— А знаете, чему я радуюсь! Михаил Геннадьевич, разрешите доложить? — Паша аж заикался от счастливой щекотки. Тело его гибко извивалось на месте. — Подарок я получил. Волк-то был золотой! Жена СМСку прислала: квартира на Соколе освободилась. Мы ведь в Бутово живем. А на Соколе старуха древняя скрипела, женина тетка двоюродная, ну, Бог прибрал, жена над ней убивалась — ухаживать. Я так считаю: пожила, дай другим пожить… А квартира-то нам завещана. Вы не представляете, — он обводил объедки и опивки стола и застольную троицу влюбленным летящим взглядом. — Там четыре комнаты, балкон, кладовая, лепнина. Лепнина, Михаил Геннадьевич! У вас теперь шофер будет на уровне… Как космический пилот…
— Шкет, — не понятно, к чему произнес Ефремов с завистливой ухмылкой, и его круглый ус отпружинил вверх. — Значит, Иван, через недельку — на дело. Белая рубаха, черный костюмчик, галстук желательно красный с намеком, что пионер вчерашний. Слова тебе заготовят. Выучишь, как следует. Перед зеркалом отрепетируешь. Понял?
— Понял, — угодливо, ненавидя себя, сказал Ваня.
— Мужики, я на боковую. — Ефремов грузно поднялся, колыхаясь всем брюхом.
Охранники подскочили, и он оперся о них. Ваня вышел следом. Тотчас в зал бросились бабы-подавальщицы — убирать со стола.
На улице было тихо, мерцали снежинками сугробы по сторонам узкой, выцарапанной у снега, асфальтовой дорожки. За зданием «едальни» ароматно дымила в небо баня, ало пульсировали огоньки сигарет, слышались визгливые хохотки и задорное: «Ну, не толкайся ты, Лена!» — «А ты не прижимайся, Марин!» В конце дорожки высилось двухэтажное строение «опочивальни», сиявшее стеклянным вестибюлем.
— Гульнуть что ли на старости лет… — с сомнением проговорил Ефремов. — Я с детства любил париться… Отец баньку растопит засветло. Я иду, куда глаза глядят, возвращаюсь — темно-о-о. Только дым в небо, это банька в разгаре. Зайдешь, обмоешься, надышишься жаром, светло-о-о, глаза щиплет и режет… И спишь потом без задних ног. Ой, ребятки, как же мне сегодня хорошо-сладко! Давно такого не было!
— Это вам сладость в душу за то, что мы волка переехали, — захихикал Паша.
— Компромат завтра выйдет? — спросил Ефремов. — Завтра?
— Да, — сказал Ваня.
— И это сладко! — Депутат закурил.
Ваня ступил в сторону.
По сугробам, расталкивая темные свисающие ветви елей, он шел и шел, увязая, но все быстрее, охватываемый громом тайного оркестра, в абсолютную одинокую тишину — от визгливых девок, отрывистых фраз костолома Егора, хихиканья шофера Паши и трубного бахвальства депутата, от ненавистных звуков, заглушавших ту единственную музыку, ради которой и стоило жить.
Однако он вышел к очередному шуму, кто-то болтал у костра.
Возле огня стояли трое детей.
— Привет! — окликнул Ваня.
— Привет, — неласково буркнула девочка.
Остальные двое — подросток и маленький мальчик — ничего не ответили, увлеченно обжаривая по сардельке каждый на своей веточке.
— А что вы здесь ходите? — спросила девочка.
— Путешествую, — не нашел другого ответа Иван. — Хотите со мной?
— Дядя, не приставай, а то папку позову, — недоверчиво чиркнул по Ване глазами старший мальчик.
— У нас папа — повар, — нежно проговорил малыш.
— Главный повар, — важно поправила его девочка.
— Пойдемте воевать. Соберем ножи, вилы, косы… — Ваня, произнося бредятину, вошел в красный мигающий свет. — Идем в поход!
— Я готова! — заявила девочка.
— Дети, я — это враг всех властей. А вы меня укроете, когда меня ловить начнут? — Ваня разглядывал костер пытливо, как будто огромный кубик-рубик. — Вы меня спрячете, дети? Я буду воевать. Я дойду до своей цели обязательно. Клянусь вам! Отведите меня к чудотворной… Где у вас икона святая? Отчитайте меня!
— Валька, ты не видишь, он пьяный! — вдруг истошно закричал подросток. — Семья, бежим!
— Бежим! — подхватил крик самый маленький.
Семья вскочила на ноги и сорвалась, и со скрипом, хрустом и воплем пропала за деревьями.
Ваня стоял над костром, шипящим в снегах.
Думал: «Надо мной чары».
3
Новый президент Российской Федерации был миловиден. Похож на шотландца. У него романтично синели два чистопородных глаза. Обнаружь поэты «озерной школы» такие глаза на лице дамы, они могли бы их воспеть У президента был мягкий овал лица. Горделивый, опрятный, чуть выдвинутый подбородок. Светски-насмешливые леденечные губы. Чуткий хрящеватый нос. И вихор цвета шотландского виски.
