– Ничего особенного.
Атанатос нагнулся над ребенком, взял его за подбородок, сжав пухлые щечки, и пристально вгляделся в глаза мальчика.
– Я тебе не верю.
Откуда-то донесся стук копыт по мостовой. Мужчина оттолкнул от себя мальчика – резко, но без злости. Увы, экипаж не остановился у дома, а пронесся мимо, направляясь в город.
Мужчина посмотрел на небо, на расположение солнца, после чего перевел взгляд на ярко-голубой циферблат часов.
– Где моя карета, Сирокко? Ты сказал: «в восемь». Если я опоздаю к императору, тебе не сносить головы.
– Но восьми еще нет, хозяин. Видите? Часы еще не били.
– Зато били часы Микуласа, разве не так? – хмыкнул Атанатос.
Микулас, каданьский часовщик, который создал огромные куранты Орлой, на собственной шкуре познал коварную природу невежества.
– Превосходно! Часы, которые измеряют три разных времени. Круг из римских цифр делит сутки на двадцать четыре часа. Вращающийся внешний круг из готических цифр показывает богемское время. Когда стрелка подходит к отметке двадцать четыре, солнце опускается за горизонт. И наконец, Микулас добавил измеритель моего времени, вавилонского. Истинного времени суток.
В механизме на башне что-то громыхнуло, после чего раздался перезвон колоколов.
– Это величайшие часы в мире, когда-либо созданные рукой человека. И какую награду получил Микулас за свои труды?
– Король Венцеслас IV,– начал Сирокко, стыдливо разглядывая свои пыльные башмаки,– повелел выжечь мастеру глаза раскаленной кочергой, дабы он никогда не смог создать ничего подобного для другого правителя.
Атанатос горько усмехнулся.
– Вот наказание за обычный измеритель времени. Всего-то! Трудно вообразить, какое наказание ждет человека, который открыл бы природу абсолютного антивремени.
– Хозяин?
Атанатос бросил взгляд на узкие, кривые улочки, ведущие в город.
– Пойдем, сегодня чудесный вечер. Прогуляемся.
– А как же карета?
– Меня она больше не интересует.
Направляясь к берегу могучей Влтавы, Атанатос ткнул пальцем в сторону часов.
– Мастеру Ганусу несказанно повезло, что он изобрел астролябию во время правления совсем другого монарха.
Они быстро зашагали к каменному мосту, за которым, на другой стороне реки, возвышался могучий замок. Яростный Поток Дьявола, отделяющий остров Кампу от берегов Влтавы, лишь слегка волновал воды широкой реки. Какие черти мутили его воды?
– Ты беспокоишь меня, Сирокко. Едва ли тебе придется сопровождать меня.
– Во дворец? Но мы же почти пришли. Я не понимаю, хозяин.
– Вот это-то меня и беспокоит.
Город Сотни Шпилей казался призрачным в мареве редеющего утреннего тумана. Каждая улица этого города света и тени таила следы призраков и отзвуки воспоминаний.
– Ты спросил, что знаю я о своей жизни, хозяин. Прости за дерзость, но я всего лишь твой ученик…
– Ты слуга императора, посланный для того, чтобы следить за мной. Ничего больше.
– Но я служу тебе!
Атанатос промолчал.
– Хозяин, а что знаете вы о своей жизни?
Атанатос остановился. Они как раз дошли до моста. Город лежал перед ними, убаюканный незримыми духами, печальными и бессмертными героями легенд и сказок. Но дома под башенками и черепичными красными крышами не казались Атанатосу надежным укрытием.
Он потер пальцем висок.
– Я знаю все. От момента своего рождения и до него.
– До?
– Это пугает тебя?
– Я вот что хотел спросить: почему вы уверены, что эти воспоминания – правда? Сознание может выкидывать разные шутки.
– Это не шутки.
– А где доказательства? Какие факты могут подтвердить воспоминания? Почему вы так уверены?
– Тебе нужны факты? Нету никаких фактов! Память – сама по себе субъективная мешанина воспоминаний и вымысла. Чувства и эмоции, как змеи, обвивают горло истине!
Он помолчал, потом сказал:
– Взгляни на сферу Луны и Вселенную в ее совершенном постоянстве, на небеса и развращенную Землю под ними. Вверху – Луна, планеты, Солнце, внешние планеты и неподвижные звезды, каждая из которых под рукой высшего ангела. Над ними, за небесами, дом Бога, Великой Сути Мироздания. Но я знаю, что эта Великая Суть Мироздания – вовсе не здесь, она извне.
«Она извне»,– эхом откликнулся про себя Сирокко.
– Скажи мне, Сирокко, что сделает со мной император Рудольф за такие сведения? Уж наверняка не станет тыкать в глаза раскаленной кочергой. Тайны мироздания требуют более серьезного наказания.
