Софья усмехнулась:
– Ладно, Сань. Ну куда ты от них пойдёшь!
Поцеловала брата, крепко прижалась к щеке и, подхватив сумку, вышла.
На улице мела мокрая метель. Софья свернула за угол дома, обернулась и, найдя окно с рождественской горкой, помахала.
На пешеходном бульваре вдоль леса ещё встречался народ – шли от метро домой, гуляли с собаками. Среди чужих людей Софье неожиданно оказалось уютно, спокойно. «Ну что же, Елена сказала, максимум – поселение… – думала она, убаюкавшись на плече метели. – А может, и обойдётся. Вот и Саня сказал – обойдётся наверняка. Но главное, он считает – всё правильно…»
Недалеко от метро её окликнул пожилой извозчик на «ладе». Софья обернулась: утомлённый и какой-то добролицый, не страшный армянский дед подзывал рукой: куда тебе, красота? Недорого отвезу – каблуки-то вон ломаются!
И правда, Софьины ноги подкашивались. Она усмехнулась и села в машину. Старый армянин оказался болтлив. Дорогой он рассказывал ей о своём домашнем винограднике и о том, какие «правильные» бочки под вино мастерит его зять. Она рассеянно слушала, попутно пробираясь мыслью через сутолоку впечатлений: офис, Елена Викторовна, Серафима, брошенная на соседей и родственников, брат Саня – всё равно прекрасный, во всей нелепости своей нынешней жизни. Если кто и спасёт её – только он…
В бензинном тепле Софью разморило. Кажется, сколько вылито слёз, а опять стоят в глазах, готовенькие. Как бывает, жарким летом зарядят грозы одна за другой – не остановить.
Когда, подъехав, принялась искать в сумочке деньги, армянин достал портмоне и показал Соне заламинированную фотографию внука – мальчика лет пяти с глазами итальянской мадонны. Софья пригляделась под скудным светом автомобильной лампы и, заплакав, вышла. «Ты что! – всполошился армянин. – Подожди, сдачу вот возьми! На вот ещё – куда ты!» И, выскочив вслед за Софьей на полночную Пятницкую, взмахнул фантиками мелких купюр.
Глава вторая
8
Приют, в котором предстояло жить Гурзуфу с Марфушей, никогда и никем не был задуман. Он возник в лесном закутке ненароком, без малейшего умысла со стороны основателя.
Невольный создатель и куратор приюта Паша Трифонов был человеком трудной судьбы. Его родители разошлись. Мать обновила жизнь, но отношения ребёнка с отчимом не сложились. Вскоре появились на свет братья-близнецы, и пасынка по требованию нового главы семейства сослали к деду. «Ну и можно её понять, – хмуро оправдывал маму Пашка. – Кто их будет кормить, если эта сволочь свалит?» А было ему тогда двенадцать лет.
Родной Пашкин отец, Николай, сын Ильи Георгиевича, «упущенный», как со вздохом говорил о нём старик, жил далёкой диковинной жизнью. Его профессия опоздала на столетие – во времена менеджеров и программистов он оказался этнографом. Но не из тех модных, что производят популярное чтиво по истории алкогольных напитков и бритвенных принадлежностей. С «модными» не сложилась у него дружба, как, впрочем, и ни с кем особо не складывалась.
Однажды по научным делам его занесло в островную деревеньку Заонежья. В синих водах на зелёных кочках ютились домишки с хозяйством. Один из них был неожиданно выкуплен им. С той поры Николай Трифонов кормился производством нехитрых музыкальных инструментов – туристам на сувениры, а кроме того, огородом, рыбной и ягодной охотой. Была ли в его доме хозяйка, никто не знал.
Он не звал в гости ни отца, ни сына и не приезжал сам, по телефону говорил редко и кратко. Этого внезапного сыновнего «сумасшествия» много лет не мог понять Илья Георгиевич. Пока жива была мать, Коля заботился, звонил, таскал родителям фрукты. Когда же её не стало, словно вдруг сошёл с орбиты. Покойная жена Ильи Георгиевича, Ниночка, была как раз из Петрозаводской области. В первую же их встречу его поразил Ниночкин особый, очень ровный, склонный к раннему матовому загару тон кожи и светло-серые, прозрачные до самого дна глаза. И сын Николай, и Пашка, оба унаследовали дуновение той красивой земли.
Несколько лет Илья Георгиевич терпеливо ждал возвращения сына, ворчал: как можно так надолго бросить отца! А однажды озарением понял: «Дурак! Тебя просто больше нет в его жизни!» – и горько плакал, уткнувшись в комок пододеяльника (одеяло, как всегда, куда-то выползло), сморкался, кашлял. Тут явился всклокоченный Пашка, тогда уже сосланный жить к деду, и, взглянув прозрачно и строго, велел перестать ныть. Ох вы, карельские глаза!
