— Кармен?
Портер смотрел на нее так, что было ясно: он задал вопрос, причем не первый раз.
Кармен открыла рот:
— У-ф-ф.
— Или нет? — вежливо спросил он.
— У-ф-ф?
Теперь все трое смотрели на нее.
Кармен откашлялась:
— Извини. Что?
— Давай съедим напополам порцию спагетти? — Портер, кажется, уже жалел, что предложил это.
— Конечно, — промямлила она. Не двойное свидание, а пародия какая-то, но было бы невежливо ему отказать.
— Можно нам еще одну тарелку? — попросила Кармен официантку, чувствуя себя так, как, наверное, чувствовала бы себя в этой ситуации Тиббина восьмидесятилетняя бабушка Луи.
С заинтересованностью древней старушки Кармен разделила спагетти, после чего начала разрезать свои вилкой.
Самое обидное, что мама не была похожа на бабушку Луи. Она не сводила с Дэвида глаз, хохотала над каждой его шуткой, без тени смущения принялась есть соус с его тарелки.
— Хорошо, правда? — спрашивал Дэвид. Его вопрос и взгляд были предназначены Кристине, и только ей. Возможно, он еще спросил, любит ли она его. А она, возможно, ответила «да». Они так смотрели друг на друга, что становилось неловко, но им самим неловко не было.
«Вы выглядите смешно!» — хотелось крикнуть Кармен.
— Кармен?
Портер снова вопросительно смотрел на нее.
— Прости, — сказала Кармен. — Что?
Портеру было неудобно отрывать Кармен от ее мыслей и спрашивать, о чем это она думает во время пусть странного, но все же свидания.
Он выглядел неестественным, как муж бабушки Луи. Очень старый муж.
— Ничего. Ерунда.
Кармен подцепила спагетти со странным чувством, будто наблюдает за ужином со стороны. Вдруг она поняла, что воркование закончилось. Дэвид обращался к ней:
— Твоя мама говорила, что ты сейчас работаешь няней у Морганов?
Дэвид глядел ей прямо в глаза, и в его взгляде читалось: «Я пришел с миром».
Кармен тщательно изучила потолок, потом стену напротив.
— Ага. Ты их знаешь?
— Я работаю с Джеком Морганом. Милые дети, да? Особенно малыш. Как его зовут?
Кармен раздраженно дернула плечом:
— Джисс.
— Да, Джисс. Отличный парнишка. На пикнике для сотрудников он сосчитал все кубики льда.
Кристина и Портер засмеялись. Кармен нет.
— Он назвал меня лесным чудищем, когда я вчера забирала Кармен. — Кристина опять рассмеялась, наверное, ей казалась забавной эта детская белиберда. Кармен ни за что не рассказала бы такое своему парню.
Дэвид, как будто угадав ее мысли, поцеловал маму в волосы. Портер что-то говорил, но Кармен не слушала.
Когда принесли счет, Дэвид заплатил — просто не выпендриваясь.
— В следующий раз, — сказал он Портеру, который вытащил свой бумажник.
Дэвид поднялся и галантно подал Кристине жакет, а Кармен еще раз внимательно оглядела его. Увы! У него были нормальные для его роста, совсем не короткие ноги.
Лена встала с постели и поставила диск Люсинды Вильямс, который Костас вернул ей в январе. Тибби уехала, Би уехала, а Кармен была на своем идиотском двойном свидании. Слушая музыку, Лена страстно желала вернуть то чувство, которое возникло на Санторини, но потом пропало. А может, его и не было. Может, оно только вспыхнуло и тут же погасло — сильное, опасное, но в то же время невыразимо прекрасное.
Большую часть своей жизни Лена провела в постоянном страхе, как бы чего не случилось. Когда живешь в таком напряжении, даже тень счастья приносит радость и облегчение.
Лена подумала о своем страхе. Откуда он взялся? Чего она боялась? С ней никогда не случалось ничего ужасного. Может, это бремя прошлых жизней? Или она еще слишком маленькая, чтобы это понять. Если только не мерить время в собачьих годах. Жила ли она в собачьем обличье? Жила ли она вообще?
Она подошла к шкафу, достала коробку из-под старых туфель и вытряхнула на кровать письма. Она старалась делать это пореже, особенно с тех пор, как узнала про новую девушку Костаса, но сегодня просто не могла удержаться.
Она так часто читала эти письма, что выудила из них малейшие оттенки смысла, все эмоции и даже полунамеки. Она вспомнила, как радовалась, когда получала очередное письмо — непрочитанное, наполненное любовью. Она думала, что именно обилие нежных слов и чувств делало конверт таким тяжелым.
