– Нам нужно продолжать работу, мы не можем ждать, пока пройдет приступ твоего боевого безумия. Нет времени, вот и все. А теперь… ты постараешься быть смирным?
– Я постараюсь тебя убить,– пообещал Ген, глядя в холодные глаза собеседника.
Как ни странно, лицо старика тут же смягчилось.
– А в этом я совершенно не сомневаюсь.
Молодой лаборант нанес гель и прикрепил к голове Гена последний из тридцати двух плоских дисков-электродов. Металл холодил кожу. Лаборант проверил, что диск держится прочно и хорошо проводит ток под низким напряжением.
– Все готово, мистер Лоулесс.
Старик подошел к кушетке, держа в руках небольшую стеклянную ампулу с густой красной жидкостью.
– Что ты сделал со вторым флаконом? – спросил он.
Ген постарался отвернуться, но лицо его невольно напряглось. Было ясно, что ампула вызывает в нем какие-то воспоминания.
Он отвел взгляд.
– Я не знаю.– Он попытался проверить на прочность ремни, которыми его локти и колени были привязаны к кушетке.– Что вы со мной делаете?
– Отвечай на вопрос.
Лоулесс склонился над Геном, опираясь обеими руками на набалдашник длинной инкрустированной трости черного дерева.
– Где второй флакон?
– Я его съел.
– Неудивительно, учитывая твое нынешнее состояние. У нас был договор. Одна ампула. Раз в месяц. Ты нарушил контракт.
– Плевать я хотел на твои контракты.
Ген напрягся, но путы не поддавались. Бесполезно. Лоулесс поднял трость, приложил ее конец к щеке Гена и заставил его повернуть голову.
– Смотри на меня, когда я разговариваю с тобой, грязная неблагодарная свинья! Мне бы не хотелось начинать все заново с кем-то другим.
Ген плюнул в старика, но промахнулся. Плевок попал на пол, под ноги.
– Я говорила, что он не подходит для этого.
Старик посмотрел на стеклянную перегородку, за которой стояла рыжеволосая женщина, сжимая в руках микрофон.
– Мег, оставь нас.
«Значит, вот как ее зовут!»
– Он не достоин такой чести, он – дурак,– не унималась та.
– Мегера! У него свои недостатки, у тебя – свои. И ты для этого дела точно не подходишь. Выйди немедленно. Я не собираюсь выслушивать еще и твое чириканье!
Он махнул рукой. Двое охранников тут же вошли в соседнюю комнату и выпроводили женщину насильно.
Ген даже ощутил уважение к этому мудрому старику. Он правил в своем королевстве железной рукой.
– Лоулесс.
Ген покатал это имя на языке, словно редкое красное вино с богатым букетом.
– Значит, ты вспомнил меня?
– Нет, вон тот так сказал.
Лаборант стоял, повернувшись к ним спиной, и смотрел на компьютерные экраны, на которых плясали ломаные линии волн мозговой активности Гена.
Пленник с тревогой следил за извилистым графиком.
– Мы снимаем ЭЭГ,– пояснил Лоулесс.– Электроэнцефалограмму. Карту электромагнитных волн твоего мозга. Ты, конечно, помнишь, что все это было и прежде?
– А чего ты хочешь добиться?
Невинные, казалось бы, слова заставили Лоулесса запнуться. Какой еще вопрос был бы более очевиден в такой ситуации?
Старик положил дряблую высохшую руку на молодое упругое плечо Гена.
– То, что предлагали Одиссею, а он по глупости отверг. Что искал Гильгамеш, но так и не обрел. Что украл Тифон, и за свой грех был обращен в цикаду… а это больше, чем заслуживал бедный брат Приама. Что обещали суки Кибелы, но так и не дали. Дар, которым Рок наградил Киклада, в наказание мне. Бессмертие.
– Ты сошел с ума.
– Мой мальчик, какой ты смешной. Разница между безумием и эксцентричностью заключается в толщине кошелька. Поэтому я весьма и весьма эксцентричен. А теперь отвечай: что ты знаешь о своей жизни?
Ген бросил на Лоулесса удивленный взгляд. Опять этот вопрос!
График на экране синхронно подпрыгнул. Потрясенный лаборант повернулся к хозяину.
– Работает!
– Наконец-то мы сдвинулись с мертвой точки. – Старик потрепал Гена по руке.– Хорошо. Может, твой упрямый умишко поможет нам.
Он снова поднял палку и, с силой вдавливая ее в щеку Гена, заставил того повернуть голову к экранам.
– Это альфа-волны. Они нам расскажут о тебе всю правду.
Ген услышал, как открылась дверь и кто-то вошел в комнату. Он приподнял голову и увидел рыжеволосую женщину, подошедшую к кушетке. На ней был белый медицинский халат, а в руках – поднос. На подносе стояли маленькие склянки, заполненные прозрачной жидкостью, ватные тампоны и пипетка.
