Так победно и широко началась кровавая и жестокая война на Кавказе.
Глава 5
Служба при Управлении по восточным делам Главного штаба была необременительной и скорее походила на синекуру, оставляя много свободного времени Небольсину, не знавшему, чем заполнить его. Пользуясь свободой и бездельем, он дважды съездил в Тамбовскую губернию в свои деревни Ряжево и Иванники, повидался с управляющим, освободил от тягот крестьян и уже подумывал освободить вовсе ряд семейств, но осторожный и дальновидный Модест Антонович предупредил его:
— Пока воздержись. Совсем недавно было четырнадцатое декабря, и в памяти царя еще свежи воспоминания. К тому же ты сейчас забыт и Паскевичем и Бенкендорфом, не напоминай им о себе. А доброе дело можно сделать и позже.
И как же благодарен был Небольсин шурину за этот совет, когда разыгрались события, вернувшие его на Кавказ!
— Замбони приятна, но не оказывает на мои чувства восторга. Шоберлехнер, которую я слушал два дни назад, пела Рози в опере-буфф «Деревенские певицы» куда как лучше, — идя рядом с Соковниным, сказал улан Киприевский.
— Это, мон шер, только потому, что Шоберлехнер «куда как», — передразнил Соковнин, — моложе и авантажнее Замбони. Что же касается молвы, то даже «Северная пчела» и та находит, что мадам Замбони украшает собою Италианскую оперу нашей столицы.
— Да это ж позор — ссылаться на мнение господина Булгарина, — возмутился Киприевский и в волнении замахал руками.
Офицеры вышли на улицу.
— Еще рано, всего девятый час. Не пойти ли к Андрие, — предложил Киприевский.
— Что ж. К Андрие так к Андрие, — охотно согласился Соковнин. — Как вы? — обратился он к Небольсину.
— К вашим услугам, господа, хотя никогда не бывал в этом почтенном месте…
— Тогда идем. Быть в столице и не отобедать у Андрие — значит не посетить самую замечательную ресторацию Петербурга.
Они не спеша пошли к Малой Морской улице, на ходу раскланиваясь со знакомыми и отдавая честь встречным офицерам.
— А кто сей Андрие? Признаюсь, проведя последние годы на Кавказе, я отстал от привычек света. Знаю только, что он француз, ресторатор и добрый человек, — сказал Небольсин.
— Французский буржуа, добрый парижанин, интендантский офицер, взятый в плен в тысяча восемьсот двенадцатом году где-то возле Малоярославца. Прекрасно кормит, недорого берет, кредита не открывает, а ко всему у него лучшие устрицы и хорошее вино, — пояснил Киприевский.
— И самое веселое и оживленное общество. Бывают и дамы, — добавил Соковнин. — Ресторацию эту посещают и любимцы муз — Жуковский, Вяземский. На днях я видел там зело подвыпившего Дельвига. Он о чем-то спорил с Булгариным. Оба горячились, а Пушкин подзадоривал их, весело смеясь над обоими.
Они дошли до Невского и повернули на Морскую. Дощатый тротуар поскрипывал под ногами. Иногда проезжали кареты, встречались пешеходы, в большинстве своем мелкие чиновники, старухи салопницы, солдаты.
— А вот и наш обетованный рай, — указывая на большой дом, сказал Киприевский.
У входа в ресторан стояли две извозчичьи пролетки. О чем-то горячо говорили толпившиеся у дверей мужчины. Седой, с выхоленными баками человек в сюртуке с блестящими пуговицами и булавой в руках объяснялся с ними на ломаном русском языке.
— Бон суар, Бартелеми, — дружески поздоровался Киприевский.
Человек оглянулся и так же весело ответил:
— О-о! Бон суар, вотр экселянс…
— Это — Бартелеми, слуга и правая рука нашего Андрие, — пояснил Соковнин.
По широкой лестнице, покрытой тяжелым цветным ковром, они поднялись на второй этаж. Внизу стояло чучело большого бурого медведя, державшего в протянутых лапах поднос с бутылкой вина и вазой с цветами, а на площадке второго этажа — две пальмы в зеленых кадках. За полуоткрытой дверью слышались голоса, звон посуды и ножей.
— Вот мы и в святилище мосье Андрие, — входя первым, сказал Соковнин.
— А вот и он сам. — Этими словами Киприевский приветствовал пожилого лысеющего человека в отличном фраке и модных, обтягивающих ляжки панталонах, с достоинством шедшего им навстречу.
— Oh, enchanté de vous voir de nouveau chez moi, mon cher comte![17] — приятно улыбаясь, сказал Андрие.
— Мы соскучились по вас, добрейший Андрие, и, бросив театр с половины пьесы, направились к вам, — полуобнимая француза, как старого знакомого, ответил Соковнин.
— И привели к вам нашего друга, который много слышал о вас и пожелал познакомиться с вами, — указывая на Небольсина, подхватил Киприевский.
— Je suis content de faire cette nouvelle connaissance, surtout quand je vois un homme, si jeune, d’écoré déjà par un ordre si rare et si célèbre, comme l’ordre de Saint-George[18], — галантно раскланялся француз.
