«Ты чего присел», орет Дима, незаметно подошедший сзади. Дима это директор производства, его никто не любит. Потому что он мудак. Если так тебе разрешено украдкой покурить раз в четыре часа, когда ты падаешь с ног, то Дима это не понимает, видимо считая, что мы все роботы, машины. Что нас можно включить, заправить горючим, и мы будем работать, пока не сотрутся все шестеренки. Он не понимает, что человек не может работать вообще без остановки. Ему нужно отдыхать раз в полтора часа пару минут, тогда можно и двадцать часов работать.
Крохотные цыплячьи глазки бегают по мне, обшаривают с головы до ног, Дима чешет свои редкие, пучком торчащие пряди волос, оправляет желтый в сетку свитер. «Меня током шибануло». «Ничего, бывает. Отошел? Ну, давай, заказ ждет», улыбаясь, бросает Дима и уходит, напоследок кивнув головой на стопку панелей, черт, опять недоволен нарезкой, придется исправлять.
«Давайте, давайте мужики, работаем. Че сидим, кого ждем», носится по цеху крик Димы. Э-д-д-а.
Уже пять, и эта мысль меня утешает …Немного. По крайней мере, не утро. Я все время делю день на части. Дожить до обеда. После обеда до шести. После шести до девяти. Если с 9 утра думать о ближайших двенадцати часах, можно сойти с ума. Мужики вдали одобрительно поглядывают на меня, и на обеде сегодня травли было чуть меньше. Я стараюсь, мне нужно их уважение. И я сам хочу доказать себе, что все могу. Осознание жизни начинается тут, это опыт, который необходимо прожить для того чтобы видеть себя в мире. Таким вот жестким армейским методом.
Я стараюсь не ненавидеть Женю, который, когда мы носим кубы, намеренно роняет его на пол и орет на весь цех, «Ой, ЛАКСИК. Что ты так косячишь. О, блин, яйца то тебе прижало, да». Это нужно, нужно. Я почти теряю сознание, уже семь, но теперь мне необходимо разложить по размеру гору отрезков, оставшуюся от заказа. Я смотрю наверх, она почти упирается в потолок, а потолок тут на высоте……семи метров. Душновато что-то. Я выдержу! Ведь это я!!
Потом приходит второй день, третий, они мешаются между собой. Я почти ничего не соображаю, в голове еле слышный гул, а сердце тревожно стучит в груди, словно спрашивая, а ты выдержишь это? Выдержу! Меня здесь обтесывают, обстругивают как какого-то буратино, миг за мигом срезая с меня деревянную застывшую стружку лени и отстраненности. И ум оживляется, распрямляется, и начинает видеть все. Мир и меня.
После такой усталости я иду сквозь вечерний город, поливаемый беспощадным ледяным дождем и, улыбаюсь, потому что я вижу и синичку на дереве, и красоту огней машин. Сетчатый свет фар пробегает по мне, из под колес «жигулей» летит тонна грязной воды и — окатывает меня с головы до ног, а я смеюсь. Я вижу! Вижу. Вижу. Хотя это только начало истинного видения. Но дождь кончается. Розовый свет сменяет черный.
Сегодня день города в нашем славном, зелёном прежде, Кал-Сити!
Это незабываемо — толпы пьяных и важных моряков-героев, полупьяные малолетки в очень коротких юбках, готовые отдаться первому встречному, от них пахнет мокрой псиной и животной страстью — а еще ярость стоит в воздухе, готовая сорваться с крючка. Тысячи тел — хотящих ПРАЗДНИКА и радостно вопящих записанному фанерному голосу псевдо звёзд на сцене у развалин замка. ИМ, по сути, наплевать, кто будет петь. «Чили», «Шмили» или там еще кто из когорты «фоновых звезд». Веселье это главное!
Ведь они не понимают, как смеются власть предержащие над ними — быдлом. Охотно хавающим «говно-звезд» под дешевое пиво в нашем славном пантовом городишке, который можно обойти за час. Столь любимого всеми за отвратительную погоду и капиталистический дух, доставшийся видимо от самой вековой торгашеской сути этого типа «города» — всяческих там лавочников, бюргеров и прочих «людей дела», жадно скупавших у рыцарей награбленное добро.
Вот и живем — как они — о душе не думаем — только о мошне тщимся. Крашеных шлюх «псевдо-восток» трахаем, безвкусно одетых как цыганки. Денег много тут в деревне нашей, а вот тонкостей духа не купить то на баксы. Хе! А нельзя так — товарищи. Нельзя. Да-да-да, еще и утверждать с каналов городских, что все вокруг светло и ясно, да и все мы чисты духом и двигаемся к прогрессу незабываемому. Рекламировать всякую пое**нь мерзкую, что в клубах творится, типа спец-программ: «фанк-Емошн-тиви-шоу», (вы бы правду про ЭТО показали, али уже честно и без купюр передачу замутили, вроде пособия по съёму в клубах — типа как склонить малолетку к м**ту за час!), и называть это славным словом НОВАЯ КУЛЬТУРА ГОРОДА.
