Чувством и воображением Зайцев весь был в том деле, которое происходило пред его взором; он сейчас не помнил самого себя и не имел никакого личного, отдельного интереса, кроме общего интереса — решения боя победой. Он сам называл такое свое состояние полной жизнью, понимая под этим яростное счастье, которое он чувствовал в бою, и точное, быстрое, как бы веселое соображение о всех предметах обстановки боя.
Четыре огневые точки упорно жили в центре и на правом фланге противника. В центре были только два тяжелых пулемета, а на правом фланге действовали два ору- дия довольно большого калибра, судя по шлейфу пламени, исходившему из ствола после выстрела. Зайцев проверил: у него не было данных об этих огневых средствах противника. Либо противник создал их лишь сегодня в ночь, либо наша разведка не сумела обнаружить их признаков на местности.
Полевые пушки и противотанковые орудия били по этим действующим точкам, но они не переставали работать. Наша пехота шла безостановочно, и бойцы по большим кругам обходили эти действующие огневые точки противника, чтобы двигаться далее вперед. Это было умное решение командиров и солдат атакующих подразделений.
Зайцев нанес на карту на своем планшете точное положение четырех источников огня противника.
— У нас в вашем распоряжении есть дивизион тяжелых орудий! — обратился он к начальнику артиллерии дивизии.
— Я не забыл о нем, — ответил начальник артиллерии. — Вокруг этих точек, может быть, залегли наши пехотные цепи. Так оно, должно быть, и есть. Отсюда в трубу не разглядишь, а через живую связь не скоро узнаешь.
— Можно накрыть точным огнем.
— Точным? Дивизион позавчера только прибыл, в нем новая матчасть, новые люди… Они так накроют!.. Там же близко наши люди…
— Разрешите мне — я рассчитаю им данные… Дивизион от нас в двухстах метрах.
Начальник артиллерии позвонил по телефону командиру дивизиона и затем сказал Зайцеву:
— Действуйте! Я буду следить. Осторожней только!
Зайцев побежал на дивизион. Его мучило сейчас, что орудия в дивизионе новые, расчеты не сработались между собой и с пушками и едва ли молодым артиллеристам известна практическая поправка погрешности на молодость пушечных систем. «Может, одной батареи мне хватит? — решал Зайцев. — Нет, времени нет, бой идет, у меня четыре цели, погрешность будет — не попаду. Нельзя сейчас огня жалеть, сразу бить надо».
В дивизионе было девять пушек.
Командир дивизиона сообщил Зайцеву, что две пулеметные точки противника подавлены огнем артиллерийского сопровождения, но две пушки еще действуют из прочных укрытий.
— Давайте дадим один пристрельный снаряд, учтем погрешность, а потом ударим на поражение! — предложил Зайцев.
Командир дивизиона улыбнулся.
— У нас системы свежие, не постарели еще… Я стрелял из них, каждый раз все разную погрешность дают, трудно вывести в поправку устойчивый коэффициент.
— Так зачем тогда вы здесь?! — вскричал Зайцев. — Раз вы знаете, что у вас за пушки, их надо заранее на тягу поставить и выкатить перед атакой на прямую наводку. Вы чем думаете, артиллерист? Теперь поздно — давайте вашу последнюю поправку… Вот где орудия противника, — он указал по своей карте, — мы дадим залп всеми тремя батареями по одной огневой точке, учтем результат и затем по второй точке — также залпом, всем дивизионом. Понимаете меня? Тогда погрешности отдельных орудий уравновесятся взаимно и хоть один снаряд мы положим в цель.
Так стрелять было невыгодно, но терпеть огонь противника по цепям нашей пехоты было вовсе не допустимо. После четвертого залпа дивизиона обе живые пушки врага умолкли и наблюдатели подтвердили поражение целей. Зайцев почувствовал жажду, точно вся внутренность его выгорела огнем и самое сердце его высохло в мертвый лепесток. Он попросил напиться. Ему принесли ковшик солончаковой воды, дру- гой не было, ее не привезли из дальнего пресного колодца; Зайцев попробовал пить эту воду, но не смог и смочил ею лицо.
— Соленая вода! — сказал командир дивизиона и улыбнулся. — Пить нельзя!
— А что у вас можно? — рассерчал Зайцев. — Пушки у вас с погрешностью, вода с солью.
— Точно! — улыбаясь, согласился артиллерист.
«Вот черт, — подумал Зайцев, — он и умирая улыбнется…» Начальник артиллерии дивизии поблагодарил Зайцева за работу.
— Снарядов многовато порасходовали, ну ладно — отчитаемся, — произнес он в добавление к благодарности. — Как вам понравился командир тяжелого дивизиона?
— Не понравился, — сказал Зайцев. — Дело ваше, но артиллеристом он не будет.
— Пожалуй, что и так. Пусть идет в погрешность.
Поле боя уже было тихим. Начальник артиллерии сказал Зайцеву, что оперативная задача выполнена: взято много трофеев и пленных и занято село Садовое.
