Многие бедняки затворники живут просто в пещерах, ямах и скважинах скал, и только в случае холодной зимы ищут приюта в соседних кельях.
Устранив от себя все развлеченья и обезопасив своё помещение от незваных гостей, затворник денно и нощно предаётся делу спасенья. Тут уже силою собственной воли, со стоической твердостью он предпринимает все, что может изнурить и обессилить его неповинную плоть. Ест он на столько, чтобы не умереть с голоду, спит на битых и острых камнях, молится и плачет бедный. Я не видал, чтобы эти отшельники носили вериги или власяницы, но видал как они в видах изнурение плоти, камни таскают. Спустится затворник к морю, наберет в мешок песку или каменьев и с этою ношею тащится по крутизнам в гору до тех пор, пока не обессилеет и не свалится. Отдохнув несколько минуть, он идёт дальше, до самой кельи. Такая работа предпринимается после долгих неотвязчивых искушений, на страх демонам, и опытные монахи говорят, что это средство самое действительное: после двух трех таких путешествий – всякое искушение пропадает.
Пища затворника состоит из вареных и сырых растений. Едят они винные ягоды, картофель и хлеб, а больше бобы да горох, и вообще тяжелую пищу, чтобы казаться сытнее. Эту пищу приносят им монахи по условию. Некоторые новички, приучая себя к воздержанию, туго затягиваются ремнями или носят широкий пояс, который плотно обтягивает желудок и, по-видимому, уменьшает аппетит [27]. Чем же наконец, поддерживается бедная жизнь затворника? Какими соками питается мозг его? – Не знаю! Спрашивал я об этом самих монахов, но мне отвечали, что этой тайны мирскому человеку понять невозможно; что чем больше изнуряется плоть, тем чище становится душа, постепенно отвлекаясь от всего земного. Голова от поста становится легче, а потому монах и искушается меньше. И много в этом роде говорили мне монахи, но к несчастью всего не могу припомнить.
Не смотря на такое изнурение, искушений у пустынника все-таки бывает очень много, только эти искушение особого рода. Тут главную роль играют разные видения, которые демон рисует затворнику, пользуясь его уединением. Отказавшись от людей и от потребности живого слова, среди вечного молчание и тишины, затворник очень естественно предается разным размышлениям. Голова его работает напряженно, фантазии рисует разные диковинки. В это время, по признанию самих монахов, ему ясно вспоминаются все мирские рассказы о разных привидениях, все мифические предание народные, весь мир глубокого суеверия, – и всё это в лицах проходит пред ним, представляется так живо и неотразимо, что на монаха нападает страх, и ожидание всяких чудес начинает мучить его. Нервы затворника до такой степени настраиваются ко всему чудесному и небывалому, и так делаются чутки, что часто обыкновенное явление природы: шорох листьев, паденье камня или быстрое дуновенье ветра приводит в ужас отшельника и заставляет его читать заклинанья. Если он не понял настоящей причины шума, то непременно объясняет её силою неестественною, и потом говорит о ней, как о чуде.
Грамотные отшельники, для большего изучение житие пустынного, часто занимаются чтением четьи-миней и разных жизнеописаний древних подвижников, в жизни которых, как известно, было очень много чудесного. Стараясь подражать их подвигам, они с напряженным вниманием ждут тех же чудес и искушений, какие случались в глубокой древности, – искушение конечно, являются и чудеса воочию совершаются…
Какой-то затворник рассказывал мне об одном чуде и я передаю рассказ его, чтобы познакомить читателей с теми видениями, какие часто монахи видят на Афоне.
«Было много у меня разных видений: то вдруг женщина явится в воздухе и пропадает, то всякие страшилища кажутся, то вдруг послышится голос чей то, всё это истомило меня, и я просил у Господа помощи. Недавно Господь умиротворил меня молитвою. Я молился целый день, не сходя с места, перед иконой Богородицы, молился так, как редко молюсь… Под вечер, оканчивая молитву и напрягая последние силы, я заметил вдруг, что на иконе свет появился, такой свет, что даже ликов не стало видно за светом. Голова у меня закружилась, шатаясь, выбежал я из кельи, а там куда ни взгляну, везде вижу отблеск того божественного света. Закрыл глаза, а перед глазами радужные круги пошли… потом слышал шум какой то в воздухе и когда открыл глаза, уже ничего не было: по-прежнему тьма кромешная. Чудо ли это было, или дьявольское наважденье, – не знаю. Впопыхах позабыл во время виденья крест на себя наложить…»
Другой рассказал мне, как во время долгой и сосредоточенной молитвы, лик иконы ему представился живым, и молящемуся показалось, что икона мигнула. Третьего демон ночью душил, и монах успел явственно разглядеть его безобразную фигуру, о которой он долго рассказывал братии. К четвертому как-то петухи зашли. Он сначала так и принял их за петухов, но размыслив хорошенько, он убедился, что это не петухи, а ангелы, принявшие вид петушиный [28]. И много видений подобного рода видят затворники афонские, и эти виденья очень естественны при мрачной обстановке, окружающей затворника, и при его настроенности ко всему чудесному. Что касается до чудес, выходящих из круга обыкновенных явлений, то таких на Афоне при мне не случалось и все чудеса, описанные у Святогорца, происходили, вероятно, в одно время с теми чудесами, о которых повествуют наши четьи-менеи и другие священные книги.