Она сидела по-турецки и, как загипнотизированная, открывала одно письмо за другим. Сперва ее поражала серьезность Костаса, свидетельство того, что он не американец и не подросток. Потом она поняла, что он просто такой.
Первое письмо пришло в начале прошлого сентября, вскоре после того, как она уехала с Санторини.
Воспоминания так живы, что я везде чувствую твое присутствие, хотя с грустью думаю о том, что когда-нибудь они померкнут. Я не смогу представить твои кисти и холст, лежащие на валуне в Аммоуди, или твои босые ноги, залитые солнечным светом. Сейчас я все это вижу. Скоро буду лишь помнить. Потом я буду очень долго помнить воспоминания. Я больше не могу без тебя. Вчера я собирал вещи, зная, что не хочу покидать место, где мы были вместе.
Другое письмо пришло в том же месяце из Англии — Костас поехал учиться в Лондонскую школу экономики.
Мы живем впятером в трехкомнатной квартире. Карл из Норвегии, Джузеф из Иордании и пара британцев с севера, которые только что приехали. Лондон очень шумный, яркий и необычный. Занятия начинаются во вторник. Вчера вечером я пропустил с Джузефом пару кружек пива в пабе на другой стороне улицы. Я все время говорил только о тебе. Он понял меня. У него тоже есть девушка дома.
Следующее письмо пришло в октябре. Лена помнила, как удивилась, увидев греческую марку. Это было сразу после того, как у дедушки Костаса случился сердечный приступ. Костасу пришлось вернуться на Санторини. Вместо того чтобы изучать макроэкономику у всемирно известных профессоров, он чинил старые лодки на берегу. Таким был Костас.
Лена, прошу тебя, не волнуйся. Я сам решил вернуться. Правда. Я разобрался со школой. Они быстро нашли другого парня в квартиру. Я не жалею об этом. Дедушка быстро поправляется. Сегодня он сидел со мной на берегу и смотрел, как я работаю. Он говорит, что выйдет на работу к Рождеству, а я вернусь в Лондон на Новый год, но я не хочу спешишь. Посмотрим, как пойдут дела у дедушки.
Вчера я плавал в нашей оливковой роще. Я все время думал о тебе.
Потом она достала письмо, датированное декабрем. Письма этого времени вызывали у Лены чувство стыда. Она была рада, что не могла перечитать свои собственные.
Твое письмо было таким чужим, Лена. Я пытался позвонить тебе в понедельник. Ты получила мое сообщение? Как ты? Как твои друзья? Би?
Я повторяю себе снова и снова, что в тот день у тебя просто было плохое настроение. С тобой, точнее, с нами все хорошо. Я надеюсь, это правда.
Потом настал роковой январь. Мужество, появившееся в конце августа, оставило Лену холодной зимой. Она снова зажалась и спряталась в домик. Она написала трусливое письмо, на которое он ответил так:
Может быть, ты слишком далеко. Теперь даже Кальдера кажется мне другим краем света. Мне часто снится, будто я плыву, плыву и всегда оказываюсь на противоположном конце острова. Возможно, мы просто долго не виделись.
А потом она окончательно рассталась с ним, пообещав себе, что теперь все вернется на свои места. Но ничего не изменилось. Она продолжала скучать по Костасу.
Конечно, я понимаю, Лена. Я боялся, что это случится. Если бы я сейчас был в Лондоне и целыми днями учился, то воспринял бы все по-другому. Но находиться на острове и мечтать очутиться в другом месте… Я буду тосковать по тебе.
В течение многих месяцев она верила, что он тоскует. Медленно, постоянно возвращаясь назад, она прокручивала в голове разные варианты — бессвязные, иногда непристойные, — встречи двух людей которые безумно скучают друг по другу. Пусть Лена не была неуверенной в себе, наивной девственницей, но разве можно запретить мечтать?
А теперь у Костаса есть новая подруга. Он забыл Лену. Они больше никогда не увидятся.
Несбыточные мечты оказались далеко не такими приятными.
Когда Тибби проснулась, Брайан уже был одет и тихо сидел на столе.
Вылезая из постели, Тибби пригладила обеими руками торчащие в разные стороны волосы.
— Хочешь есть? — спросил он с надеждой. Тибби вспомнила про завтрак, вспомнила о прогулке по проезжей части. Она собиралась рассказать Брайану о своих планах и предложить ему присоединиться к ним. Собиралась, но не сделала этого.
— У меня сейчас занятия, — сказала она.
— Да… — Брайан не пытался скрыть разочарование. Он никогда не изображал, будто ему все равно, если ему было не все равно.
