После пяти рюмок Левон посмотрит на Севан и разочарованно махнет рукой:
– Фальшиво.
– Что?
– Севан. Словно картина Башинджагяна.
А пока все молчали, сосредоточенно ели, сжевывали невысказанные слова. Вот встретились, теперь выпьют, пошутят друг над другом, вспомнят тысячу разных мелочей, вместе проведут вечер. Кто знает, доведется ли встретиться еще раз, а если да, то ведь всего на несколько часов. Опять раскроют форточки своих душ и тут же быстро захлопнут – надолго нельзя, опасно.
– Расскажите что-нибудь, – предложил Каро.
Музыка гремела, как начинающий оратор, а пары словно вступили в безоружный поединок, они сближались, удалялись, находили друг друга. На лицах маски, взятые напрокат на вечер или на всю жизнь, руки и ноги слабо прикреплены к туловищу. Нет, Левон выдумывал, это обыкновенные ребята, а ритм твиста гармонирует с ритмом их кровообращения. Лица… Когда это они являли собой открытую азбуку, по которой можно было читать душу: а, б, в, г, д, е?… Лицо – всегда случайный дар. Левону вдруг стало тошно от эгих мыслей. Рубен поднялся, пошел к соседнему столу, – наверное, пригласить на танец одиноко сидящую девушку. Та вначале удивилась, но Рубен наклонился, что-то сказал, она рассмеялась и встала. Когда они с девушкой оказались у их столика, Рубен незаметно подмигнул им.
– Видали? – спросил Каро.
– А девушка с веснушками, – заметил Артак.
– Сами не плошайте, – сказал Карлен. – Что думаешь ты, надежда нации?
– Стареем, – ответил Левон.
Артак вздохнул, потому что его длинные-предлинные ноги не пригодились для танцев и никогда не пригодятся. Он посмотрел ‹…› и сказал:
– Что они находят в танцах?
– Не знаю, – ответил Каро.
Среди юных пар упрямо топтались двое, ему было лет шестьдесят, ей за пятьдесят. Они танцевали танго, глядя друг на друга со счастливым выражением лица, им вдруг взбрело в голову изменить ритм, но ничего из этого не получалось, только мешали другим. Они выглядели смешно, на мужчине были широкие, старомодные брюки, женщина то и дело смотрела себе под ноги, – наверное, боялась ошибиться. Было грустно. Левон выпил одну за другой три рюмки водки, потом встал, поискал глазами свободную девушку, как ищут свободный стул. Нашел. Она стояла у стены, в ожидании подруги. Нет, Татевик здесь ни при чем. Он подошел, пригласил. Они смешались с толпой, и он отвлекся от назойливых мыслей и вопросов. В твисте есть что-то буйное, он сводит с ума, заставляет забыть уравнения жизни с тысячью неизвестными, превращает вас в бездумное создание, которое проделывает телодвижения, живет только телом… Нет, твист вовсе не отключает от восприятия мира. Левону бросилась в глаза пожилая пара, он, танцуя, приблизился к ним, стараясь уловить что-нибудь из их разговора, как ловят теннисный мяч. В зале были шум и толчея, у женщины удивительно прозрачное лицо, словно с почтовых открыток тридцатых годов. Она улыбается, глядя себе под ноги. Мужчина, подтянутый, точно в строю, сдерживаемый своей формой, погонами, приказами. Но все равно смотрел он несколько робко и беспомощно, особенно в минуты, когда их случайно толкали молодые.
– Меня зовут Левон, – представился Левон, но взглядом продолжал следить за пожилой парой, – тридцать три года, не женат…
Девушка улыбнулась.
– А я Маринэ. Сказать, сколько мне лет?
– Можете. Пока еще можете.
Пожилая пара напоминала щепку, брошенную в бурное море. Их было чуточку жалко: зачем они здесь топчутся, шли бы домой смотреть телевизор, пили бы с соседями чай с вареньем, уложили бы спать внуков, баюкая их сказками. Наверное, получают пенсию и читают четвертую страницу газеты с траурными объявлениями – возраст такой. Молодая пара снова толкнула их, мужчина жалко посмотрел и что-то сказал.
– И сколько же вам лет, Маринэ?
– Двадцать один.
– Видите их? – Он кивнул в сторону пожилой пары.
– Жалко, – сказала она, – зачем они танцуют?
Молодой человек что-то сказал мужчине, женщина вдруг оставила его руку и быстро ушла к столику, а оркестр уже замолчал. Левон очутился между мужчиной и парнем, а Маринэ тащила его за рукав.
– Что ты сказал ему?
– А ты кто такой? – Парень смотрел на Левона, как на рыбку в аквариуме. – Сын ему или внук?
– Не надо, – произнес мужчина, – не надо, ребята.
– Внук, – ядовито сказал Левон.
– Ого! – Парень усмехнулся.
Издали махали рукой ребята, он увидел Рубена, они сидели за столом. Левон заметил, что площадка для танцев пуста и только они остались в центре этого безлюдья. Мужчина стоял потерянно, как хачкар или глухонемой.
– Повтори, что сказал!
