создание.
Его голос — железный кулак на моем сердце, сжимающийся все сильнее с каждым словом.
— Ну? — спрашивает он, звон приказа пропал из его голоса. Он снова звучит как парень.
Я не могу шевелиться. Не могу говорить.
Его улыбка робкая.
— Я перегнул? Я давно не давал предупреждения.
Я умудряюсь покачать головой.
— Хорошо. Почему бы тебе не выпить воды? — он нежно касается моей руки и выводит меня из комнаты, и я позволяю это, не нахожу силы остановить его.
Мы спускаемся вместе, и я ощущаю его за собой весь путь, жар исходит от него, хотя он не очень близко, воздух пахнет апельсинами и гвоздикой. Я не знаю, что будет, если Мерри или папа выйдут из их комнаты и увидят нас, как это будет выглядеть для них — я выхожу с парнем на рассвете, но потом я вспоминаю, что он — не парень, а это — сон.
«Кошмар, — исправляюсь я. — Это кошмар».
— Как ты? — спрашивает Гермес, прислоняясь к шкафу, пока я иду к шкафчику за чистым стаканом.
— Нормально, — я нахожу слова.
— Рад слышать. Прости, если прозвучало сильно.
— Ничего, — говорю я, еще потрясенная. — Пожалуй, я должна быть польщена, что ты подумал, что я стоила всего шока и восторга.
Он смеется, а я открываю холодильник.
— Лучше воду, — говорит Гермес.
Я беру бутылку с дверцы и показываю ему.
— Это вода.
— Нет. Бегущая вода, — он кивает на рукомойник.
— Я не пью это. Не нравится вкус.
Он прищуривается, глядя на меня.
Тревога, мягкая, но настойчивая поднимается звоном в моем разуме. Он не улыбается.
— Это проблема? — спрашиваю я.
— Извиняюсь.
Я не успеваю узнать, за что, он бросается на меня. Стакан падает на пол, разбиваясь, его рука обвивает меня, ловит, а другая движется к моему лицу. Я открываю рот для крика, он толкает что-то внутрь, что-то горькое и гадкое. Он зажимает ладонью мои губы и челюсть, заставляя их закрыться.
— Глотай, — приказывает он.
Я качаю головой изо всех сил.
— Я не могу отпустить тебя, пока ты это не сделаешь.
Я пробую снова вырваться, но он неподвижен. Я будто бьюсь с деревом или горой.
Почему я не просыпаюсь?
— Просто глотай, — говорит он. Звучит как мольба.
Я глотаю, горло дергается у его большого пальца.
Он отпускает меня, и я отшатываюсь, хмуро глядя на него.
— Хорошая девочка. Теперь спи, — он дует мне в лицо, и мир пропадает.
8
УВЯДШИЙ
Я сажусь, охая, и тут же начинаю давиться, когда что-то влажное и растительное ударяет меня по горлу.
Я склоняюсь, сильно кашляя, пытаясь вытолкать это из трахеи, бью себя по спине, в глазах — звезды. Я решаю, что я в беде, но это вылетает в комнату, оставляя медный вкус крови во рту и слезы, текущие по лицу, сладкий воздух наполняет мои легкие.
Я падаю на кровать, тяжело дыша. Конечности тяжелые и болят, левая рука и плечо раздражены под рукавом, словно обгорели на солнце.
Ох…
Заставляя себя сесть на краю кровати, я опускаю застежку плаща Мерри, кривясь, когда ткань задевает мою руку. А потом я охаю.
Выглядит так, словно на моей коже нарисовали корни дерева красной ручкой. Метки покрывают плечо, как вены, как водоросли, спускаются по руке. Когда я осторожно прижимаю к ним кончик пальца, боль резкая, и приходится выругаться.
Я оставляю плащ на кровати и открываю шкаф, заглядываю в зеркало внутри, раскрываю рот в шоке. Те же метки тянутся по моей спине, пропадая под пижамой. Я поднимаю ее, метки заканчиваются в дюйме над бедром.
Молния.
Гермес… Я склоняюсь и поднимаю ком, который он пытался заставить меня проглотить.
Во сне я прилепила его к нёбу рта языком, сделала вид, что проглотила его. Я сделала это рефлекторно, не хотела быть отравленной.
Я не думала, что ком останется у меня во рту, когда я проснусь. Сны не так работают — из них вещи не приходят в реальность. Сны нереальны.
Ком, плотный в моей ладони, не согласен.
Я прислоняюсь к трюмо и сползаю на пол. Что это такое?
Мой мозг кажется слишком большим для головы, бьется в череп, словно хочет сбежать, бросить мое тело и опасности в нем. Вдруг я раскаляюсь, как печь, пот стекает по спине и под руками. Он жалит шрамы молнии, которые покалывают, словно электричество еще бежит по ним. Меня мутит, трудно дышать.
«Это паническая атака», — говорю я себе, хотя от названия не легче. Что делать при панической атаке? Какому богу молиться?
Забудьте это. Зная мою удачу, они появятся.
Это был не сон. Это не мог быть сон. Гермес, настоящий Гермес, бог хитрости и воров, стоял тут, в моей спальне. Он смотрел на мои лифчики. У него была серебряная кожа и ямочки, и он заставил меня пообещать, что я забуду, что видела его, видела хоть что-то.
А потом он попытался отравить меня.
Я смотрю на ком зеленых листьев, осторожно нюхаю, сжимаюсь от металлической горечи в запахе. Что это? Как это?
Я опускаю голову на колени, все тело дрожит.
«Соберись», — приказываю я. Я в безопасности, дома. Я еще жива. Я проснулась — я щипаю себя за голень, чтобы проверить, если это вообще работает. И Гермес явно верил, что я проглотила яд, или что это было, иначе он не ушел бы. В теории я в порядке. По крайней мере, пока. Я считаю пульс, пока сердце не замедляется, пока туман в голове не пропадает. Я ощущаю себя пустой, словно внутренности выскребли. Мне нужен кофе.
Я встаю, ноги дрожат. Я хочу пойти на кухню за кофеином, найти пакетик чая, но охаю, когда открываю дверь спальни и обнаруживаю Мерри с чашкой кофе в руке, другая поднята для стука. Она в хорошем черном платье, ее волосы в подходящем черном шарфе.
«Экфора», — вспоминаю я, в голове вспыхивает Бри на пляже. Я скрываю раненую руку за дверью.
— Что за… — ее рот раскрывается при виде меня: джинсы прилипли к ногам, волосы высохли соломой. — Кори? Ты была в саду? Вся мокрая, — она смотрит поверх моего плеча на кровать. — Это мой плащ? — она нюхает воздух. — Ты выпрямляла волосы? Или жгла свечи? Пахнет горелым.
— Я должна была… ходила… видела… да, — у предложений нет конца, и я замолкаю, надеясь, что «да» ответит
