Про утопление в проруби, магазин «100500 мелочей» и Церковь Сияющих Дней я умолчал.
– Это хорошо, – сказал Жмуркин. – Хорошо, немцы такое уважают. Самоотречение всякое… У нас в программе два визита, один в детский дом, другой в дом престарелых. Не подведут?
Жмуркин кивнул на контингент.
– Нет, ты что, – успокоил я. – Они же с цепи так и рвутся – доброе дело хотят совершить.
– Ну-ну… Посмотрим.
Жмуркин достал планшетник и стал сверять маршрут, но почти сразу вернулся от маршрута к тревожным мыслям.
– Должны вообще-то, – сказал он. – Ну, не подвести. Хотя ничего нельзя гарантировать, конечно. Вообще, немцы суровые. Александра уже у нас была с оркестром…
– Ты говорил, – напомнил я.
– Ага. В Алжир… Не, в Тунис ездила.
– Тунис – это тебе не Золотое кольцо.
– Поглядим, – отмахнулся Жмуркин. – Вообще, с девчонкой проблем, я думаю, не возникнет. Но на всякий случай ты за ней пригляди. Сам понимаешь, племянница бундесканцлера.
– Что?
– Ага, – кивнул Жмуркин. – Троюродная, но все равно. Мало ли. Может что-то неправильно понять, ясно? Она неправильно поймет – а ты ей как надо объяснишь.
– Без проблем.
Пригляну. Отчего же не приглядеть. Пора выходить на международный уровень. В своем отечестве я мало востребован, отправлюсь в сторону Запада. Скажу, что мне тут рот затыкают, не дают правду доносить до народа. Вот, к примеру, Лаура Петровна – она меня всегда ущемить готова.
Я поднялся и, держась за спинку соседнего сиденья, громко спросил:
– Лаура Петровна, а когда мы в питомник заедем?
Лаура Петровна обернулась:
– В какой питомник?
– Как в какой? В змеиный. Мне сказали, что мы непременно заедем в питомник.
– Ты что-то путаешь, Витя, – заметила Лаура Петровна. – В питомник мы не заедем.
– А почему? Почему мы не заедем в питомник?
Лаура Петровна растерялась. А я смотрел на нее с обличением. Честно говоря, я совсем не знал ни про какой питомник. Хотя нет, знал, но не про змеиный, а про питомник выхухолей, но он тут был совсем ни при чем. Просто мне захотелось ее немного позлить. В ознаменование начала путешествия. Злить Лауру Петровну ведь так приятно. Я бы даже сказал, что это оказывает на меня терапевтический эффект. Нормализуется внутричерепное давление. И потом, немного отравить ей настроение было просто моим святым долгом, когда отравляешь настроение начальствующему работнику, он начинает гораздо лучше работать. Почти в два раза лучше. Иногда в три. Для этого, кстати, журналистика и придумана – чтобы повышать эффективность всякого производства, ведь для того, чтобы лошади шибче бежали, их принято жарить шпорами. Впрочем, на этот счет у меня своя теория.
– Виктор, я не знаю, про какой питомник ты говоришь, – повторила Лаура Петровна.
– Ну да, никто не знает, – сказал я. – Это тайна. Из городского бюджета выделяются деньги на содержание змей, причем деньги немалые, в то самое время как в тот же городской бассейн уже пять лет не могут налить воду. А змеи ничего, размножаются! Каждый день по полкоровы съедают. Лаура Петровна, а правда, что наш мэр большой любитель…
– Виктор, прекрати этот балаган! – рассерженно сказала Лаура Петровна. – Это возмутительно!
Она стала усиленно выражать прической неодобрение и шептать – «я же говорила его не брать».
А я подсел к Александре и сказал:
– Примерно вот так.
– Не поняла… Что вот так?
Александра поглядела на меня, и я вдруг увидел, что глаза у нее прекрасны. Такие большие немецкие глаза, глубокие, темные, выразительные, мне сразу же захотелось написать что-нибудь лирическое, про Рейн, про красавицу Лорелею, тряхнуть, так сказать, стариком Гейне.
– Примерно вот так в нашей стране угнетают свободу слова, – пояснил я Александре. – Бюрократизм, коррупция. А как там у вас, в Рейнвестфалии?
– Я из Баварии.
– И это прекрасно, – сказал я. – В Баварии пекут прекрасные соленые крендели. Это так?
– Да… – растерянно сказала Александра.
– Всю жизнь хотел попробовать.
Я придвинулся к Александре ближе и стал смотреть в ее глаза.
– Всю жизнь, – повторил я. – Мечтал. Вкусить хрустальных вод, так сказать, с родных холмов, с любимых перелесков. Пожевать желудей из Тевтобургского леса… Я ведь, между прочим, тоже немец. И моя бабушка тоже печет крендели. И до сих пор проливает горючие слезы по недосягаемой родине.
– Ты немец?! – удивилась Александра.
