Ну вот, теперь вы поймете, почему слухи, пущенные про закопанную живьем девочку, пронеслись со скоростью хороших рысаков по всему графству.
Уже через неделю Эвелина с удивлением находила изображения заживо погребенной великомученицы Эвелины на небольших дощечках наподобие икон. Написанные свежими красками, их продавали бродячие монахи. Причем изображена была не сама она, Эвелина, и даже не кукла Изабель. А совсем неизвестная девочка с ярко-оранжевым ореолом святости вокруг головы.
Дальше — больше. Через две недели на рыночных площадях стали продавать деревянные статуэтки святой Эвелины. Они пользовались большим успехом.
А один смекалистый малый догадался поставить рядышком со статуэткой святой Эвелины этакого деревянного болванчика Головка у него снималась, а в приложение продавалась коробочка с набором новых голов: всевозможных — женских, мужских, детских… Что за прелесть! Новую игрушку расхватывали с не меньшим азартом, чем прежнюю.
Кроме того, на рыночных площадях можно было найти и еще одну новую фигурку — некоего господина в богатом одеянии, опоясанного мечом и… с рожками на голове. Никто не говорил, что это — граф Шлавино. Но покупали ее обычно впридачу к двум первым.
И если уж продолжать тему, то на ярмарках бродячие артисты стали разыгрывать новое представление. Полное фантазии. Очень любопытное.
Но рассказывать о нем сейчас не будем. Потому что все это было потом, потом — неделями позже. А в тот день, после своих собственных похорон, Эвелина вышла за монастырскую ограду и направилась — догадайтесь, куда? — прямиком в монастырь Святых Пигалиц.
* * *
— Но ведь… ведь вы не могли так быстро забыть меня! Ведь вот я, Эвелина! Стою перед вами — и совсем не умерла!
На подоконнике просторной матушкиной кельи цвела пышная фуксия. Сейчас ее розовые цветочки беспокойно колыхались от ветра — надвигался дождь.
Смерив Эвелину холодным взглядом, матушка Молотильник сложила руки на груди:
— В первый раз вижу тебя, девочка. Мою дорогую крошку я узнала бы хоть ночью во тьме, хоть во сне, хоть… хоть если бы ее вообще не существовало. — Моего милого птенчика, — прибавила она, подумав. — Ха-ха. Кроме того, всем известно, что моя лапочка… — зарывшись в платок, она смачно высморкалась, — …что девчонка уже скончалась. Уйма народу подтвердит, как я убивалась сегодня над гробом, как облобызала бедное дитя…
— Но ведь вы не могли не заметить, что целуете восковую куклу!
Вынырнув из платка, настоятельница неодобрительно оглядела девочку.
— Ну, уж это слишком. Это просто выходит за рамки. В первый раз вижу тебя, девочка. В первый — и, надеюсь, в последний.
Сказано это было так твердо, с такой внутренней убежденностью, что Эвелина невольно попятилась к двери.
— Ну, если… ну, если все так получается… — Руки ее комкали перчатки. А на глазах выступили слезы отчаяния.
Но вдруг… совершенно неожиданно… в голову ей пришла отличная мысль.
— О, матушка Молотильник! Позовите сюда других девочек! Они-то уж меня непременно узнают!
Вот этого говорить не стоило. Губы матушки поджались. А хлыст в ее руках нервно щелкнул об пол.
— Вот что, — грозно произнесла она. — Окончим этот разговор. Это во-первых. А во-вторых, проваливай отсюда. А то у меня уже руки чешутся, — потерла она свои полные руки, — вмазать тебе хорошего тумака, как в прежние добрые… гм.
Дважды повторять не пришлось. Эвелина слишком хорошо помнила, что случается с девочками, которым приходится повторять дважды. Торопливо поклонившись, она схватилась за ручку двери — и уже собралась было…
— Хотя… — Резво подскочив к девочке, матушка отпихнула ее в сторону. — Хотя постой.
С этими словами она отворила дверь и выглянула в коридор.
— Керстин! Ну-ка мигом сюда!
Порыв ветра принес первые капли дождя. Тык-тык-тык-тык-тык!.. — вдруг быстро забарабанило по стеклу.
В дверной щели показалось вытянутое лицо одной из помощниц настоятельницы. При виде Эвелины лицо вытянулось еще больше, а глаза уползли на лоб под платок.
А матушка уже давала указания:
— Беги-ка скорее к его сиятельству. Скажи так… Гм… Скажи только два слова: «Она… тут». Да, скажи только эти два слова. — Матушка улыбнулась. — Уж его-то сиятельство знают.
Качнув замотанной в платок головой и еще раз зыркнув на Эвелину, Керстин исчезла. Из коридора послышалось торопливое шарканье.
А по спине у Эвелины пробежал холодок.
— Что… что вы сказали? — вскричала она. И бросилась к двери.
