Напомню: девять веков они слаженно и ежедневно качают воду.
Вот издалека послышалось тихое завывание, потом громче, громче. Идущий навстречу мозабит охотно поясняет: «Начинается сирокко...» Нельзя сказать, чтобы это слово действовало ободряюще. Иногда думают, что сирокко — это ветер. Но ветер — это движение воздуха, а во время сирокко движется песок. При этом он свистит и грохочет, тучей закрывает небо, забивается в рот и уши. Каким-то чудом песок проходит сквозь глухие стены. Странное состояние — сидишь в помещении, и двери закрыты, и окна, если они вообще есть, наглухо закрыты плотными жалюзи, но чувствуешь, как голову, стол, ковер покрывает тончайший слой песка.
Самое страшное — что он начинает заносить колодцы и основания пальм. Эти пальмы хитро спрятаны в низинах, куда нещедро льют воду. Дождавшись наступления ночи, когда сирокко стихнет, мозабиты с факелами и корзинами вереницей отправляются к своим пальмам, чтобы откинуть песок. Правда, сирокко может продолжаться и двое и трое суток. Тогда и у оснований пальм, и над укрытыми шкурой колодцами появляются песчаные холмы. Все мозабиты, от мала до велика, выходят откапывать свои колодцы и вновь вытаскивать наверх воду. Такова уж их жизнь.
Мне вспомнилась короткая арабская басня, которую рассказал Карл Маркс в письме из Алжира дочери Лауре:
«Некий перевозчик держал наготове в бурной реке маленький челн. Желая перебраться на противоположный берег, в него садится философ. Происходит следующий диалог:
Философ: Перевозчик, ты знаешь историю?
Перевозчик: Нет!
Философ: В таком случае ты потерял половину жизни!
И вновь спрашивает философ: Изучал ли ты математику?
Перевозчик: Нет!
Философ: В таком случае ты потерял половину своей жизни!
Едва философ успел произнести это, как ветер опрокинул челн, и оба, и философ и перевозчик, оказались в воде; и тут кричит перевозчик: Ты умеешь плавать?
Философ: Нет!
Перевозчик: Тогда твоя жизнь потеряна вся целиком.
Эта басня вызовет у тебя некоторые симпатии к арабам».
К мозабитам эта притча имеет прямое отношение. Будничные навыки, которыми вполне можно пренебречь в других местах, здесь — вопрос выживания, вопрос жизни.
Т. Путинцева, кандидат искусствоведения
Оазисы
Точно датировать время появления человека в Сахаре пока, пожалуй, невозможно. Трудно ответить и на такой вопрос: «зеленую» или «желтую» Сахару заселил далекий предок современных североафриканцев?.. Важно, однако, другое: без развитого скотоводства, без культуры орошаемого земледелия человек — и это безусловно — не мог заселить пустыню. Если иметь в виду миллионолетнюю историю человека, то пустыни скорее всего следует отнести к регионам земного шара, освоенным человеком в последнюю очередь. Но вот что любопытно:
древнейшие цивилизации (египетская, в частности) возникли в пустынных областях планеты;
разрозненные племена впервые объединились в народы в пустынях (египтяне, шумеры, ассирийцы и т. п.);
в пустынях человек впервые перестал только приспосабливаться к природной обстановке, а начал приспосабливать к своим нуждам природу, создавать оазисы; в пустынях человек начал накапливать опыт по управлению природной стихией. И не случайно история современных оазисов уходит в глубокую древность: только опыт, переходящий от поколения к поколению, мог обеспечить относительно благополучное существование жителей оазисов, в том числе и оазиса Мзаб, о котором рассказано в очерке Т. Путинцевой. Уже в наше время в Сахаре появился принципиально новый тип оазисов — нефтяные оазисы. Их история порой драматична и всегда поучительна, а проблемы, с которыми сталкивается человек, попадающий в такой оазис, сложны и многообразны, они не всегда связаны с природой. Нефтяные оазисы Сахары привлекли внимание всего мира — и доброжелательное внимание, и не очень доброжелательное. Судьба этих оазисов, созданных вокруг буровых вышек, зависит от молодых североафрнканских государств. Но судьба и этих оазисов, выросших на нефти, как и судьба всей жизни в Сахаре, тоже зависит от воды. Современная техника способна поднять воду с любой глубины. Весь вопрос в ином: станет ли эта вода для жителей новых оазисов источником новой жизни в Сахаре.