В таком-то вечно тревожном, болезненном состоянии долго томится затворник, пока, наконец, не свыкнется с ним, или не сбежит куда нибудь, Но если в течение нескольких десятков лет монах сживется со своим уединеньем и даже полюбит его, тогда его уже меньше одолевают мирские помыслы, и он понемногу приобретает то бесстрастие, к которому, как к венцу монашества, стремится каждый затворник. Хладнокровно он переносит тогда все неудачи и лишенья; его ничто ни удивит, не обрадует, не вызовет сожаленья; ни одно чувство не прорвётся сквозь этот блаженный застой, который он так долго вырабатывал. Если такого монаха поставить под дерево и пилить это дерево, он не сойдет с места; при виде падающего камня он не свернет с дороги; он верит, что этот камень без воли Божией не убьет его, и потому не станет мешать этой воле.
Бесстрастие отшельников особенно резко проявилось при мне во время сильного землетрясения, бывшего на Афоне 10 августа 1859 г. Я был тогда в Хиландарском монастыре, и при первом треске и колебании зданий в ужасе бросился бежать куда глаза глядят. Встречные монахи с недоумением глядели на моё бегство.
– Куда вы? – спрашивали они меня.
– Как, куда? Землетрясение! потолки упасть могут…
– Не упадут. На что же у нас владычица то в церкви стоит! Её дело спасать.
И ни один монах не тронулся с места, тогда как при малейшем ударе землетрясение у обыкновенных людей ноги бегут сами собою, и нет сил удержаться.
Скит св. Анны расположен на небольших каменных уступах под навесом главной вершины Афона. Во время землетрясение с этой вершины посыпались громадные осколки камня и, перелетая через скит, с грохотом падали в море. Если бы один такой камень задел по скиту, он бы разбил его в дребезги; весь скит был засыпан мелким щебнем. А из монахов ни один не вышел из скита. Все труженики спасенья, не торопясь, собрались в соборную церковь и ждали смерти, говорят, так же спокойно, как мы ожидаем сна.
Нам мирянам, слишком привязанным к жизни, непонятно такое самоотвержение. Молодые монахи, ещё не отвыкшие от мира, сами дивятся этой холодности к жизни и стараются достигнуть ее путем долгой постепенности. Интересно было бы знать, что думают эти затворники об остальном люде, и каковы их воззрение на мир и жизнь земную?… Я видел одного старца, который семдесять лет спасается на Афоне и из этих 70 лет около 40 лет прожил затворником где то в уединенной келье. Мне показывали его как предмет всеобщего уважения. Вглядываясь в его пожелтевшую и обмертвевшую фигуру и в его безжизненные, гнойные глаза, я только дивился, каким образом этот человек при таких подвигах мог прожить так долго? Старик до глубокой старости владел даром слёз, то есть всё ещё оплакивал прошлые грехи свои, за которые ему до сих пор Бог не даёт смерти. Жалко было видеть эти стариковские слёзы и эту мучительную жажду смерти, которой давно уже требует его измозженное подвигами тело…
Есть ещё на Афоне особый разряд отшельников, которые не имеют никакого постоянного убежища, и всю жизнь прогуливаются из монастыря в монастырь, с кельи на келью. Такой странник вечно движется по Афону с котомкой за плечами; где удастся переночует, а то где-нибудь развесит свою ряску, в виде шалаша, чтобы солнце не пекло, и проводит несколько дней в уединенной молитве. Иногда он наймется в работу, но работа у него с непривычки не клеится; его, конечно, выгоняют и пойдет он опять со своей котомкой, куда глаза глядят. Денег понадобится страннику – он идет к монастырским воротам, где от привратника получает милостыню, хлеба захочет, – спросит в любой келье: дадут – ладно, не дадут – идет к источнику св. Афанасия, а там прохожие всегда оставляют хлеб для проголодавшихся. И так бродит он до глубокой старости, пока смерть ему ноги не подкосит. Спасенья ли ради предпринимаются эти подвиги, или только по неохоте к труду? – разузнать не мог я.
