Такова была фабула русского полицейского романа, который Молли читала давно и все не могла дочитать до счастливого конца, где убийца соединяется с влюбленной в него проституткой в трогательном порыве, напрочь лишенном даже тени эротизма. Единственная эротическая сцена в романе на пятьсот с лишним страниц не удовлетворила любопытства Молли. Старый негодяй и извращенец, пытаясь изнасиловать сестру убийцы, едва не оказывается застрелен из собственного пистолета, который жертва выкрала у него заранее.
«Что за бесстрастный народ эти русские», – подумала Молли. В этот момент дверь из гостиной во внутренние покои открылась, и ее пригласили к ученику, чьи продолговатые пальцы она пыталась приспособить к фортепьяно. Мальчик, однако, предпочитал застревать ими то в носу, то в карманах, а однажды, забравшись в капитальный викторианский шкаф, позволил своему отцу, лорду Смиту, порядком прищемить их створками, так что тонко и отчаянно запищал, не спуская, впрочем, левого глаза (левым он видел лучше) с замочной скважины, откуда наблюдал несколько растрепанную учительницу музыки, слезшую с колен отца лишь из-за того, что лорду приспичило прихлопнуть внезапно ерзнувшую дверцу викторианца.
Молли прошла в комнату, где они занимались. Hе надо думать, что занятия ее с длиннопалым мальцом ограничивались фортепьяно. Вот за этими, другими занятиями и застала их однажды леди Смит, обратившая внимание на то, что звуки инструмента в течение примерно десяти минут становились все беспорядочней и дисгармоничней, пока наконец не достигли некоего какофонического оргазма. Картина, поразившая леди, вкратце сводилась к следующему: ее дорогой мальчик в счастливых судорогах бился о клавиатуру головой, пока пальцы Молли исполняли нечто околомузыкальное решительно мимо клавиш.
Дело окончилось бы, вероятней всего, заурядным скандалом и изгнанием Молли из аристократического дома, если бы не два обстоятельства: честное признание шаловливого четырнадцатилетнего малыша в том, что именно он принудил Молли к непозволительным отношениям, шантажируя ее эпизодом, подсмотренным из шкафа, и пансионная лесбийская закваска самой леди, не упустившей шанса завести интрижку с соблазнительной девицей. Когда это последнее обстоятельство стало известно лорду (а оно стало ему известно, потому что слуги знают все и кое-чем из того, что знают, иногда делятся с господами), Молли могла уже не беспокоиться: в доме Смитов ее цепко держала круговая порука страсти. Hо где страсть, там и ревность, а где ревность – там месть.
Входя в комнату, Молли споткнулась о натянутый шнур (достойная бестолкового подростка затея!), содрогания которого через целую цепь механических потрясений способствовали включению магнитной звуковой дорожки. Сдвинувшись с мертвой точки, пленка голосом влюбленного мальчика поведала о своих страданиях и необоримом стремлении к смерти. «Посмотри в окно, любовь моя!» – таким призывом завершался этот мрачный текст. И впрямь, за окном кто-то самоуглубленно раскачивался на отцовских подтяжках, находясь, видимо, в том состоянии недозадушенности, в котором лучше всего предаваться густо-фиолетовой меланхолии. Повернувшись в очередной раз лицом к окну, несостоявшийся висельник послал Молли воздушный поцелуй в промежутке между двумя порциями рвоты. Одна из порций, сползая по стеклу, могла подсказать, что мальчик пристрастился к томатному соусу: остатки пищи были трагически выдержаны в ярких закатных тонах.
Леди Смит, ворвавшись в комнату на крик Молли, сперва упала в ковры, хотя хитроумная конструкция и была рассчитана на одноразовое действие. Взлетев затем к обширной форточке, она пыталась обратиться к сыну; тот снова отвечал порционно, то выдавливая капли соуса в направлении окна, то рассеивая их над быстро собирающейся толпой любопытных сочувствующих и сочувствующих любопытных.
Сам лорд показался на пороге комнаты с ножницами в руках. Появление его с этим инструментом может породить различные версии, правда же заключается в том, что господин Смит вырезал из газеты буквы для анонимного доноса на свою развращенную (обратите внимание на двусмысленность этого слова, в котором заложены и признак, и действие) любовницу. Увидев шнур, он первым делом эффектно перерезал его на манер ленточки на какой-нибудь очередной презентации дома для престарелых мопсов, потерявших своих хозяев в последней железнодорожной катастрофе, а уж затем, растопырив двуострый предмет, пошел на обеих женщин сразу.