– Мег.
Женщина не ответила.
Она взяла пипетку и принялась капать на тампоны жидкостью из баночек. Ген встревожился. Он забился в путах, презрев боль в содранных запястьях.
– Я думал, что ты приказал ей уйти!
Лоулесс сделал крайне удивленное лицо.
– Я ничего такого не приказывал.
– Что она делает?
– Она подготавливает среду.
– Я не понимаю!
– Конечно, не понимаешь. Поэтому мы здесь.
Рыжеволосая стерва улыбнулась Гену.
«Почему она это делает?»
Это Мегера или нет? Он понадеялся, что нет, когда женщина прижала ему к носу ватный тампон.
Ноздри заполнил дурманящий аромат специй и небывалых цветов.
– Души подземного мира воспринимают наш мир только через запахи.
Ген подавил желание вдохнуть этот аромат поглубже.
– Подземный мир – это царство, где нет ничего материального, лишь образы, призраки, туман, тени и сны. Его нельзя ни коснуться, ни увидеть. Он таится в твоем сердце. Это память. Испей ее до дна. Ты должен дышать глубоко, чтобы мы могли возродить твою душу.
Старик крепко приложил Гену тростью по животу. Тот закашлялся, судорожно дыша, но график на экранах остался неподвижен. Они явно ждали другой реакции.
– Попробуй следующий.
Женщина набрала препарат из другого флакона и накапала на новый тампон.
Лоулесс подступил ближе к Гену и погладил его по волосам. Провел костлявым пальцем по лицу, разглаживая напряженные мышцы.
Ген попытался не вдыхать запахи, нахлынувшие вновь.
«Лимон. Лаванда».
– Обоняние – самое древнее, самое глубинное, самое животное из всех органов чувств. Ему не требуется проходить через таламус. Запах напрямую воздействует на средоточие нашего естества.
Рыжеволосая женщина поднесла новый ароматный тампон к носу Гена. Пленника уже начал пробивать пот.
«Жасмин. Неизбежный. Неотвратимый».
Лоулесс скользил пальцами по лицу Гена, стараясь не касаться электродов.
– Ощущение запаха не только напрямую связано с обонятельными центрами в средней теменной доле мозга, но и со всей лимбической системой. Оно непосредственно связано с миндалевидным ядром, центром эмоций человека, и с гиппокампом, средоточием памяти.
О чем говорит этот старый дурак? Бормочет какую-то тарабарщину. В комнате как будто стало светлее. Что они делают со светом?
– Таким образом, механизмы твоей памяти придут в движение, подобно телескопу, направленному на время.
«Что ты знаешь о своей жизни?»
Ген ахнул, задыхаясь. Темноту сознания пронзили проблески нежеланных воспоминаний.
– Как я и говорил, твой мозг опознал молекулы запахов. Они запустили миллиарды химических реакций, побудили целую сеть нервных импульсов, отвечающих за запоминание запахов. Пробужденные воспоминания оказались настолько яркими, что осветили все связанное в твоей памяти с этими ароматами. Воспоминания нахлынут, как лесной пожар, который невозможно остановить. Твои альфа-волны снижаются – это активируются эпизодические воспоминания. Гиппокамп генерирует тетта-волны в отчаянной попытке как-то интерпретировать этот поток информации, связать его с тем, что уже существует. И тем самым усиливает твою долговременную память. Усиливает связи между нейронами. Молекулы запаха – как недостающие части в головоломке, которые в конце концов занимают свои места в давно позабытом, давным-давно уснувшем опыте. Сеть замкнулась. Пожар загорелся. Ты чувствуешь его запах? Ты видишь его?
Ген задыхался и хватал воздух ртом. По его щекам струились слезы. Его поработили нахлынувшие изнутри воспоминания.
– Ты помнишь? Что ты знаешь о своей жизни?
Тень Орлой
Мальчик стоял под сияющими золотыми стрелками астрономических часов. Ему приходилось туго.
«Думай! Вспоминай, что ты успел натворить. Что же ты сделал не так?»
Над головой грохотал механизм, шестерни и колесики часов отмеряли время в ритме ударов сердца.
– Я… я ничего не делал, господин Атанатос.
– Ничего,– фыркнул Атанатос, набрасывая плащ поверх шелкового красного дублета с красивым шитьем.– Ты довольно быстро ухитрился покинуть лоно своей матери. Это было твоим первым приключением в жизни. А первой благодарностью – то, что ты перепачкал мать, когда она принялась тебя кормить. Про эти поступки уже не скажешь «ничего».
– Ничего особенного.
Атанатос нагнулся над ребенком, взял его за подбородок, сжав пухлые щечки, и пристально вгляделся в глаза мальчика.
