Зато я услышала ГОЛОСА! Дверь в одну из комнат была открыта. Густые клубы табачного дыма выплывали в коридор. Держась за сердце, я на цыпочках подобралась к источнику никотинового зловония.
– Кости, кости, одни кости! А где же мясо? Голый сюжет, абсолютно голый! Это даже как-то, я не знаю... неприлично! – возмущался кто-то.
– Н-ничего подобного! Н-ни-че-го! Это просто телеграфный стиль. Мы не в девятнадцатом веке – але, проснитесь, сударь! – убеждал в ответ другой.
– Да невкусно это, пойми же ты, невкусно! – настаивал первый голос.
– Слушай, пойдем на угол, я тебе чизбургер куплю. Или даже бигмак, черт с тобой! Сожри и успокойся! – горячился второй.
– А может, порнушки добавить? Пару сценок. Кашу маслом не испортишь! – примирительно предложил новый голос.
– Достал уже ты, Виталь, со своей порнушкой!
– Друзья! Вспомним Лао-цзы...
– И ты достал со своим Лао-цзы!
– Невкусно ему! Повесть – это тебе не закусочная, обжора!
– А роман – не ресторан.
При словах «повесть» и «роман» внутри у меня что-то сладко вздрогнуло, и я на мгновение перестала следить за нитью разговора. А когда пришла в себя, там уже не говорили, а кричали, перебивая друг друга:
– И не надо! Не надо пугать людей постмодерном! Не надо вешать ярлыки!
– Но ведь не все, что правда в жизни, правда и в искусстве!
– Вот именно! Вспомните Дали! Почему ему было можно все, а нам ничего?!
– Потому что существуют законы жанра, за-ко-ны жан-ра!!
– Я, значит, нарушитель законов! Я преступник! А вы кто? Менты?!
– Друзья! Не надо так горячиться. Вспомните Карлоса Кастанеду! Чувство собственной важности отнимает у человека...
– Я тебя убью с твоим Кастанедой!!
Из комнаты вдруг выбежал человек и промчался мимо меня, размахивая зеленой папкой. По лестнице гулко загрохотали его шаги. И все здание вздрогнуло – то ли он налетел на столик с медитирующим, решила я, то ли сорвал с петель запертую парадную дверь.
Следом из комнаты выскочили еще двое, озабоченно прислушиваясь.
– Ушел? – спросил меня один из них, словно не доверяя собственным органам чувств.
Я виновато кивнула. Вышедшие переглянулись и симметрично покачали головами.
– Попьем компот, – вздохнул один.
Другой хохотнул.
После этого они одновременно повернулись ко мне, и я заметила, что обоим, как пишут выпускники в сочинениях, художникам слова еще довольно-таки далеко до преклонных лет.
– А вы, девушка, к кому?
– К писателям, – с достоинством ответила я и идиотски хихикнула.
Все мало-мальски интересные мужчины, встреченные мною в жизни, всегда подразделялись на недосягаемых и ухажеров. Недосягаемые – они и были недосягаемые: по уму, красоте, спортивным достижениям и разным другим ярко выраженным достоинствам. К этой же категории относились симпатичные врачи, преподаватели в институте, артист Павел Кадочников в молодости и три певца, три Валерия – Леонтьев, Сюткин и Меладзе. (Чужие мужья, надо заметить, образовывали как бы отдельную, слегка обиженную судьбой группу – что-то вроде заключенных на пожизненные сроки.) Ухажеры же, как было отмечено выше, по какому-то несчастью попадались мне все как один с незначительными, однако досадными изъянами. А может быть, просто ни один не встретился со мной, как художественно выразилась однажды Людасик, в мой «бабий час».
Писатели же – ЖИВЫЕ! НАСТОЯЩИЕ ПИСАТЕЛИ! подумать только! – по определению недосягаемые, как-то, похоже, вообще не чувствовали себя мужчинами. По крайней мере некоторые из них сидели верхом на стульях вокруг длинного стола, а некоторые – на этом самом столе.
Были, кстати, среди них и женщины, одна даже довольно молодая; и какой-то, как впоследствии выяснилось, поэт бесцеремонно спихнул ее со стола с ласковым восклицанием: «Уйди, чмо!», перед тем как начать читать стихи.
Еще один писатель – поэт или прозаик, выяснить не удалось, – одетый в коричневый костюм-тройку и белую рубашку, сидел в углу совершенно молча и не отрываясь разглядывал свои ботинки, шнурки которых были почему-то завязаны вокруг щиколоток. В этом было даже что-то пугающее! Остальные, впрочем, не обращали на него ни малейшего внимания и вели себя исключительно активно, напоминая детей на линейке в день последнего звонка.
И разговаривали в том же духе.
– Наша задача – освещать путь человеческим душам! – величественно возглашал какой-то седобородый патриарх, но его свирепо обрывали:
– Опять за свое, Иваныч?! Опять за судьбы России?!
– Про блоху! Давай лучше про блоху!
– Да, наша задача – пробиться к читателю! А читатель нынче пошел привередливый. Ему глянцевую обложку подай, на обложке секс-символ...
– Ты опух, что ли, Виталь?! На обложке литературного журнала!
– Ой, подумаешь! Ну, пускай причинное место книжкой прикрывает. А куда ж от физиологии денешься?
– А САМ что на это скажет, ты подумал?
– Иваныч! Блоху!
– Спасибо скажет! А что ему еще говорить, когда народ ПОПРЕТСЯ? И хорошо бы тематическую рубрику типа «Откровенно о сокровенном»...
– Нет, он издевается! Через месяц рукопись номера нести, а у нас ни пародий, ни вообще нормальных стихов! ЖЕПА с верлибрами, и все.
– Спасибо на добром слове. ЖЕПА!
– Метелкина, это ж я не про тебя, а вообще... Из серьезной прозы одна мистика.
– Так давайте Федькин роман! Пускай хоть в сокращении. Ну, само собой, добавить пару сценок в спальне. Героиня в припадке эпилепсии отдается врачу! И выздоравливает!
– Виталь, у нас не порножурнал... А кстати, когда обещала прийти художница?
– В конце обязательно надо литературные игры. Акростихи, буриме и вся фигня.
– «Раз с Проспером Мериме мы играли в буриме. Оказалось, Мериме в буриме ни бэ, ни мэ!»
– Героиня излечивается от эпилепсии, но не может унять страсть к врачу! И муж прощает ее! И они живут втроем!
– Не-ет, я его сейчас убью...
– Жила под лестницей блоха!
– Ну и где? Где эта чертова художница?! Или зовите опять Томку, тянуть некуда!
Не прошло и получаса, как голова моя доверху переполнилась рубриками, верлибрами, акростихами, буриме, цитатами из классиков и философов и в конце концов решительно отказалась выполнять какие-либо аналитические процессы. Кажется, я пыталась вклиниться в разговор и представиться. Кажется, меня перебивали. Кажется, задавали бессмысленные вопросы.
Навеки осталось загадкой, каким образом оказались в моей сумке две крохотные книжечки стихов, подписанные одна «Мариночке, с любовью!», а другая почему-то «Прозаику от Бога» – очевидно, кто-то (Бог?!) принял меня за прозаика!
– Вот вы тут сидите и даже не представляете, как изменились в последнее время классики! – поделилась я дома с родителями. – А в литературном процессе, между прочим, полный кризис! Среди писателей разброд и шатание. Даже не знаю, как их в школу приглашать. Дети окончательно разочаруются в литературе!