– Так почему мы туда идем, хозяин?
– К сожалению, чтобы спрятаться. Хотя Киклад уже здесь. Я чувствую его через эти стены. Он следит за мной. Он едва не убил меня во время нашей последней встречи. Он не оставил камня на камне от моей империи, и я вынужден был скитаться. Я еще недостаточно пришел в себя, чтобы столкнуться с ним лицом к лицу, поэтому приехал сюда, в Прагу. Хотел затеряться среди астрологов и некромантов, шарлатанов и алхимиков. В Праге, где каждый второй рассуждает о философском камне, еще один болтун не бросится в глаза.
Ген посмотрел на Лоулесса, его глаза прояснились, озаренные светом доверия.
– Я помню, отец. Я помню.
Старик наклонился и поцеловал его сухими губами.
Кровь
Вторник, 8.32– Как вы себя чувствуете?
«Что же сказать в ответ?»
Норт грузно опустился в черное кресло и поправил смятые манжеты рубашки. Он был рад, что его доставили в частную клинику, а не в забитую приемную городской больницы. Он знал, каково там: отец раз в месяц ходил в кардиологию. Левайн был молод, предупредителен и по крайней мере искренен.
Норт оцепенело помолчал, склонив голову в растерянности.
– Я плохо сплю.
Детектив понимал, что это заявление мало что объясняет, но рассказывать, что происходит с ним на самом деле, было выше его сил.
Левайн перетянул черным латексным жгутом плечо пациента, чтобы увеличить кровяное давление в венах, и протер спиртом сгиб локтя.
– Мы ждали вас пораньше.
Норт ничего не мог добавить даже после этой деликатной просьбы объясниться. Он хотел, чтобы все поскорее закончилось. Чтобы жизнь снова вернулась в свою колею, такую привычную и обыденную. Ему вовсе не хотелось глубже вникать в призрачный и пугающий мир кошмаров. И тем более обсуждать в подробностях все, что там с ним происходило.
– Они уже сказали вам, что было в той штуке?
«В шприце».
Норт покачал головой.
– Нет.
– Жаль.
Левайн взял стерильную иглу. Примерил ампулы разных размеров и цветов – красную, зеленую. Остановился на сиреневой. Вставил ее в шприц и вогнал иглу Норту в вену.
Ампула тут же начала наполняться густой темной кровью. Сквозь стекло она казалась вязковатой и блестящей.
– Буду с вами откровенным.
«Это хорошо».
– После тестов нельзя будет сразу определить, не заражены ли вы ВИЧ. Поэтому сразу брать вас в оборот не имеет смысла. Понятно, чем скорее мы получим результаты, тем лучше для вас. В противном случае придется вас снова проверять, уже попозже.– Левайн заглянул в записи.– Обычно хватает семи миллилитров, но, к сожалению, пришел запрос из ГУМК на идентичный образец.
Норт не доверял никому из Главного управления медицинской комиссии, особенно в анализе крови. Они каждый день ковыряются в трупах. Мертвое тело не будет жаловаться, если что-то пойдет не так. Что бы ни засело в его крови, он не позволит проверять его тому, кому не доверяет.
Левайн взял другую ампулу и вставил на место уже заполненной. Она тоже начала наливаться кровью. Доктор принялся делать записи на ярлычках и в журнале.
– У вас А или В?
– Не понял вопроса.
– Группа крови. Ничего страшного, многие не знают, какая у них группа крови.
Норт покопался в памяти.
– Группа 0. Первая, положительная.
Карандаш Левайн завис над листом бумаги.
– Вы уверены?
– Уверен,– пожал плечами Норт.– А что?
Левайн помялся, не решаясь продолжить записи. Потом сунул карандаш в нагрудный карман белого халата и снова принялся менять ампулы. Когда заполнилась четвертая, он вынул иглу и приложил к ее следу ватный тампон.
– Так, придерживайте его пальцем. Подержите так пару минут.– Норт придержал, пока Левайн расставлял по местам ампулы с образцами его крови.– Хотите отвезти их сами или позволите нам их переслать?
– Отвезу. Чтобы потом не было сомнений, что их подменили по пути.
– Тогда я их сейчас упакую.
Левайн вышел из комнаты, оставив детектива наедине с его тревожными думами.
«Какое отношение ко всему этому имеет группа крови?»
Он приподнял ватный тампон: кровь еще сочилась. Норт снова прижал тампон к ранке и поднялся на ноги. За окном бушевала гроза, свинцовые тучи никак не желали расходиться.
Кто такой Ген? И где он сейчас?
На стене тикали часы. Восемь сорок три.
Вернулся Левайн, зарывшись с головой в какие-то медицинские записи.