Знакомство состоялось, и, сопровождаемые хозяином, гости прошли по широкому, небогато, но со вкусом обставленному залу к столику, предоставленному им самим Андрие.
— Si mes honorables hôtes me permettent, j’irai chercher… — тут он с лукавой улыбкой поднял вверх палец, — une petite bouteille, seulement une seule bouteille de cognac «Napoléon»[19]… — Андрие стал серьезным, встрепенулся, как солдат на смотре, и торжественно закончил: — Le cognac, que notre empereur Napoléon le Grand avait aimé et en goûtait parfois[20].
Небольсин не без удивления смотрел на внезапно преобразившегося Андрие, из буржуа-ресторатора ставшего солдатом армии Бонапарта.
— Мы будем рады, уважаемый господин Андрие, — сказал он.
— Je serai ravi de choquer les verres avec un héros, — указывая глазами на Георгиевский крест Небольсина, сказал француз. — C’est que, moi-même, je suis vieux soldat et je conservé encore dans ma mémoire le souvenir des jours de la gloire orageuse de ma patrie[21].
Он отошел от них.
— Фигляр, притворяется старым воякой, чуть ли не мамелюком из наполеоновской армии, а служил по провиантской части, — усаживаясь поудобнее, сказал Киприевский.
— Не говори, Серж. Эти французы, что остались после войны двенадцатого года у нас, все — бонапартисты. Они презирают реставрацию Бурбонов и мечтают о новом Бонапарте.
— О Бурбонах говори вполголоса. Наш двор и император, хотя и недолюбливают Карла Десятого, но в силу легитимных и монархических убеждений поддерживают его.
— А мне плевать, или, как сами французы говорят, «жмен фиш». Я признаю у французов только три вещи — вино, коньяк и женщин, — беспечно сказал Киприевский.
— Ты забыл еще четвертое — французский театр, — напомнил ему со смехом Соковнин.
— А это и есть женщины. Какие там актрисочки!.. У-у… Пальчики оближешь, душа Небольсин! Особенно же хороши субретки, — даже взвизгнул Киприевский.
— Ну, граф, умерьте свои восторги. Все-таки мы в обществе, — остановил его Соковнин. — Во-он видите в углу, за столиком, в очках, мордастый такой, это — Греч, а с ним Веневетинов — молодой поэт, о котором вы, наверное, слыхали…
Подошедший Андрие прервал их беседу.
— Sauvons-nous, messieurs, des regards indiscrets de mes clients, — и шепотом договорил: — La bouteille de cognac impérial peut-être remarquée et moi, je n’ai aucune intention de la dépenser inutilement. Il m’en resté seulement trois ou quatre bouteilles. Je vous prie de me suive. Derrière cette portière vous serez gardés des regards indiscrets[22].
Коньяк «Наполеон», принесенный господином Андрие и тщательно завернутый им в салфетку, действительно был великолепен.
— En temps de Napoléon le Grand, — Андрие возвел глаза к потолку, — la maison de commerce «Lenon» à Paris avait mis sur le marché, en honneur de la garde impériale, une nouvelle espèce de cognac. Le voilà! Faites attention, messieurs, à la forme de cette bouteille, au portrait de Napoléon le Grand, à son visage. Oh-oh… C’était un homme unique et qui n’aurait pas son égales, ce n’étaient vos neiges et, pardonnez-moi, votre folie ressemblante à la barbarie, dont vous, les russes, avaient fait preuve après la prise de Moscou, — il avait pu être jusqu’à présent Empereur de France et maître de la moitié du monde[23].
— Не надо было ему переть в Москву, — с удовольствием отпивая глоток императорского коньяка, сказал Соковнин.
— Oh, oui, c’était la faute de ce grand homme, mais, même les génies se trompent. Et encore, messieurs, c’étaient ces espèces de cochon, ces vénaux, ces déshonnêtes les Prussiens, les Bavarois et tous les autres Allemands qui lui avaient joué ce mauvais tour[24], — с негодованием закончил пламенный бонапартист.
Он деликатно присел на стул, предложенный ему Небольсиным, отпил из рюмки свой коньяк и, вежливо извинившись, отошел от их стола.
— Mes occupations m’appellent… c’est justement à cette heure, rue mes hôtes commencent à arriver[25], — сказал он.
— Забавный француз! И хотя Бонапарт бросил его, как и других солдат, он до сих пор остается верным корсиканцу, — сказал Киприевский.
Приятели сидели за плотным малиновым занавесом, спокойно ели, перебрасываясь шутками. Небольсин отдыхал в кругу друзей. Шум общего зала проникал к ним, но они, занятые собой и ужином, не обращали на него внимания.
Представление в Итальянском театре закончилось, но публика все еще не отпускала актеров. На сцене в последний раз раскланивалась Замбони, на ее красивом, утомленном и несколько поблекшем лице бродила счастливая улыбка. Она грациозно наклоняла голову и плечи, благодарно кланялась аплодировавшей публике и улыбалась профессиональной, но тем не менее искренней улыбкой.
