- Здравия желаю, гражданин прапорщик. С благополучным вас возвращеньицем.
Он взял у отца корзинку и шинель. Они вошли через прохладные сени в набольшую комнату с окном на улицу.
- Ну, рассказывай, Семен Васильевич, что в полку нового. Как служба солдатская? - спросил отец, отстегивая ремни и снимая гимнастерку.
- Супруге вашей я умывальник в комнате заправил, - сказал Семен Васильевич. - А вам с сыночком в садочке мыться сподручнее.
Пока они мылись на траве за домом, Семен Васильевич поливал из ведра и рассказывал про какой-то комитет и про офицеров. Рассказал, что в зарослях вечером солдаты напали на капитана Мочарашвилли. Отец лицо намыливал и одним глазом взглянул на Семена Васильевича.
- Ты что-то путаешь. Мочарашвилли солдаты бить не станут. Он с ними всю войну в окопах просидел.
- Так они перепутали в темноте. Думали, поручик Любкин с развода идет, и набросились.
- А он что, Мочарашвилли?
- Двух на гауптвахту привел за то, что выпивши были. Что набросились, не сказал. А так жизнь наша без перемен. Живем, мира ждем, по дому скучаем, - закончил он, развешивая мокрое полотенце на кустах.
Отец уходил рано утром, а когда время приближалось к обеду, возвращался домой, и они шли обедать в офицерское собрание.
Там Никита увидел Мочарашвилли, про которого рассказывал Семен Васильевич. Капитан был приземист и широк в плечах. Он поцеловал руку матери, погладил огромной ручищей Никиту по волосам и сказал отцу:
- Эх, генацвале! Семья хорошо! Сын, ах, как хорошо! Но Грузия далеко. Горная страна Грузия... - и он печально вздохнул.
Там Никита познакомился с другими офицерами. Они с ним охотно разговаривали. Может быть, потому, что, кроме него, в военном городке детей не было.
Капитан Мочарашвилли был веселый, над всеми подсмеивался. Он играл с Никитой в шашки и всегда обыгрывал, запирал шашки так, что ходить было некуда.
Только один офицер с Никитой не разговаривал. Он просто его не замечал. Поручик Любкин, с черной узкой повязкой, закрывавшей левый глаз, никогда не смеялся. Он только презрительно кривил тонкие губы, когда при нем рассказывали смешное. "Фон дер Любке" - называли его офицеры, когда он не мог их слышать. Ходил поручик обычно со стеком и, когда навстречу ему попадались солдаты, перекладывал его из правой руки в левую, освобождая правую не то для приветствия, не то для удара.
На плацу, залитом палящим солнцем, солдат учили воевать. Они стояли в две шеренги "вольно". Перед ними висели на деревянных подставках соломенные чучела. Взводный вызывал солдат по очереди. Выходил один, брал винтовку наперевес и становился перед чучелом.
- Вперед коли, назад прикладом бей, от кавалерии закройсь! скороговоркой командовал взводный.
Солдат делал выпад, колол штыком, бил прикладом назад и, приседая на широко расставленных ногах, вскидывал винтовку над головой.
Взводный искоса поглядывал на поручика, который стоял в тени трибуны со стеком в руках. Любкин взмахивал стеком, и чучела убирали. Солдаты строились в плотную колонну, запевали песню и маршировали по плацу. Взводный шагал рядом, подсчитывая шаг: "Ать, два. Ать, два!"
Когда колонна приближалась к противоположному концу площади, взводный начинал оглядываться на Любкина, который молча следил за ней одним глазом.
Потом поручик похлопывал себя стеком по ноге. Взводный командовал:
- Бегом!
Любкин заставлял солдат бегать вокруг трибуны до полного изнеможения. Спины у них чернели от пота. Пробегая мимо поручика, они зло смотрели на него.
...Война продолжалась и неумолимо напоминала о себе.
Однажды перед обедом Никита баловался у водоразборной колонки недалеко от площади, где учили солдат. Вода била искристым веером из зажатой трубы и прохладными струями стекала с рубашки и штанов. Мимо колонки затопали солдатские сапоги. Никита на всякий случай отпустил рычаг и отбежал в сторону, чтобы не получить подзатыльника. Но солдаты спешили мимо, не обращая на него внимания. Потные и возбужденные, в расстегнутых гимнастерках, они громко переговаривались, спорили и ругались.
"Что-то случилось!" - подумал Никита и побежал за ними. Площадь была заполнена солдатами, за их спинами ничего не было видно. Он залез на забор и над солдатскими фуражками увидел трибуну. На ней, опираясь руками на перила, что-то говорил поручик Любкин. Солдатские фуражки качнулись к трибуне. Было видно, как открывался черный рот на красном лице поручика, но до забора долетали только отдельные слова...
- Фронт!.. рос... вать!