– Да. Еще в восемнадцатом веке мои предки перебрались в Россию, спасаясь от гонений…
Я не очень помнил, какие там были гонения, наверняка какие-нибудь были.
– Мы из Восточной Пруссии, – сказал я. – Из-под Кенигсберга. Мой прапрадедушка был потомственным…
За окном промелькнула стела, возвещавшая, что наш район безвозвратно закончился. И тут же автобус начало трясти, причем довольно сильно, ухабы оказались глубокие, подбрасывало изрядно, Александра схватилась за мою руку.
– Колдобины! – проявила Александра неплохое знание русского.
– Всего девять километров, – успокоил я. – Полчаса езды по ухабам.
– Зачем так сделано? – задала Александра типично нерусский вопрос. – Зачем ухабы?
– Как зачем? У нас же военные базы в районе. Ядерные ракеты, опять же питомник боевых гадюк, у Лауры Петровны дача. Нельзя допустить, чтобы враг мог легко добраться до секретных объектов. Это еще Сталин завещал.
– Что? – не поняла Александра.
– Делать плохие дороги. Девять километров всего, можно дыхание задержать. Вот смотри.
Я задержал дыхание. Александра рассмеялась. Неожиданно в трех рядах от нас возник Пятахин.
– Я язык прикусил! – завопил он. – Остановите!
– Там кто-то язык откусил! – с тревогой сказала Александра.
Пятахин пронзительно поглядел на Александру. Наверное, тоже уже прослышал, что племянница бундесканцлера.
– Я прикусил!
Пятахин выставил язык, кончик на самом деле красный.
– Я страдаю!
Александра смутилась.
– Не волнуйся, это Пятахин, – опять успокоил я. – Он… альтернативно одаренный. То есть дурак.
– Дурак?
– Ну да, – я улыбнулся. – То есть он поэт, конечно, но еще и дурак немного. Рюбецаль. А стихи хорошо сочиняет. Лермонтов в молодости просто.
– Лермонтов?
– Это как Пушкин, его тоже убили.
– Может, его к врачу? – Александра кивнула на Пятахина, который так и стоял с высунутым языком, раскачиваясь на ухабах, но рта не затворяя.
– Его к ветеринару хорошо бы, – сказал я. – А к врачу его уже возили неоднократно, ничего не помогло, такой уж уродился.
Александра поглядела на Пятахина уже с опаской.
– Да ты не переживай, ему язык совсем не нужен, – сказал я. – То есть если он станет чуть короче, то для Пятахина это только благо, некоторым людям язык только во вред.
Пятахин застонал.
– Ничего, – сказал я. – Грязью замажет, и все.
Александра округлила глаза.
– Это традиция, – пояснил я. – Иван Сусанин-стайл. Ты знаешь, кто такой Иван Сусанин?
– Нет…
– О, значит, ты ничего не знаешь о загадочной русской душе. Вот про Гагарина, наверное, слышала?
– Конечно.
– Сусанин – это Гагарин наоборот. Кстати, тут недалеко все это происходило, буквально вот-вот…
Я указал пальцем в окно, на пробегающие поля.
– Кстати, может, к Сусанину и заедем. Сейчас спрошу.
Я поднялся и снова призвал Лауру Петровну:
– Лаура Петровна, а правда, что мы на могилу Ивана Сусанина заедем? В программе, кстати, предусмотрено. Вот немецкие граждане очень интересуются могилой Сусанина.
– Значит, мы будем там в соответствии с расписанием, – ответила Лаура Петровна не оглядываясь. – А вообще, Виктор, подойди, пожалуйста, ко мне. На пару слов.
И так пальцами прищелкнула.
– Яволь, кнедиге фройляйн! – я щелкнул каблуками и направился к начальнице.
Толкнул Пятахина, ну, чтобы не торчал возле немцев со своим кровавым языком, могут неправильно понять.
А вообще, конечно, путь открыт, и пятки горят, и вообще. И надо какую-нибудь запись, что ли, сделать. Возвышенным языком Ломоносова.
Отверзся путь, как чистый лист, и я в пути. Я оптимист.
Тег «Оптимизм».
Глава 7
ЗРД и другие сумрачные гении
«Именно здесь, в Щелыково, в дремучих лесах северного края, сумрачный гений Островского произвел…»
Я узнал много нового про Островского.
Александра прослезилась от пересказа скорбной баллады про Снегурочку, Леля и Мизгиря.
Болен долго изучал пруд под горкой, наверное, думал, можно ли нырнуть.
Дубина запрыгнул на памятник Островского и самонадеянно сфотографировался на коленях у классика. Лаурыч тоже хотел залезть, но мама не допустила.
Жмуркин оставил длинную запись в журнале посещений.
Иустинья Жохова идти не хотела, а когда Жмуркин все-таки ее уговорил прошвырнуться по тенистым аллеям, была атакована клещом. Клещ не успел впиться в юное тело наследницы пресвитера Жохова, Жмуркин, как настоящий рыцарь, сшиб носителя энцефалита бесстрашным щелчком.
