Среди еврейских знаменитостей, из интервью с которыми состоит эта глава — а это были такие люди, как Кирк Дуглас, Ури Геллер, Роуз-Энн, Стивен Спилберг и Эли Визель, — была и ведущая ток-шоу Ванесса Фельц.
И вот что Ванесса Фельц ответила на вопрос доктора Закса “Зачем быть евреем?”. Надо сказать, что я согласен с Моше в этом моменте его критического анализа иудейства. И мне, и Моше показалось, что Ванесса хватила через край.
Межконфессиональные браки крадут у нас будущее. Такой брак грубо зачеркивает пять тысячелетий образованности, гонений, юмора и оптимизма, которые сделали евреев выдающимся народом. Каждый брак еврея с неевреем подрывает основы того, что делает нас теми, кто мы есть. Без детей-евреев не будет еврейского будущего. Когда я думаю об этом, сидя в моей трехкомнатной квартире в Финчли, мне это кажется трагедией.
Ах, Ванесса Фельц, милая Ванесса Фельц! Через два года, в 1998-м, от нее ушел ее еврейский муж. И Ванесса вышла за другого. Он не был евреем. Разумеется, я мысленно аплодировал их смешанному браку. А когда этот нееврей ушел от Ванессы, мне было жалко. Я боялся, что эта неудача навсегда отвратит ее от гоев.
7
А что же Анджали? Может, она была угнетена своей этнической принадлежностью? Беспокоилась ли Анджали, британка азиатского происхождения, за свою национальную идентичность? Нет. Нет, эта проблема ее не угнетала. Ее больше волновали фильмы.
Но этнические проблемы проявляются даже в кино. Однажды Анджали и ее школьный приятель Арджуна пошли на биографический фильм Спайка Ли “Малкольм Икс”. Это было в 1992 году. Они смотрели его в мультиплексе в Стэплз-Корнер. В зале не было ни одного белого зрителя. Строго говоря, в зале не было ни одного черного. По крайней мере, они не были афроамериканцами, как Малкольм Икс. Они все были такими же, как Арджуна и Анджали.
Это смутило Анджали. Точнее говоря, ее смутило не это. Ее смутили не сами зрители. Ее смутило их отношение к фильму. Непостижимым образом все они отождествляли себя с Малкольмом Икс. Ей это показалось глупым. Неужели нельзя получить удовольствие от фильма, не считая себя Малкольмом Икс, думала Анджали. Когда они выходили из кино, она взглянула на Арджуну. Он ей нравился. Дело было не в том. Просто в своих очках в синей оправе, с маленькой пандой на дужке, которая означала, что часть денег, потраченных им на очки, ушла на поддержку Всемирного фонда защиты животных, Арджуна совсем не был похож на чернокожего борца за свободу. Он стал еще меньше похож на чернокожего борца за свободу, когда подъехал его отец в белом “Мерседесе” с салоном, отделанным ореховым шпоном, и повез их домой в Кэнонз-Парк.
Анджали все еще не понимала. “Малкольм Икс” оказался всего-навсего посредственным фильмом. Все, что она запомнила — это кадр, когда камера объезжала Малкольма Икс в его гостиничном номере, сделав полный круг. Это был единственный достойный кадр.
Однако не все было так просто. Анджали была весьма обидчива, если задеть этническую принадлежность. Она могла не отдавать себе в этом отчета, но это было так. Например, единственное, что Анджали любила в Индии, был Болливуд. Любовь Анджали к Болливуду объяснялась очень просто. Болливуд был не-Индией.
Не-Индией? Это Болливуд-то? Да. Индия для Анджали была страной коров. Страной грязи и развалюх. Страной огромных семей. А музыкальная мелодрама — это полная противоположность семье. Болливуд — это как Голливуд.
Анджали, которая по одной классификации была индианкой из семьи, второе поколение которой жило за пределами Индии, а по другой (в том числе своей собственной) гражданкой Великобритании, живущей на ее территории и обожающей фильмы-масала. Она с изумлением прочитала слова Шьяма Бенгала в интервью журналу “СинеБлиц” о том, что “нами интересуется теперь только диаспора. Если бы не они, никто бы нас и не заметил”.
Я-то думаю, что употребив слово “диаспора”, Шьям Бенгал тоже хватил через край. Диаспора — это люди, изгнанные с родной земли. Может, Индия — это коровы и грязь, но грязь и коровы не гонят народ из страны. Шьям хотел добиться драматического эффекта. А под “диаспорой” он разумел индийцев, живущих за рубежом.
Анджали это тоже показалось странным. Она не считала себя частью диаспоры. Выучившись на стипендиях в Коллегиальной школе Северного Лондона, а потом в оксфордском Брейзноз-колледже, Анджали была примером успешной индийской девушки. Какое уж там изгнание.