Голубой караван
На юге Марокко, у самого подножья Атласских гор, просторно раскинулся красно-глиняный Марракеш. В прошлом столица могущественной династии Альморавидов, а ныне торговый центр, всесахарская ярмарка, где пересекаются пролегшие через пустыню тропы кочевников. Кочевники пригоняют в Марракеш на продажу верблюдов, а покупают ткани, сахар, соль, крупу, финики, домашнюю утварь.
Я работал корреспондентом в Марокко и часто бывал в Марракеше. Часами бродил я по городу, переходя с базара на базар. Базары различаются не только тем, что на них продают, но и тем беспрерывным действом, без которого базар не базар, а просто магазин. На верблюжьем, скажем, вы не увидите змей — верблюды их боятся, шарахаются в стороны и плюются; здесь можно зато посмотреть на танцоров или фокусников, заклинателей же ищите где-нибудь в рядах медников или гончаров... Как-то раз, переходя с одного базара на другой, я очутился на центральной площади города — Джамиа аль-Фна. На площади было людно, но взгляд мой сразу же остановился на живописной группе бородатых мужчин, облаченных в темно-синие рубахи до пят, с иссиня-фиолетовыми чалмами на головах. Их лица и руки отливали той же синевой. Я пригляделся внимательнее — нет, обмана зрения быть не могло. Наверняка это те самые «голубые люди» Сахары, о которых мне столько приходилось слышать.
«Голубые люди» казались мне одним из самых таинственных народов великой пустыни. Живут они небольшими кланами по сорок шестьдесят человек, беспрестанно кочуя среди песков и скал, забираясь в самые труднодоступные уголки, куда не проехать даже на специально оборудованной автомашине, не приземлиться на самолете. Вечные странники носят, никогда не снимая, темно-синюю одежду и чалму, которой укутывают не только голову, но и лицо. Ткань, окрашенная индиго, линяет, оставляя на коже голубоватый оттенок. Окраска кожи становится прочной потому, что «голубые люди» не употребляют воду для умывания. В пустыне ее заменяет песок. Даже когда воды хватает, по традиции омовение совершают песком, а он, понятно, не смывает въевшуюся в поры синюю краску, а, наоборот, втирает ее в кожу. С годами тело становится голубоватым, а у стариков даже темно-синим с чернильным отливом. Кочевники искренне верят, что синяя краска индиго предохраняет кожу от жестокого солнца и защищает от инфекций.
Я спросил «голубых людей», можно ли мне сфотографировать их. Кочевники не возражали. Разговорившись с ними, я заметил, что их арабский язык отличается от речи оседлых марокканцев, зато весьма близок к классическому языку корана. Я сказал им об этом. Слова мои были приятны «голубым людям», и они дружелюбно отвечали на мои вопросы. Я спросил, где их стоянка. «Пойдем с нами», — отвечал старший из них.
Мы вышли к руслу пересохшей речки, обошли расставленные в ложбине речного русла палатки и остановились возле темно-коричневого шатра, выделявшегося среди прочих своими габаритами. Из проема, служащего и дверью и окном, вышел высокий старик, лицо и руки которого были такого цвета, словно их только что окунули в густую синьку. Я понял, что это предводитель племени, и почтительно поздоровался. Добрых четверть часа мы расспрашивали друг друга о здоровье, ожидаемой погоде, о самочувствии неведомых мне детей, троюродных братьев, об их верблюдах, их богатстве. Таков здешний протокол. Согласно этому протоколу можно справиться о здоровье всех родственников, нельзя лишь интересоваться женой кочевника — такой интерес может быть истолкован превратно...
Вождя звали Бен Моктар. Он распахнул пошире вход в шатер и хлопнул в ладоши. Две женщины, словно они дожидались условного знака, тут же появились из темноты шатра, молча поставили на устланный коврами пол белый эмалированный таз с дымящимся кус-кусом: сваренной на пару кашей с мясом.
Когда мы наелись и напились очень сладкого зеленого чаю с мятой, Бен Моктар раскурил трубку. Из-за полога, разделявшего шатер надвое, слышались приглушенные женские голоса: женщины доедали то, что осталось после мужчин.
Я спросил Бен Моктара, куда он намерен вести караван из Марракеша. Оказалось, что уже завтра они отправляются в район Гулимина, а оттуда через Варза-зат и Махмид в Мавританию. Нам было по пути — у меня были свои дела в Варзазате. Бен Моктар согласился взять меня с собой. «Только одеться для путешествия, — сказал Бен Моктар, — надо подобающе». И я облачился в синюю просторную рубаху до пят — дурраа, и сам Бен Моктар обвязал мне голову лиловой чалмой — шешей.
