Я слушаю, как в трубе воет ветер. И мне кажется, что я не в Москве, а в лесу, и что гудят вершинами клены. Вот Егоров выйдет из темноты, перекрестится двуперстным крестом и скажет: "Эка, прости господи, благодать"... И, освежая и радуя, зашумит летний дождь.
8 марта
Федя сидит в углу. Он курит папиросу за папиросой. Он похудел, под глазами у него синяки. Он, кажется, проигрывает в "акульку".
- Сматывать бы удочки, господин полковник.
- А начальник "Вечека", Федя?
- Очень уж тяжело, господин полковник. Даже ко мне и то начали приставать: "Давно ли в партии? Где раньше служил? Сидел ли в тюрьмах? В каких?" Я вру, как пес, да ничего не выходит.
- Ты адрес узнал?
- Узнать-то узнал... Да что, господин полковник?.. Ей-богу, заберут, как курят...
- Ну так уходи, Федя. Ты мне не нужен.
Он бросает окурок в камин.
- Раньше субботы никак невозможно. Уехал. Вернется только в субботу. А до субботы...
Он машет безнадежно рукой. Он боится: в сердце мертвая мышь. Я перебиваю его:
- Я сказал: дай адрес и уходи.
9 марта
Федя никуда не ушел. Его в тот же вечер арестовали. Я снова читаю "Известия". В них сказано, что "белогвардеец", агент Ковалев убит при попытке к бегству. Значит, и Феди нет. Нет никого. Я один.
10 марта
Ждать до субботы... А сегодня четверг. Я, как затравленный зверь, как комиссарша в Бобруйске. Я скучаю о лесе. Уныл Василий Блаженный и безрадостен Кремль. Вот стена - могилы павших в бою коммунистов. Им слава и вечный покой. А мне?.. Мне широкий простор. Шуршит в лесу примятый орешник, приподнимается брезент над палаткой, - входит Груша босыми ногами: "Бей их, бей, чтобы ни один живым не ушел, чтоб поколеть им всем, окаянным..."
11 марта
Да, Федя был прав: надо "сматывать удочки". Я вышел вечером на Тверскую. Я шел без мыслей, без цели: я задыхался в своей коробке. Внизу, на площади, меня догнала "машина". "Товарищ, стой!.. Руки вверх!.." Я успел вынуть браунинг: я всегда ношу его в рукаве. Я поднял правую руку и, не знаю зачем, стал стрелять. Я не видел людей - я видел черные тени. Я нажимал на курок, пока не щелкнул последней пулей затвор. Тогда я очнулся... Я огляделся. Было пусто и очень темно. На мостовой, на мокром снегу, лежало три человека. Стучал мотором оставленный грузовик. Я свернул в переулок... Итак, начальник "Вечека" не будет убит.
12 марта
Я прощался с профессором, когда позвонили. Профессор вздрогнул. Я взял браунинг и пошел отворить. На пороге стояла Ольга.
- Почему у тебя револьвер?
- Меня ищут.
- Кто ищет?
- Твои друзья, коммунисты.
Она не села, а почти упала на стул, как была - в папахе и шубе.
- Жорж... Ты уедешь? Да?
- Да, Ольга.
- Жорж, милый, возьми меня с собой... Жорж.
- Куда?
- Куда хочешь.
"Возьми меня с собой, куда хочешь..." Так просила и Груша... И почему эта женщина в папахе, с коротко остриженной головой, эта чужая мне незнакомка, говорит со мною на "ты" и зовет меня Жоржем?
- Нет, Ольга.
- Жорж, будь чем хочешь, делай, что хочешь, но не отказывай... Пожалей... Ведь я люблю тебя, Жорж. Ведь я любила тебя всегда...
- Нет, Ольга.
- Потому что я коммунистка? Потому что я была против вас?
Я молчу.
- Ну, скажи же... Скажи.
Она не плачет. Глаза ее сухи. Она ждет. Так ожидала Груша ответа... Другого ответа.
- Потому что я тебя не люблю.
Я сказал и сам не поверил себе. Она потупилась. Звенел стаканами на кухне профессор. Тикали стенные часы-кукушка, и, помню, за окном кружился медленный снег.
13 марта
Я в вагоне. Пахнет полушубками и махоркой. В дальнем углу, в темноте, какой-то малый "наяривает" на балалайке:
Ах, коммуния, коммуния моя!
Ах, и рожа-то вся подлая твоя!
Чего я достиг? Позади - свежевырытые могилы. Впереди... Что ожидает меня впереди? Труден путь и далек, и не видится, и не предчувствуется конца. Завтра они падут. Кто их заменит? Феди, Егоровы, Вреде? Или белоручки, святые Касьяны, не вложившие в язвы перстов? Но ведь надо строить, не разрушать... Ольга... Я сказал, что я ее не люблю. Да, мир опустел для меня. Россия - Ольга, Ольга - Россия. Неправда. А Груша?.. Нет Груши, нет и мечты об Ольге. Замкнулся круг. Не тот ли последний, когда утрачивается надежда?
У коммунии карманы все в дырах!
У коммунии полцарствия в ворах!
Свистит пронзительно паровоз, погромыхивают колеса. "Наяривает" в темноте балалайка. Мчится поезд. Куда?
14 марта
Мчится поезд. Я вижу: под обнаженной березой, без шапки стоит человек, с веревкой на шее... "На что крестишься? Крестись на восход..." Я вижу: разгорается красный огонь, белеют голые плечи... "Бороду-то, бороду ему подпали..." Я вижу: пылает деревня, сверкнул на солнце топор: "Убью!" Мчится поезд. "Товарищ, эй, не трусь! Пальнем-ка пулей в святую Русь!.."
Пальнули. И, раненная, бьется Россия. Пальнули не только они, пальнули и мы. Пальнули все, у кого была винтовка в руках. Кто за Россию? Кто против?.. Мы?.. Они?.. И мы и они?..
Сроков знать не дано. Но встанет родина, - встанет нашею кровью, встанет из народных глубин. Пусть мы "пух". Пусть нас "возносит" ненастье. Мы, слепые и ненавидящие друг друга, покорны одному, несказанному, закону. Да, не мы измерим наш грех. Но и не мы измерим нашу малую жертву... "И когда он снял третью печать, я слышал третье животное, говорящее: иди и смотри. Я взглянул, и вот конь вороной, и на нем всадник, имеющий меру в руке своей".