– Не кричи. – Парень смотрел очень спокойно, как будто рассматривал билет в кино, устанавливая номер места и ряд, или как на прошлогоднюю афишу. – Ты, я вижу, любопытный, дядя. Анекдот я рассказал твоему деду. Слышал небось, это в котором один говорит: «Мы в сорок первом мешали вам воевать? Вот и вы теперь не мешайте нам». Знаешь, нет?
Мужчина оставался недвижим. Левон внезапно подумал, что он, может, сражался в Керчи, видел сотни тысяч трупов, наваленных друг на друга, как мешки с песком, от которых поднялась вода в проливе, затопила берег, и мужчина смотрел на все это обезумевшим взором. Почему, почему представилось именно это? А парень смотрел равнодушно.
– Тебе еще чего-нибудь надо?
– Надо, – спокойно ответил Левон и ударил его по лицу наотмашь.
Пока парень поднимался с пола, собираясь ответить тем же, подоспели ребята. Все.
– Ты в своем уме? – сказал Рубен. – Люди смотрят на нас.
– Нечего было его нацеплять. – Левон имел в виду депутатский значок Рубена. – Не на сессию собрался.
………………………………………………
– Прости, – сказал Левон, – а я собой доволен. Наверное, лучше этого я еще поступка не совершал. – Они направились к своему столу. – Прости…
Рубен смотрел рассеянно и неудивленно.
– Что он сказал тебе?
– Не мне, им.
Рубен, услышав историю, посмотрел на него с недоумением, задумчиво.
– Твое здоровье, – сказал он, наполнив рюмки.
Горечь, как после хинина, который глотаешь без воды. Решили повеселиться, не говорить о серьезном – и вот… Но разве они животные, чтобы только пить и жевать? Неужели разница в том, что те едят траву, а они форель или рокфор? Очень может быть, что и скотина на своем языке обменивается мыслями о траве или комбикорме.
Подошли Артак, Каро, Карлен.
Пожилой мужчина.
Парень, смотревший растерянно и с подозрением.
Что он так запсиховал? Может, не стоило, а?… Нет, кровь священна куда более, чем развалины монастырей или письмена на пергаментах. Глумиться над пролитой кровью? Нет. Долгие месяцы вода в Керченском проливе была красного цвета. Сколько молодых жизней погибло в море, исчезло бесследно? Те не успели научиться танцевать и уже не научатся. И вот этот, один из них, случайно уцелел, теперь он не находит своего места в жизни, растерянно хлопает глазами. Вода в Керченском проливе несколько месяцев была кровавого цвета, может, и это смешно?
Они расселись за столом.
– Спасибо, – наконец выдавил из себя мужчина, значит, он не был глухонемым. – Но зачем вы…
– Выпейте, – предложил Рубен.
– А ты иди, – сказал Левон парню. – Мы заняты. Если у тебя есть претензии ко мне, запиши номер телефона.
– Знаю, мне сказали, кто вы, я читал вашу книгу.
– Даже так? – Левон вспомнил Асмик и Серова, их могилы. – Больше не читай. Тебе пора идти.
Тот встал.
– За Левона, – предложил Карлен. – Я всегда думал… – Парень все еще стоял возле стола. – Тебя ждет девушка, ступай. – Парень молча удалился. – Я всегда думал… За тебя, Левон.
– Где вас ранило? – спросил Левон.
– Под Гомелем, в Белоруссии, – ответил мужчина. – Как вы догадались, что я был ранен?
– Не знаю.
Не знаю, не знаю, в самом деле, с кем мы – со старыми или с молодыми? Или мы просто мосты над обмелевшей речкой, связка, когда уже нет связующих слов, когда следующее слово или предложение начинается с новой строки? Удобрение под будущий урожай?… Но неужели новое – этот паршивец, читавший его книги? Не будет он писать для таких, как этот. Чепуха. А Сероб и Асмик?… Глупости!
– Выпьем, – Рубен вдруг обнял Левона и поцеловал, – за нашу грусть.
– Грусть, от которой хотят избавиться, но как? Ведь это не официант, что может являться и уходить по первой просьбе. Как избавиться от самих себя?
А пары продолжали танцевать, и Севан был какой-то выдуманный, теперь уже словно написанные художником-примитивистом. От этого сравнения Левон оживился и решил, что, услышав его, Артак обрадуется. Раненный под Гомелем мужчина ушел. Есть святыни, – например, пролитая за Родину кровь, прожитые вместе годы, минуты молчания, пирожок с мясом, разделенный на пятерых в трудные дни. Есть святыни. Наверное, зря он погорячился, может, этот щенок и неплохой парень. Может, именно его отец остался в Керчи, а дед – у стен Карса, и прадед похоронен на кладбище в Старой Джуге, которое вскоре станет дном водохранилища. А может, отец его жив-здоров, играет сейчас в нарды с соседом, дед получает пенсию республиканского значения за защиту Заманлинского моста or дашнаков. Может, он в самом деле не дрянь, этот парень, просто распетушился, решил пошутить, а как это делать, чтоб себе потом в душу не наплевать, пока не знает Что меняется от этого – мир, могилы Асмик и Сероба, цвет воды в Керченском проливе?
