погибнет, так почему бы не сейчас? Я не смогу его вырастить. А тебя я больше видеть не желаю. Сказала же, уходи! Прочь отсюда!
Я резко проснулась. Сон казался таким реальным, что далеко не сразу я успокоилась и сообразила, где нахожусь.
Тем утром, когда ко мне пришла Абибату, я рассказала ей про свой сон, наконец признавшись в том, что сотворил со мной Салью.
— Ах, так ты носишь его мальчика? — переспросила она. — Салью будет очень счастлив.
— Салью?! — в гневе воскликнула я. — А как насчет меня? Как насчет моего счастья? — Я рассказала Абибату, что в своей прежней жизни, то есть до налета мятежников, мечтала выйти замуж за Мусу и родить ему четверых детей, двух мальчиков и двух девочек. На свадьбу я хотела надеть красивое длинное платье. Таким я видела свое счастье. Сейчас те планы вспоминались с грустью.
До недавнего времени я считала свою кузину Адамсей погибшей. Я даже говорила врачам, медсестрам, Ибрагиму и Мохамеду, что мятежники ее убили. При атаке на Манарму погибло, наверное, человек сто, как я выяснила во Фритауне, но Адамсей среди них не было.
Как оказалось, мятежники отрезали руки и ей. После этого она через буш добралась до Порт-Локо. Грязная, окровавленная, она бродила по улицам и людным рынкам, когда ее случайно увидел муж Абибату. Потом сама Абибату привезла ее во Фритаун.