Ваня ничего не имел в отношении президента, кроме равнодушия. Ваня простыл накануне. Странно, потому что платить было не за что, — Ваня не щелкал зубами, не свистел, не говорил: «Рамэламурамудва», — не совал в нос пальцы. А все же его продирал кашель. Измученный ночной бессонницей, Ваня ехал на кремлевскую встречу (рано утром за ним прибыло спецавто — черный ауди) и кашлял в платок. Когда он вышел, дворник у подъезда, смуглый, как сушеный банан, говорил, показывая молодые белые ознобные зубы:
— Весь двор зачистил. Ночью не спал, это домовой в бок меня толкал. Я решил: чего лежать зря? Взял лопату и ночью снег чистил.
— Молодец, Файзи, что снег чистил, — отвечала ему бабуся, вставшая на крыльце подъезда. — Я вот тоже всю ноченьку глаз не сомкнула. Может, правда, нечистый? Меня как будто кто-то поджаривал, такая бессонница была приставучая. Может, на холодке немножко ободрюсь. Вы телевизор, Файзи, смотрите? Сегодня же наш президент с лучшими людьми встречается.
— Нет телевизора. Я без телевизора. Надо купить телевизор.
— Молоденький он у нас еще, — рассуждала старуха. — Но больно симпатичный. Как призовой бычок на ярмарке. Трудно ему, надо ему всем народом помогать… И вам, таджикам, надо ему помогать.
Ваня садился в глухую блестящую машину, исполнительно мрачнел водила. Дворник улыбался всему свету белыми, как наркотик, зубами. Ваня хлопнул дверцей, и все померкло. И поехали, а кашель карабкался изнутри, царапался, выворачивая горло наизнанку.
Президент приветливо шел по залу. Легко, как пушинка, — так бывает во сне, — отворилась пудовая резная дверь. И возник короткий и пухлый, похожий на большой «во»-палец, человек в синем костюме. Приветливая походка стремительно несла его по дорожке, на ходу он помахивал правой рукой.
Двенадцать избранных дочерей и сынов страны смотрели на это приближение первого лица с напряженным обожанием. Они жаждали встречи и трепетали от предвкушения. В грешных нежных мягких местах, вроде содержимого их черепных коробок, они были растерянно-безрадостны. Сколько у него денег? А сколько яхт? Небось, ему скучно с нами? Он бы предпочел другие зрелища? Правда, у него счет в десять миллиардов? А правда, что он любит смотреть, как юные девочки дерутся в грязи, и разоблачивший эту тайну журналист был найден мертвым в луже у своего подъезда? «Мы не верим тебе», — плескалось живой водицей на донцах взглядов, встречавших этого человека, а дальше нарастали пласты фальшивого интереса, все тяжелее и непрозрачнее. Корысть, тщеславие, страсть к начальству, боязнь остаться лохом, пока другой урвет, притворный патриотизм — на приближавшуюся фигуру смотрели масляно и выпучено.
Писательница, нарядная скользкая книжка, с новенькой закладкой Госпремии и настороженными умными очками, похожими на ее инициалы О и С. Учитель, сухой и миниатюрный, весь, от кудряшек до ногтей, в желтом табачном налете, взгляд нервно и ярко трепещет, как огонек зажигалки. Крупный священник с медными глазами, которые тяжело ходят из стороны в сторону, как язык колокола на веревке у пономаря. Врач, чьи глаза жадно блестят, как скальпель, изготовленный к операции. Компьютерщик: его зеленый взгляд ядовито мерцает оконцами соединения с интернетом. Генерал: глаза крепко раскрыты и не мигают, встали на вытяжку, ресницы торчат в ряд, как строй на плацу. Спортсмен, бегун мирового класса: глаза натужны, замерли на старте, сейчас бросятся стремглав, выскочив из орбит. Инвалид в коляске, сам со стальными глазами-колесами, которые исступленно прокручиваются в непролазном бездорожье: хворые темные круги вокруг глаз, как резиновые шины. Старый заслуженный космонавт: в его глазах невесомость похмелья. Аграрий: замерли в предчувствии жатвы светлые нежные стебли льна, переходя в бесцветные низкие облака бровей. Ткачиха: в ее блудных глазищах — серые жесткие волокна уже убитого льна…
А это Ваня. В глазах у него подавленный кашель дребезжит, как мухи о стекло.
За что ему этот кашель?
Он поджимал губы и всматривался навстречу президенту, скованный опасением, что кашель, как лай правды, вырвется и забрызжет из глотки.
Глава государства остановился среди красной дорожки и улыбнулся нижними зубами, оттянув челюсть. Его обдали десятки вспышек. От фото и видеокамер было жарко. По сценарию он сейчас обратится с недолгим спичем и затем подойдет к двенадцати, ждущим его на белом мраморе пола по краям дорожки. Каждому пожмет руку. Задаст вопрос. Получит ответы в форме кратких речей. Лицо президента было румяно, в глазах над вальяжными мешочками мерцали словно бы лекарственные капли.