Болливудские фильмы были противоположностью “диаспоре”. Этим они и привлекали Анджали. Дело было не в связи с родиной. Дело было в стиле.
Может, вы считаете, что у болливудских фильмов и стиля-то нет. Может, вы считаете их китчем. О стиле, в конце концов, можно спорить. Главное не в этом. Главное то, что если Анджали и любила что-то индийское, она делала это по абсолютно неиндийским причинам.
8
Вообще-то Анджали многих может поставить в тупик. Это еще одна причина, по которой она мне нравится. Она непредсказуема. И не только из-за ее этнической принадлежности. Вот уж нет. С ее сексуальной ориентацией дела обстоят не легче.
Расплывчатое отражение Наны в витрине на Олд-Бонд-стрит разглядывало чемодан от “Таннер Кролле” рядом с отраженной расплывчатостью Анджали. Чемодан был розовым.
— Гляди, Моше, какая прелесть, — сказала Анджали.
Моше что-то согласно пробурчал под нос. Он думал не о модных шмотках. Он думал о том, как хочет поцеловать Нану. Но во рту у него было нехорошо от недавно выпитого в “Старбаксе” кофе с молоком. Он передумал ее целовать. Вместо этого он прижался к ней бедрами, обняв ее сзади и уткнувшись губами в плечо.
— Ты симпотнее, — сказал он Анджали. И глупо улыбнулся.
Анджали!? Он сказал это Анджали!? Да. Да, он с ней шутливо заигрывал.
И Анджали улыбнулась ему в ответ.
Она тоже с ним заигрывала.
9
О, этот шоппинг. О, эта мода.
Одни восхищаются модой просто потому, что она дорогая. Не самый привлекательный подход.
К счастью, сознаются в этом немногие. Других восхищает мастерство и само ремесло моды. Такие мне нравятся больше. Они похожи на тех, кто считает костюм искусством. Для них одежда — это эстетика. И ее они видят как умение выразить себя. Последним я, надо сказать, не очень-то верю. Боюсь, что втайне они обожают моду за то, что она дорогая. Абсолютной уверенности у меня нет, но в принципе они мне нравятся.
Есть еще те, кого мода заботит в абстрактном, модно-журнальном смысле; им просто хочется не отставать от последних веяний. Таких я не понимаю.
И, наконец, есть те, что ненавидят моду. Они ненавидят ее из-за того, что это слишком дорого. Или потому, что мода излишне материалистична. Или потому, что она уродлива, или непрактична.
Мое личное отношение к моде совмещает в себе технический интерес, уважение и веселую иронию. И оно, конечно же, безупречно.
Трое наших героев относились к моде по-разному. Вам об этом следует знать, потому что в моем рассказе сейчас речь о том, как Нана, Моше и Анджали разглядывали витрины на Одд-Бонд-стрит и Сэвил-Роу. Они и сами не знали, как туда забрели. Просто вдруг обнаружили себя в самом сердце лондонской моды.
Нана восхищалась модой. В первую очередь ее интересовала техника исполнения. Ее поражали лабиринты швов. Кроме того, ей нравилось, что модельеры уделяют высоким стройным девушкам так много внимания. Неудивительно, что ее привлекала угловатость моделей. Она обожала новые материалы. Она приветствовала поиск нового. Но ее отталкивала пена. Ее отталкивала меркантильность моды. Мода означала для нее эксклюзивность. А эксклюзивность Нана ненавидела. Ей были скучны серьезность и нервозность моды, утомляли бросаемые сквозь распахивающиеся стеклянные двери взгляды застывших заграничных истуканов, которые будто бы оценивают твою искушенность.
Анджали вообще терпеть не могла моду. Мода утомляла ее еще больше, чем Нану, а цены и вовсе вгоняли ее в ступор. Высокие цены делали моду просто нереальной. Анджали считала моду пустым надувательством. По большому счету, она никогда о ней не думала.
Это сближало ее с Моше.
Из них троих Моше относился к моде наиболее страстно. Он был самым страстным противником моды. Для него мода была просто халтурой. Порождением невротиков, зацикленных на копировании и воспроизводстве. Мода создавала культ заурядности. Мода равнялась конформизму. Такая была у Моше теория моды.
Однако любая теория свойственна конкретному человеку. Теория Моше о том, что мода есть бессодержательный конформизм, была выражением его внутренних моральных устоев. Она могла основываться на порицании неумеренного стремления к неуловимой эфемерности. С другой стороны, ее могла породить неуверенность. Возможно, Моше не чувствовал себя достаточно привлекательным или обеспеченным для того, чтобы носить эту роскошную и изысканную одежду, и это заставляло его высмеивать моду.