Уха — ха-ха!!! Да, да, да! К д**му мы движемся. К полной духовной урбанизации. К слиянию денег с плотью. А точнее — когда нам, наконец, внушат, что де**мо, это вкусно. Как сказал один писатель, чем больше совершенствуются коммуникации, тем дальше люди друг от друга. О ла ла!
Меня тянуло блевать, омерзение захлестывало меня, но я выжил в этом водовороте среди тысяч тел один, осознавая все это на третьем этаже торгового центра — где суетился народ, жаждущий вылить из себя тонны пива, чтобы снова накачаться и спариться после салюта в кустах. (Всенепременно!! Миллион бюджетных денег в небеса!) Отлил тоже, и выкатился в бурлящее море яростных тел. Высокие металлические Сетки, установленные около тротуаров перед Днем ГОРОДА, едва сдерживали напор Их. Тьфу. Стойла. Я жадно впитывал все это в себя — идя домой. Кто-то рыгал, кто-то курил траву, кто-то гордо нес плакат с рекламой Великой Партии Света и Единства, так любезно позволяющей всем нам БЕСПЛАТНО радоваться ПРАЗДНИКУ, дальше девушка выползла прямо мне под ноги в задранной юбке, по коленкам ее стекала сп**ма. Диалог: «Молодой человек, вы меня не хотите»? «Нет». «Дурак». Да — я не лучше, я развратен, я не святой, да, я бы с удовольствием воспользовался взглядам толп этих сосок, ищущих партнера на ночь, это так легко, что страшно, но, мне почему-то так противно, что-то во мне мешает присоединиться к ДЕЙСТВУ, какой-то голос, властный и яростный, запрещает ЭТО, и я просто после работы убегаю от НИХ домой, посреди этой вакханалии, холодный и равнодушный, упивающийся своим одиночеством внутреннего бога.
Бог не может снизойти к ним. Он лучше умрет или притворится, что я и делаю на работе, подстраиваясь под других, делая вид, что я тоже тупое ржачное животное — охотно смакующее попки мимо проходящих герл. Одно опасно — если долго подстраиваться и быть зеркалом, можно стать и отражением.
Но — убегаю. Ну да, каждому свое — про культуру, которой в нашем славном городишке нет, не будем. Не поймете. Жрите «Жигуль» и «Очаков» дальше. Наслаждайтесь!!! Шум праздника стихает, и я оказываюсь в тихом переулке. В душе играет «BOC» — инопланетно…Даа! Останавливаюсь на минуту, как и учил старый хитрый Гей ОШО, и слушаю…
Слушаю музыку настоящего, а это так трудно иногда.
……
С удивлением замечаю и тысячу сюжетов во мне, недавно жаловавшемся на отсутствие таковых. Я нашел что-то новое, что-то превзошел в себе. Сквозь тьму ты ищешь себя всегда. Мимо проходит расфуфыренная пьяная «красотка» и с презрением отворачивается от моего помятого оборванного вида. Вида человека возвращающегося с работы. Мне плевать на нее и на ее мнение, мне все равно. Я наслаждаюсь видением, и, тут на меня снисходит дикий экстаз. Я вдруг понимаю, что свободен! У меня будет три дня выходных!
Эта свобода от трехдневного ада ощущается мной четко и ясно. Свобода, как и отсутствие, боли, тоже ценится после ее отсутствия. Это один из законов жизни, чем больше испытание, тем большая радость приходит потом, когда все кончилось. Ты понимаешь, что она, эта радость всегда была с тобой, просто ты ее не замечал. Как и видение. И свободу. Нужны контрасты. Очень нужны. А вот идут другие люди, они мне улыбаются, улыбается продавщица в магазине, контролерша в трамвае, наверное, что-то изменилось.
Не мир, Я изменился. Добавил серьезности? Чуть-чуть. Добавил боли? Чуть-чуть! Добавил радости чуть-чуть. А если глубже в боль, то будет глубже и радость и счастье. Это путь, ведущий к Олимпу богов, достигшими его после океана страдания. Моя боль маленькая. К большей я не готов, но время это придет когда-нибудь, я знаю. Я чувствую и страдание Оли, которую травят в ее общаге. Только изучив боль, можешь потом сострадать. Да.
Я встречаю Олю, она очень печальна сегодня и совсем замерзла, ожидая меня на огромной неуютной площади на другом конце города. «Лася. Мне очень плохо», шепчет она, уткнувшись в мое плечо и, остекленевшим взглядом рассматривая потеки грязи на куртке. «Я хочу умереть». «Нет», кричу я. «Посмотри на мир, посмотри на меня, выбрось это. Ум хочет пострадать, а не ты. Все прекрасно и хорошо. Радуйся, хочешь, я отдам тебе свою радость»? Я раскрыл свое очищенное болью сердце, очищенное этим для счастья и отдал ей свою любовь. Мир раскрылся для нас, рассыпался миллионом радужных осколков и мы заплакали от наслаждения светом между нами. Потом пошли по городу и дождь, ветер, грязь мира не касались нас. Все это стало ерундой.