Трифоновы, дед и внук, жили не то чтобы дружно – скорее вразнобой, что не мешало взаимной любви и тревоге. В распоряжении у них имелась двухкомнатная квартирка, а потому докучать друг другу было необязательно.
Деньги на Пашку давала мать. Отказаться от них, учитывая размеры пенсии, Илья Георгиевич не мог. Гордость же свою в отношении бывшей снохи научился выражать в подробных перечнях – на что ушла какая копейка.
Пашкина крёстная, тётка по матери, Татьяна, жалея племянника, взялась приучать его к «делу». Татьяна была ветеринарным врачом и опытным кинологом. На территории лесопарка ею было арендовано помещение под ветпункт, специализирующийся в основном на щенячьих прививках, и вольер, где проходили занятия школы по воспитанию щенков «Собачье царство». Название, впрочем, не прижилось и осталось лишь в документации.
Пашка вырвался из четырёх стен и почти поселился в лесу, помогая Татьяне. Это и в самом деле был прорыв. «Обалдуй» преобразился в пытливого ученика. Особенно его увлекла медицинская сторона вопроса. Учить щенка приносить игрушку – всё равно что гонять в футбол с мальчишками. А вот суметь произвести врачебные манипуляции со всей чуткостью, уважая трепетание собачьей души, – это уже кое-что. Конечно, Татьяна не могла допустить недипломированного Пашку до хозяйских псов. Но побыть на подхвате, одновременно наблюдая за работой тётки, ему разрешалось.
Почин Пашкиному приюту положила Манюня – невероятно дряхлый, глухой и слепой лабрадор. Её коричневая шерсть выцвела и обносилась, как старая замша. Хозяева привезли её усыплять. Татьяна возмутилась было – собака пока что вовсе не умирала, к тому же ветпункт не оказывал подобных услуг, но Пашка больно ущипнул тётку за руку.
«Ты чего! Они же её в другое место отведут – и всё!» – объяснил он, когда Татьяна, подчинившись огненной воле крестника, выпроводила хозяев, пообещав «всё сделать».
К деду, страдавшему астмой, взять Манюню Пашка не мог. У Татьяны хватало своих питомцев, да она и не «подписывалась» на благодеяния, о чём немедленно напомнила племяннику. Пашка пообещал в неделю раздобыть новых хозяев, а пока сколотили домик и устроили собаку на бывшей баскетбольной площадке, отделённой от мира кубиком старинной спортбазы, где размещался Татьянин ветпункт.
Второго постояльца – чёрного колченогого Фильку с молочными от катаракты глазами привели дети из ближних дворов. У пса умер хозяин. Затем появилась мелкая, невероятно тощая дворняга, получившая имя Мышь. Пашка нашёл её на обочине шоссе, отброшенную из-под колёс, но живую.
Так, потихоньку, за сеткой бывшей спортплощадки родился приют, обретший своего попечителя. Татьяна, хоть и бранилась, не нашла в себе духу разогнать «передержку», где оказывались все, кого иначе пустили бы в расход, – покалеченные, отказные, старые. С ними выгодно контрастировала деловитая бодрость Пашки, словно не замечавшего, сколь безнадёжный отряд попал под его начало.
Приют жил и рос, окутанный заботой невидимых сил. Лес укрыл Пашкину «богадельню» от посторонних глаз, сомкнул заросли орешника и низкорослой туи, сверху завесил берёзами. И, как всегда бывало на Руси, какого бы отдалённого уголка ни коснулась благодать, люди чутьём находили то место и являлись – кто на поклон, а кто и напроситься в «сопостники». Тропу разыскали сердобольные женщины из окрестных домов. Не участвуя напрямую в уходе за животными, они приносили корм. А затем Пашке нашлась помощница – одноклассница Наташа, суровая девочка с белыми волосами принцессы и носом-картошкой, фехтовальщица, лошадница и отчаянный геймер. С тех пор они заботились о постояльцах в четыре руки.
Под зиму чудом образовались откуда-то бэушные доски и утеплитель, из которых при поддержке местного техника Славы удалось соорудить домики. Сотрудники конноспортивной школы по соседству поделились свежей соломой. Даже администрация парка в лице Татьяниной приятельницы Людмилы не стала чинить Пашке препоны. Заброшенный уголок лесопарка подлежал реконструкции, но не сейчас, через годок-другой. Оглядев сперва оккупированную площадку, а затем и самого волонтёра, Людмила сказала: «Смотри, чтобы всех к Новому году пристроил! И калитку хорошо запирай».
На следующий день к Пашке прибежал работник и передал ржавый ключ от бывшего «шахматного павильона» – застеклённого по кругу, насквозь продувного домика. Так приют обзавёлся сторожкой.
