Он обошел дом. За прошедшую неделю у него вошло в привычку вставать к детям по ночам. Джонни осторожно приоткрыл дверь в комнату мальчиков. Они спали на кроватях, приставленных вплотную друг к другу. Лукас сжимал в руках любимую игрушку – плюшевую касатку. У его брата не было необходимости в этих детских утешениях.
Джонни осторожно прикрыл дверь и направился к спальне Мары, стараясь двигаться как можно тише.
Открывшаяся перед ним картина стала для него полной неожиданностью, и он растерянно замер.
Кровать дочери была пуста.
– Какого черта?..
Джонни включил свет и огляделся.
Мара исчезла. Вместе с золотистыми шлепанцами. И сумочкой. Их точно не было в комнате, и это значит, что дочь не похитили. И еще распахнутое окно – оно было заперто, когда Мара ложилась спать, и открыть его можно только изнутри.
Она сбежала.
– Сукин сын, – выругал себя Джонни, прошел на кухню и стал рыться в ящиках буфета в поисках фонаря. Потом отправился на поиски дочери.
Пляж был почти пуст. Время от времени ему попадались парочки, которые шли, взявшись за руки, вдоль серебристой пены прибоя или сплелись в объятиях на пляжных полотенцах. Он не колеблясь направлял яркий луч фонаря на каждого, кто попадался ему на пути.
У старого бетонного пирса, выдававшегося далеко в море, он остановился и прислушался. Смех и запах дыма. Невдалеке горел костер.
Запах марихуаны.
Джонни по траве двинулся к деревьям. Это место местные жители называли Черным пляжем.
На полоске суши, отделявшей залив Ханалеи от реки с тем же названием, горел костер. Даже отсюда Джонни слышал хриплые звуки музыки – Ашер [6], в этом не могло быть сомнений, – из дешевых пластиковых динамиков. В темноте виднелись зажженные фары нескольких машин.
Он заметил подростков, танцевавших вокруг костра; другая группа собралась у пенопластовых холодильников.
Мара танцевала с длинноволосым приземистым парнем; рубашки на нем не было. Покачивая бедрами в такт музыке, она допивала пиво. На ней была джинсовая юбка, такая короткая, что могла сойти за салфетку, и маленький топик, открывавший плоский живот.
На Джонни никто не обращал внимания. Когда он схватил Мару за запястье, она сначала засмеялась, но потом ойкнула, узнав отца.
– Эй, старикан, – буркнул ее танцевальный партнер и нахмурился, пытаясь сфокусировать взгляд.
– Ей шестнадцать лет, – сказал Джонни и подумал, что ему следует дать медаль за то, что он одним ударом не вырубил парня.
– Правда? – Юноша выпрямился и отступил, вскинув руки.
– Как это понимать? Как вопрос, заявление или признание своей вины?
Парень растерянно заморгал:
– Эй. А что?
Джонни потащил Мару прочь. Сначала она протестовала, но, когда ее вырвало прямо на сандалии отца, умолкла. После того как ее стошнило еще дважды – Джонни придерживал ее волосы, – он обнял ее, не давая упасть.
У домика он подвел дочь к стулу на веранде.
– Я чувствую себя как кусок дерьма, – простонала она и плюхнулась на сиденье.
Джонни сел рядом.
– Ты хоть представляешь, в какие неприятности может влипнуть девушка в подобной ситуации?
– Давай, кричи на меня. Мне плевать! – Мара повернулась к нему. Тоска в ее глазах, скорбь, обида, злость – сердце Джонни разрывалось от жалости. Потеря матери наложит отпечаток на всю ее жизнь.
Он совсем растерялся. Джонни знал, что нужно дочери: поддержка. Ей нужно, чтобы он лгал ей, убеждал, что она может быть счастлива без матери. Но это неправда. Никто не будет понимать Мару так хорошо, как Кейт, и они оба это знали. В этом Джонни не сможет ее заменить.
– Без разницы. – Мара встала. – Не волнуйся, папа. Этого больше не повторится.
– Мара. Я пытаюсь. Дай мне…
Не обращая на него внимания, она прошла в дом. Дверь с громким стуком захлопнулась.
Джонни вернулся к себе в спальню. Он лежал в постели, прислушиваясь к шелесту и щелчкам вентилятора, и пытался представить, какая жизнь у него начнется завтра.
Но не смог.
Он не смог представить, как возвращается домой, как стоит в их кухне, как спит на своей половине кровати и ждет, что утром его разбудит поцелуй жены.
Похоже, нужно начинать все заново. Им всем. Это единственный выход. Недельный отпуск тут не поможет.
В семь часов по местному времени он взял телефон и набрал номер.
– Билл, – сказал Джонни, дождавшись ответа друга. – Тебе еще нужен исполнительный продюсер для шоу «Доброе утро, Лос-Анджелес»?
3 сентября 2010 г., 6:21
– Мистер Райан?
Джонни вернулся к действительности. Открыв глаза, он увидел яркий свет, почувствовал запах дезинфицирующего средства. Он сидел на жестком пластиковом стуле в холле больницы.
Перед ним стоял мужчина в синем хирургическом халате, брюках и шапочке.
– Я доктор Рэгги Бивен. Нейрохирург. Вы родственник Талли Харт?
– Да, – ответил Джонни после небольшой паузы. – Как она?
– В критическом состоянии. Мы стабилизировали ее для операции, но…
– «Код синий [7]. Девятая травма», – донеслось из динамиков.
Джонни встал.
– Это она?
– Да, – сказал врач. – Оставайтесь здесь. Я вернусь. – Не дожидаясь ответа, доктор Бивен побежал к лифтам.
5
Где я?
Темно.
Я не могу открыть глаза. Или могу, но смотреть не на что. Или у меня нет глаз. Может, я слепа.
НИЧЕГО.
Что-то ударяет меня в грудь с такой силой, что я перестаю чувствовать свое тело. Я выгибаюсь дугой, потом снова падаю.
НИЧЕГО ДОКТОР БИВЕН.
Потом наваливается боль, такая сильная, что я и представить не могла, такая, что заставляет тебя сдаться, а потом… ничего.
Я неподвижна, меня окутывает тьма, плотная и беззвучная.
Чтобы открыть глаза, требуется усилие. Тьма не ушла, но теперь она другая. Вязкая и черная, как вода на морском дне. Когда я пытаюсь пошевелиться, она сопротивляется. Я с трудом расталкиваю ее и сажусь.
Темнота рассеивается скачками: сначала сменяется серым туманом, потом появляется свет, тусклый и рассеянный, как на восходе солнца. И вдруг все становится ярким.
Я в какой-то комнате. Высоко. Смотрю вниз.
Внизу я вижу группу людей, которые лихорадочно движутся и выкрикивают непонятные слова. Комната заставлена аппаратурой, на светлом полу подтеки чего-то красного. Знакомая картина: нечто подобное я уже видела.