Тут не только шерсть на спине у Фауля, но и волосы на голове у Марион поднялись дыбом: так жутко засмеялся граф.
— Сказать тебе, где он? — спросил он, нагнувшись. — Сказать тебе, что с ним? — И махнул перчаткой: — Поди сюда.
Что сказал граф Фаулю, Марион не расслышала. Ну нельзя было расслышать — и все. Потому что вот так вот взял он кота за шкирку, да вот так вот зашептал в самое кошачье ухо — тихо-тихо! Ни слова не услыхала Марион.
Зато кот услыхал хорошо. Да как вытаращит глаза, да как заверещит:
— Быть такого не может! Господи помилуй!
А граф улыбается да кивает: может, мол, может.
Вот и думай после этого: что сталось с графом Эдельмутом, достойным вельможей? Что сотворил с ним злодей?
Квакают лягушки, ветер колышет тростник у берега.
— Ой, что же это я наделал! — всплеснул вдруг руками Шлавино. — Зачем же я тайну страшную тебе открыл? Ай-ай-ай-ай… — И улыбнулся, развел руками: — Извини, теперь не то что превратить в человека — придется мне тебя вообще утопить.
И полез под сиденье — ни дать ни взять за веревкой.
Как бешеный забился кот:
— Ваше сиятельство! А, ваше сиятельство! Совсем забыли одну вещь, ваше сиятельство!
— Какую, друг мой?
— Ах, важную! Ведь я, кот, не умею разговаривать по-человечески ни с кем, кроме как с вашим сиятельством! Спросят меня, а я — «мяу». Спросят еще, а я — снова «мяу»! При всем желании не смог бы тайну выдать, а? Ей-богу, ваше сиятельство!
— Поди ж-ка, а ведь ты прав. — Граф даже опустил руку с веревкой. — Однако — вот ведь! — только что вспомнил: мне для одного эксперимента нужен дохлый кот. Так что извини, приятель…
Дальше было страшное. Петля легла коту на шею, кот орал в отчаянии:
— Нет! Нет! Не хочу умирать!
Плескалась вода в речке, поджидая жертву. А кучер уже нес подходящий камень — чтобы надежно на самое дно утянул.
Петля затягивалась, кот дергался, а граф убеждал:
— Радуйся, дурачок: там, после жизни — райские кущи.
— Не хочу в кущи! Хр-р-р-р… — хрипел кот, упираясь всеми четырьмя лапами. — Хочу домой!..
— Пойми, глупыш: там, после жизни, ты снова станешь человеком.
— Не хочу… хр-р-р-р!.. Лучше уж котом!..
Перестав скользить, петля замерла.
— Верно ли я тебя понял, — смерил граф беднягу недоверчивым взглядом, — верно ли я тебя понял, что ты не хочешь в рай?
— Верно! Верно! Верно!
— Что ж, ладно, — невероятно легко сменил позицию его сиятельство. — В таком случае ты должен сослужить мне службу. Сейчас же, немедленно, отведи меня к крошке Эвелине. Она, верно, спит сейчас? Обещаю: я быстро расправлюсь с ней. Да так чисто, что мокрого места не останется. А затем… радуйся: дам тебе конфету. Погляди-ка.
Его сиятельство сунул руку под плащ и вытащил оттуда… Ах! — узнала Марион коробочку. Достав же из коробочки конфету, повертел ее перед носом у кота.
— А? Какая красивая. А вкусная! Ты ведь знаешь, у меня разные конфеты есть: съешь одну — превратишься в таракана, съешь другую — в пеликана… Но одна из них превращает в человека. Ее ты и получишь. Согласен?
От такого стремительного поворота событий кот ошалел.
— М-м-м… может быть… сразу конфету? — предложил он, сделав поворот еще стремительней.
Это-то все и испортило.
— Что ж, — нахмурился граф, — я вижу, ты строптив и неблагодарен. Хорошо же…
И не успел Фауль уточнить, что значит «хорошо», как веревка на его шее затянулась, а к другому ее концу его сиятельство принялись привязывать камень, чтобы…
Вытаращив глаза, полузадушенный кот, как был с веревкой на шее, сиганул из графских объятий в черноту ночи.
Дальше была путаница. Вернее, запутан был рассказ Марион. По ее словам выходило, что граф, чертыхнувшись, призвал на помощь кучера — и оба, спотыкаясь о кочки и продираясь сквозь заросли камыша, бегали по берегу вдогонку за котом.
Бегали долго, пока не поняли, что несостоявшийся утопленник давно удрал.
Сели, тяжело дыша, на бережок, пригорюнились. Плескалась водичка, смеялись лягушки. Тут-то… тут-то и услыхали треск сучьев со стороны кустарника.
Ага!
Граф дернулся в сторону и ловко ухватил за шкирку… Нет, не за шкирку, а за полу плаща. И вовсе не Фауля, а Марион.
Какое-то время граф размышлял, верить или не верить своим глазам. Это позволило Марион вынырнуть из плаща, который ей все равно был велик, и кинуться в кусты.