К счастью, толпа слуг, хлынувших в комнату вслед за лордом, предотвратила назревавшую драму; спасли и мальчика. Теперь они живут вчетвером открыто и даже счастливо. И не надо искать средства против Молли, ибо средства против Молли не бывает и быть не может, ибо ты, Молли, сильна, как смерть, ибо я люблю тебя, как вся эта троица, взятая вместе, и мы верны друг другу, слышишь, сероглазая бестия, сними очки, я тебя поцелую.
Диалоги о конце света
Действующие лица: инвалид, пассажир с детьми, беременная женщина, лицо пожилого возраста.
Место действия – автобус.
ИНВАЛИД
(осторожно, но агрессивно, задушевным голосом М. Бернеса)
Быть может, это место для меня?
ПАССАЖИР С ДЕТЬМИ
(входя, голосом Рабле)
Иду искать великое быть может.
БЕРЕМЕННАЯ ЖЕНЩИНА
(поглаживая живот)
Ища одно, находим мы другое.
ЛИЦО
Я не хотело в грязь собой ударить,
Но чем я сяду, если не собой?
ИНВАЛИД
Не уступили места негодяи,
А это место было для меня,
Конец, как видно, света наступает.
ЖЕНЩИНА
Да, Света я, но я не наступаю,
Я осторожно по земле ступаю
И иногда мужчинам уступаю,
Вот – результат такой уступки.
Оглаживает живот
ПАССАЖИР С ДЕТЬМИ
(иронически)
Да?
А как бы вы назвали это с этим?
Одна такая уступала мне
Примерно дважды, а затем слиняла,
И вот я вечный пассажир с детьми.
Ну, не конец, скажите, это света?
ЛИЦО
Сказало б я, какой у вас конец
Какого света, только вдруг и вправду
Наступит? А ведь я – лицо,
На мне – глаза, и что мне делать с ними?
ДЕТИ
Давайте все меняться!
ВСЕ
Это как?
ДЕТИ
(переходя на прозу)
Во-первых, надо перестать изъясняться этим дурацким пятистопным ямбом. Во-вторых, надо привести всех к единому знаменателю, чтобы числителям скучно не было, а то диалога не получится.
ЛИЦО
А как же мое необщее выражение?
ДЕТИ
Очень даже общее у тебя выражение, не фиг выпендриваться. Сделаем так: пусть инвалид станет беременным, женщина, как ей и полагается, сидит с детьми, а пожилой возраст нас вообще не интересует.
ЛИЦО
А я-то куда денусь?
ДЕТИ
Ты что, жопа, чтобы сидеть? Лица и постоять могут.
ПАССАЖИР
А я?
ДЕТИ
А вот пассажиры нам тут не нужны. Все мы – одна команда, и не надо раскачивать лодку.
ЖЕНЩИНА
А я вообще не согласна. Лучше сделаем так: пусть инвалид сидит с детьми, лицо забеременеет (у него, кажется, и так флюс начинается), а мы с пассажиром пойдем на заднем сиденье побеседуем.
ИНВАЛИД
Ну уж нет. Ни беременным быть, ни с детьми сидеть вы меня не заставите. Сделаем так: я буду сидеть со всеми удобствами, а пассажир с детьми и беременной женщиной на скорую руку оборудуют на заднем сиденье семейное общежитие.
ЛИЦО
А я-то куда денусь?
ИНВАЛИД
Не хочу никого обидеть, но на ваше лицо мне вообще плевать.
Плюет. Лицо утирается, но в этот момент встревает его пожилой возраст
ЛИЦО
Да вы тут совсем охренели. Чуть увидите человеческое лицо, классовую ненависть свою на него напускаете? Не дам лицо в обиду. А тебе, членистоногий, я вот что скажу: кто в автобус с протезом сунулся, тому от протеза и конец настанет. Так что делаем так: я у вас пойду за первое лицо, вы, дамочка, так и быть, за второе, а посторонних просим покинуть помещение.
ПАССАЖИР
Это я посторонний? Кому я тут посторонний? Видишь, написано: «Места для пассажиров». Место это – мое. И время – мое. И дети. К сожалению.
Грузно опускается на место. Все молчат, предчувствуя катарсис.
В автобусе гаснет свет.
СВЕТ
Все кончено, я гасну…
Примечания
1
Неформальное объединение петербургских литераторов.
2
Анатолий Севрюгин – друг автора.
3
Валентин Бобрецов – петербургский поэт.
4
Владимир Серебренников – петербургский поэт.