— Я нарочно спросил вас о командире дивизиона. Вы правы, он нам не нужен. Такую мне вчера теорию изложил о погрешностях и коэффициентах, что из новых пушек и стрелять нельзя. Пусть идет в пехоту.
— Пехота дело святое, зачем ее портить, — возразил Зайцев. — Там тоже человек должен воевать…
Они умолкли; вдалеке, уже на новых рубежах, звучали редкие винтовочные выстрелы, как последние капли дождя, что падают с листьев деревьев после грозы и ливня.
— Слушай, Зайцев, а ведь мы сегодня били противника, в общем, нормально! В первый раз, а ничего получилось!
Начальник артиллерии устало, но довольно улыбнулся и расправил спину, как рабочий человек, у которого зашлось тело от работы.
— Ничего, — равнодушно сказал Зайцев. — А можно и лучше воевать.
— Можно-то можно, да сразу нельзя. А как, по-твоему, лучше?
— Лучше искать всегда ближний бой, терзать противника в упор. А мы привыкли к обороне, биться дальним перекидным огнем. У нас и сегодня артподготовка велась не очень прицельно. Вели огонь издали, с закрытых позиций, как будто это был заградительный, арьергардный огонь. Били, правда, ничего. Но что это? У нас еще ищут какой-то безопасности, берегутся, а надо искать врага…
— Это ты, Зайцев, прав. Но ты не горюй, мы научимся. Тебя немцы-то били?
— Били.
— Как следует били?.. Меня они лупили здорово, всей наукой и техникой лупили! — И начальник артиллерии захохотал, словно довольный тем, что его били как следует, не пустяком, но всей матчастью немецкой техники, а он все равно уцелел.
— Пусть они били нас! — злобно сказал Зайцев. — Били, да не убили, а не убили — мы их убьем…
Начальник артиллерии внимательно посмотрел на худощавого офицера разведки, на его жестокое в эту минуту лицо и не мог составить себе о нем ясного представления. «Трудный, наверное, и неприятный человек, но в деле будет хорош», — предположил полковник. Ему было странно, что неприятное, сухое существо может быть в своих делах полезным и добрым.
3
В ноябре 1942 года 51-я армия, еще свежая и не истощенная в больших боях, начала пополняться мощными средствами усиления. Прибывали артиллерийские и минометные части с новой техникой, причем бойцы были снаряжены как следует, одеты в новые шинели, у всех были кроме шинелей еще ватники или зимние полушубки, и обуты были в прочные кожаные сапоги, а в кирзовых сапогах или в башмаках с обмотками никто не пришел. Одновременно с войсками и пушками в армию шли потоки машин с боеприпасами, а в середине ноября прибыли на новых боевых машинах два танковых полка.
Зайцеву и всей службе артиллерийского наблюдения и разведки была поставлена задача — сделать точное начертание переднего края обороны противника, выяснить расположение его огневых точек и группировку артиллерийско-минометных средств.
Никому ничего не было известно. Даже старшие командиры не получили еще никаких директив и не знали точно, останутся ли средства усиления в 51-й, чтобы обеспечить успех большой операции, или они прибыли на время и уйдут дальше, или же вся армия будет перемещена на другой участок. Командиры не знали, но рядовой красноармеец, также ничего не зная, уже имел свое мнение об этих вещах.
— Никуда далее-более новые пушки не двинут! — говорили в расчетах на старых батареях. — Пушки на мехтяге по бездорожью шли, танки самоходом гнали, больше им ходить нельзя.
— Орудиям и танкам пешком вхолостую ходить убыточно! — соглашался старый артиллерист Евсей Карягин. — Механизмы тратить впустую нельзя, в них детали расстроятся. Тут бой будем держать!
— Да то где же! — утверждали другие артиллеристы. — Стратегически тут и должно быть. Пушки не игрушки и не автобусы — на них ерзать без дела по земле незаконно. При огне, при задаче — другое дело, тогда положено и пушке ходить…
Зайцев, исполняя свою работу, проводил теперь все свое время на наблюдательных пунктах в батареях и дивизионах, изредка, по надобности, наведываясь на наблюдательный пункт командующего артиллерией армии. До сих пор он так и не управился написать полностью письмо своему брату Илье. Он написал только начало его: «Здравствуй, дорогой брат Илюша! Я жив и здоров. Письмо я твое получил, хотел бы тебя увидеть и вспомнить прошлую жизнь, как мы в детстве в Велистове вместе…» — и на этом письмо было отложено, он не успел даже дописать слово «курили», потому что случилось неотложное дело: Зайцеву доложили, что начала работать батарея противника, которую наша, зайцевская, разведка вовсе не знала. Зайцев обиделся, что он не знал того, что ему знать положено, он спрятал недописанное письмо и пошел на наблюдательный пункт дивизиона. Почему, однако, это маленькое душевное дело в отношении брата он так и не может совершить и так долго откладывает его? Значит, брат его любит больше, чем он его? Но ведь это же постыдно, — чтобы кто-нибудь любил тебя больше, чем ты его.