Тут рассказ Марион путался еще больше. Она бежала… сердце стучало… потом сердце ушло в пятки и стучало уже оттуда… графы и кучера мчались по пятам… а луна вспыхнула ярко-ярко и освещала им дорогу…
Дальше Марион лезла на козлы.
Зачем лезла? Это была и для нее загадка. Вдруг решила, что надо лезть на козлы и стегать лошадей.
Залезла. Но только схватилась за кнут, как кто-то тоже прыгнул на козлы и вцепился ей в спину. Боже милосердный, не дай сироте погибнуть!
Отбивалась стойко и отважно, как и подобает беззащитной сироте. Кто постоит за тебя, кроме тебя самой? Уже хотела было трахнуть рукояткой кнута когтистого беса за спиной… Но тот испуганно мяукнул.
И поняла вовремя: не бес то, а Фауль ненаглядный!
— Тц-тц-тц-тц-тц! — зацокала она на лошадей. — Н-но, хорошие! Н-но, милые!
Лошади стояли как вкопанные. Зато граф с кучером обернулись.
— Ага! — возликовали они. И кинулись прямо ей наперерез.
Тут Марион закричала так, что самой страшно стало. А лошади напугались еще пуще — да как понесут во весь дух!
Итак, лошади несли, карета громыхала, граф с кучером бежали, спотыкаясь, следом и кричали что-то вроде «стой, стой, стой» (неважно, они скоро отстали), а кот висел, как ценная торба, на спине у хозяйки.
…Мчались в полнейшей тьме.
Река исчезла, граф с кучером — и подавно. Под копытами лошадей снова оказалась мостовая, с обеих сторон замелькали темные махины домов.
А в лошадей будто дьявол вселился: скакали и скакали без остановки. Как бешеные, промчались два раза через весь городок — да что же это такое? — повернули уже на третий круг…
Но тут измученная Марион наконец перестала хлестать коней — они и остановились.
Усталая, сползла Марион с козел, подхватила кота, счастливо оглянулась: до сих пор не верилось, что вырвалась. Вот домики красивые, вот мост через речку, все тихо и спокойно. Нет, ну правда славно жить на белом свете!
Именно тут дверца кареты отворилась и из нее высунулась заспанная рожа Упыря. Протерев глаза кулаками, он тупо уставился в темноту:
— Куда это мы приехали?
Что сказать про Марион? Напугалась до одури.
Бежала, не разбирая дороги.
Вперед, вперед, вперед…
Но жуткие шаги за спиной не утихали. «Топ, топ, топ, топ»…
Господи, за что же такие испытания?
«Топ, топ, топ, топ»…
Бежала долго, насколько хватало сил. А «топ-топ» не умолкало.
Совсем запыхавшись, остановилась у двери одного дома — забарабанила кулаками в дверь.
Никто не отозвался.
Бросилась, не оглядываясь дальше. Барабанила и в двери других домов. В одном кто-то сердито рявкнул. Во дворе другого зарычала собака.
Плача от отчаяния, она помчалась дальше. Пробежала в узком пространстве меж двумя домами — тут вроде шаги стали стихать.
Но повернула направо — стена.
Повернула налево — сарайчик. Наглухо закрытый.
Назад пути нет. О, Господи!
От страха ноги подкосились — она упала мешком у стены.
— Пресвятая Дева! — закричала. — Помоги! Убивают! — И закрыла лицо руками.
Лежала долго, крепко зажмурившись.
Но тишина. Наконец несмело подняла голову, оглянулась — никого. Да и «топ-топ» исчез… Прячется, небось, где-нибудь.
На четвереньках проползла от сарайчика до стены. И обратно. Прятаться было негде…
Тогда-то и поняла, что «топ-топ» был… как бы вам это сказать?.. эхом ее собственных шагов.
Дальше рассказывать — время тянуть. Скажу вкратце, что сладко заснувшую на улице Марион разбудил начальник городской стражи. Поднял с мостовой, строго вопросил, нашла ли она башмак. И хотя Марион клятвенно заверяла, что «никакого башмака, вот вам крест, не находила!», потащил ее, упирающуюся, домой.
* * *
Страшное потрясение выпало на долю Марион, а о Фауле уж и говорить не приходится. Кота выжали, очистили от грязи, приткнули к теплому камину, а позже — высушенного и вылизанного (вы, конечно, понимаете, что Фауль вылизал себя сам) — усадили за стол.
Сложное явление — заколдованный кот. Никто не знал, как с ним обращаться. Как, например, величать его, сего важного господина? Не могло быть и речи, чтобы просто «Фауль». «Герр Фаульман» — предложил Бартоломеус. Это звучало красиво, с достоинством и совсем не обидно для кота, всего три года назад пребывавшего в образе человека.
Итак, герра Фаульмана обвязали салфеткой и посадили перед большим блюдом с жареной рыбкой. Несколько стесняясь опростоволоситься в глазах сего важного господина, сидели прямо, ели чинно, жевали с закрытыми ртами.