Площадь рвануло криком. Над головами взметнулись руки. Любкин схватился за голову, скатился с трибуны, и над ним замелькали кулаки. За трибуной щелкнул выстрел, и шальная пуля жалобно пискнула над забором. Никита свалился на землю и бегом бросился домой.
Мать накинулась на него с расспросами:
- Кто стрелял? Что случилось? Кого убили?
- Никого не убили. Зачем волноваться, дорогой? - ответил вместо Никиты капитан, вошедший вместе с отцом.
Мочарашвилли подошел к столу, взял в обе руки кувшин с водой и стал пить прямо через край.
- Получили приказ об отправке на фронт, - сказал отец, вытирая платком мокрый лоб. - Солдаты не согласны. Поручик выступил, кричать начал: "Измена отечеству! Немецким шпионам продались! Шкуру свою бережете!" Солдаты его и помяли: "Не называй нас шкурами, сам шкура продажная".
Мать вышла, капитан осторожно опустил кувшин на стол и тихо сказал:
- Однако, генацвале, говорят, если бы не твой Семен, всадил бы господин поручик тебе пулю в спину.
- Неизвестно, в кого он стрелял. У него Семен наган выбил, шанцевой лопатой по руке успел ударить, - сказал отец.
Вечером, когда Никита лег спать, а отец погасил свет и собрался уйти в соседнюю комнату, за открытым окном скрипнул песок. Кто-то подошел к окну. Никита открыл глаза и увидел стену, а на ней лунный свет.
- Николай Демьянович, - раздался тихий голос Семена Васильевича. Отец подошел к окну. Они о чем-то пошептались.
- Пусть заходят. Только тихо. Свет не буду зажигать. А ты под окном на скамеечке посиди. Посматривай.
Щелкнула задвижка на двери, и из окна потянуло теплым ночным воздухом. Послышались осторожные шаги. Запахло махоркой и солдатскими сапогами.
- Садитесь, товарищи, - негромко сказал отец и добавил: - Не туда, там сынишка спит.
Заскрипели стулья. Незнакомый голос сдержанно прогудел:
- Мы вот товарища из совдепа привели... Насчет приказа...
- Мандат проверили? - спросил отец.
Чиркнула спичка, и на стене появились тени сдвинутых голов. Спичка догорела. Стало очень темно.
- Говорите, товарищ. Здесь все свои из полкового комитета.
Послышался невнятный голос. Начала Никита не понял. Потом стало слышнее.
- ...фронт. Полагаю, что приказ формально надо выполнить, в вагоны грузиться. Оружия без разрешения полкового комитета никому не сдавать. Если погонят через Питер или будете следовать мимо, пошлите надежных людей в Петроградский Совет, там подскажут, что делать дальше.
За окном кашлянул Семен Васильевич. Прошуршали чьи-то неторопливые шаги. Семен Васильевич снова кашлянул.
- Ну что же, товарищи, так и порешим. Завтра на комитете такую линию держать будем.
Еще сказали что-то, и снова потянуло из окна нагретым за день воздухом.
- На митинге действовали правильно, а за поручиком посматривайте. В случае чего арестуйте - и дело с концом.
- Ладно, - сказал отец. - Вас через заросли проводят.
Через два дня подали эшелон, и полк погрузился в вагоны. На прощанье отец подхватил Никиту, поднял и близко посмотрел в лицо.
- Не пришлось мне с вами дожить до мирного времени. Береги маму.
Мать повисла у него на шее. Быстро, быстро целовала его лицо, а когда он уже вскочил в вагон, протянула к нему руки и горько всхлипнула. Как будто знала, что видит его в последний раз.
Никита долго смотрел, как махал рукой отец. Потом мимо проползли товарные вагоны, в дверях грудились солдаты. Промелькнул штабной вагон и в его открытом окне бледное лицо Любкина с узкой черной повязкой на глазу.
Никите стало жалко отца и почему-то страшно. Он ухватился за теплую руку матери и прижался к ней лицом.
Глава 12
А ТЫ ЗАПИСАЛСЯ В ЧОН!
Никита уже совсем привык к новой жизни. Он перестал удивляться, что у него есть отец и друзья, есть кровать с одеялом и простынями. Просыпаясь, он уже не боялся, что все это окажется сном. Теперь начинало казаться сном то, что было до этого.
Никите все больше нравились комсомольцы. Вот это настоящие люди! Особенно Володя, Ленькин братуха. Теперь Никита знал, что будет комсомольцем. Скоро будет.
По вечерам друзья ходили в комсомольский клуб "Молодая гвардия". Никита и Ленька помогали делать костюмы для "живого кино", рисовали карикатуры для световой газеты, а Карпа был там постоянным артистом.
Володя предложил им записаться в команду лыжных разведчиков - частей особого назначения, сокращенно ЧОН. Вот, оказывается, что означал плакат в горкоме комсомола, где красноармеец в шлеме со звездой спрашивал входящих: "А ты записался в ЧОН?"
