Я пролежал под стружками весь день, Я был голоден, но не боялся, зная, что старая мисс и вдова отправятся на духовную беседу' сразу после завтрака и пробудут там целый день; кроме того, они подумают, что я ушел в поле со скотом на рассвете, значит, не станут искать меня до вечера. Остальная прислуга тоже не хватится меня — все разбредутся погулять, как только старые господа уйдут из дому.
Когда стемнело, я выбрался на дорогу, что идет вдоль берега, и прошел мили две до того места, где уже нет никакого жилья. Я стал раздумывать, что мне делать: если пойти пешком — собаки непременно отыщут след; если украсть ялик и переплыть — тотчас хватятся пропавшего ялика и узнают, что я переправился на ту сторону, значит, тоже нападут на след. Нет, думаю, лучше сесть на плот — тот следов не оставит. Вижу, как раз плывет мимо большой плот, я сейчас же выплыл почти на середину реки, пробираясь между плавучих бревен и держа голову низко-пренизко, чтоб меня не заметили, поплыл против течения и ждал, пока плот приблизится. Тогда я осторожно схватился за корму, влез на плот и улегся на досках. Небо было все в тучах и кругом темно, ни зги не видать. Хозяин плота все время стоял на середине у фонаря и меня не заметил. Вода в реке еще прибыла, и течение было быстрое; я рассчитал, что часам к четырем утра я уплыву уже за двадцать пять миль, а перед рассветом потихоньку соскользну с плота, поплыву к берегу Иллинойса и удеру в лес.
Но мне не посчастливилось. Только успели мы поравняться с мысом острова, как вышел человек с фонарем. Я увидел, что тут нечего мешкать, соскользнул за борт и поплыл к острову. Сперва я надеялся, что могу пристать, где мне вздумается, однако ошибся — берег был слишком крут. Я доплыл почти до противоположной оконечности острова и уже там отыскал удобное местечко для высадки. Я побрел в лес, думая про себя, что не стану больше связываться с плотами, где есть фонари. Со мной была трубка, несколько спичек в шапке — они не промокли — и я был доволен.
— Значит, у тебя все время не было ни хлеба, ни мяса? Бедняга! А слыхал, как из пушки палили?
— Как же, я сразу догадался, что вас ищут, — и все посматривал из-за кустов.
Несколько птенчиков пролетели мимо и опустились. Джим сказал, что это верный признак дождя. Я было хотел поймать несколько птичек, да Джим не позволил, говорит, это дурная примета. Однажды отец его был сильно болен, а кто-то поймал птичку; тогда старуха бабушка сейчас же предсказала, что отец умрет — и он умер. Вообще у Джима было множество таких примет. Например, он уверял, что не надо рассказывать, что стряпают к обеду, — это приносит несчастье. То же самое, если вытряхивать скатерть после захода солнца. А вот еще что: если помрет человек, у которого был улей, об этом надо оповестить пчел до солнечного восхода следующего дня, а то все пчелы ослабеют и подохнут. Джим уверяет, что пчелы не жалят идиотов; но этому я не поверил, мне сколько раз случалось водиться с пчелами, и они никогда меня не жалили.
Кое-что из этого я слыхал и раньше, да не все. Джим знал все приметы. Он сам говорил, что почти все знает. Я заметил ему, что, кажется, все приметы предвещают беду. А нет ли каких-нибудь хороших примет?
— Есть, но очень немного, — отвечал он, — да они и не нужны человеку. К чему вам знать, что вам привалит счастье? Чтобы отогнать его, что ли? У кого волосатая грудь и волосатые руки — быть тому богатым. Ну, пожалуй, такую примету полезно и знать наперед. Живет человек в бедности и, чего доброго, еще потеряет всякий кураж и лишит себя жизни, если не узнает по примете, что ему суждено разбогатеть!
— А ведь у тебя, Джим, волосатая грудь и волосатые руки?
— Что тут спрашивать? Сами видите!
— Так разве ты богатый?
— Нет, но я был богат когда-то и опять буду. Раз у меня было целых четырнадцать долларов, да я пустил их в оборот и прогорел.
— В какой же оборот, Джим?
— Торговал скотом. Я купил корову за десять долларов, а корова взяла да и сдохла. Нет, не стану больше рисковать капиталами.
— Так ты и потерял десять долларов?
— Не все, а только около девяти. Шкуру и хвост я продал за доллар и десять центов.
— Следовательно, у тебя из четырнадцати осталось пять долларов и десять центов. Что ж, ты еще что-нибудь затевал?
— Как же! Был у нас хромой негр с деревянной ногой, ну и вздумал он завести банк: объявил, что всякий, кто положит к нему доллар, получит вместо того четыре доллара в конце года. Негры так и нахлынули в банк, да не много они взяли, сердечные. Только я один получил много. Я потребовал у банкира гораздо больше положенного и пригрозил, что если он не даст, так я сам заведу банк. Ну, разумеется, хромому негру было выгодно устранить меня, иначе я стал бы ему поперек дороги, ведь для двух банков не было достаточно денег в околотке — вот он и согласился, чтобы я положил к нему свои пять долларов, обещая в конце года заплатить мне тридцать пять. Так я и сделал, рассчитывая впоследствии выгодно поместить эти тридцать пять долларов и продолжать аферу. Был у нас один негр, звали его Боб, он захватил на реке плот потихоньку от своего хозяина; вот я и купил у него этот самый плот, говоря, что в уплату он может взять себе из банка эти тридцать пять долларов по окончании года; да кто-то украл плот в ту же ночь, а на другой день хромой негр объявил, что банк лопнул. Так никто из нас и не увидал своих денег!
— А что же ты сделал с остальными десятью центами, Джим?
— Я было собрался их истратить, да вдруг мне приснился сон, что я должен отдать эти деньги одному негру, зовут его Балум, а по прозвищу Балум-Осел, — он, знаете ли, маленько придурковат. Но, говорят, он счастливый; а вот мне так не посчастливилось! Во сне мне было велено отдать деньги Балуму, а уж он поместит их так, что мне будет барыш. Хорошо! Балум взял мои деньги, и когда был в церкви, то слышал, как пастор сказал, что если кто подает бедному, тот подает Богу — и тому воздается сторицею. Сдуру Балум взял да и отдал мои деньги нищему и ждал, что из этого выйдет.
— Ну и что же из этого вышло?
— Да ничего не вышло. Я не видал денег как своих ушей — и Балум тоже. Нет, уж больше не стану давать капиталов взаймы без обеспечения, А еще пастор говорит, будто деньги возвратятся сторицею! Хоть бы вернуть только мои десять центов, и то бы я сказал спасибо.
— Ну, не беда, Джим, все равно ведь быть же тебе богатым, рано или поздно.
— Да я и теперь богат. Я сам себе господин, а ведь я стою целых восемьсот долларов! Желал бы я только иметь эти деньги — больше мне ничего и не надо!
Глава IX
Пещера. — Плавучий дом. — Хорошая добыча.