Дверь захлопнулась перед самым носом девочки. Загородив проход своими почтенными габаритами, матушка Молотильник с улыбкой скрестила руки на груди.
— Один момент, душечка. Составь мне компанию до приезда графа. Ведь я так люблю тебя, — хмыкнула она. Подумав, прибавила: — Моего дорогого птенчика.
И сунув руку в кошель на поясе, вытащила большой пряник.
…Потянулась тишина. Матушка звучно хрустела пряником. За окном капал дождь. Этажом ниже голосили девочки. Сидя на краешке стула и опустив глаза, чтобы не видеть ухмыляющейся физиономии матушки, Эвелина невольно снова и снова возвращалась взглядом…
Пряник. Сначала Эвелина не обратила на него внимания. Но уж что-то странно он был знаком. Что-то было в нем такое… Может быть, дырочки в виде сердечек?.. Может быть, розовая каемка из патоки?..
— Тоже хочешь пряника? — покосилась матушка. И строго погрозила пальцем: — Не пяль глаза, когда другие угощаются!
Вот тут-то Эвелина и вспомнила. Нет, не пряник был ей знаком! А пальцы, державшие пряник! Точнее, перстень на одном из пальцев. С углублением, чтобы открывать крышечку.
— Этот перстень… — взволнованно привстала Эвелина. — Его подарил вам граф?
— Ха. — Матушка Молотильник с улыбкой покрутила перстень. — Ты права, моя золотая. То подарок его сиятельства. Граф был так щедр к бедному сиротскому приюту, что…
Тут матушка запнулась, потому что перстень в ее пальцах внезапно щелкнул, крышечка распахнулась — и на блюдечко матушки высыпался зеленый порошок.
— Это что еще такое? — удивилась она. И прежде чем Эвелина успела вскрикнуть «Не трогайте!», обмакнула палец в зелененькое и попробовала на язык.
Все произошло в мгновение ока. Да, именно в мгновение. Сначала настоятельница как будто подавилась… Потом удивленно квакнула… И уже через мгновение на стуле вместо нее сидела толстая большущая жаба.
Какое-то время Эвелина и жаба оцепенело глядели друг на друга.
Потом жаба раскрыла рот и…
— Кв-в-вак! — выругалась чисто по-жабьи.
Подскочив как ужаленная, Эвелина бросилась к двери. Она стремглав пронеслась по хорошо знакомому коридору, пролетела через хорошо знакомое крыльцо — и, не помня себя, выскочила на политую дождем улицу.
* * *
К вечеру следующего дня в монастыре Святых Пигалиц поднялся сущий переполох.
Пропала настоятельница. Искали повсюду. Но крыло, которое она занимала, было пустынно. И келья, где она спала, была пуста. И — как подозрительно! — уличные боты ее стояли у порога, а одеяние фасона «скорбь и печаль» печально и скорбно лежало на стуле поверх недоеденного пряника.
Где же сама матушка Молотильник?
Позабыв о молитвах, бегали монашки. Допоздна не ложась спать, весело галдели девочки.
К ночи явился начальник городской стражи.
Вошел в келью, посмотрел по сторонам, увидал квакающую жабу. Порыскал туда-сюда, поднял с полу длинный волос настоятельницы.
— О-о! — сказал он. — Вещественное доказательство убийства! — И припрятал к себе под куртку.
— Квак! Квак! — пожаловалась жаба.
— Бедняга, — поглядел он на нее. — Как же ты тут — без болота?
И потянулся, чтобы…
Жаба пыталась ускакать. Но он ловко поймал ее за лапку, бережно завернул в платочек и сунул за пазуху.
— Что ж, мы многого достигли, — похлопал он по плечу озадаченную Керстин.
И, пообещав разобраться, вышел вон стройным военным шагом.
Пройдя улицу, завернул в подворотню. Снял доблестную полицейскую голову, заменил ее прежней — с горбатым носом. И переодевшись в скромный плащ, подбитый черной крысой, продолжил путь.
Одна из картинок, нарисованная автором манускрипта, изображает мирную семейную сцену. Вглядимся в нее повнимательнее.
В глубине полутемной комнаты пылает в очаге огонь. За небольшим решетчатым окном блестят политые дождем крыши. У окна за столом сидит одна из дочерей и поедает пирог. У ног ее трется большой рыжий кот. Как искусно, точными штрихами, передал художник восторг и умиротворение на лицах у обоих!
Вторая дочь стоит посреди комнаты. Руки ее стиснуты, во взгляде растерянность. Что тревожит ее?..
Скинув черный плащ, подбитый грызуном неизвестной породы, на кровати отдыхает отец семейства. Ноги в коричневых чулках и кожаных сапожках покоятся на спинке кровати, просторная шапка сдвинута на глаза до самой переносицы, взгляд из-под шапки устремлен на вторую дочь.
