Он не знал о том, что попал в неразбериху. В академию впервые приняли школьников, до этого – только офицеров из частей. Многого начальство не знало, делало сегодня одно, завтра другое.
— Почему они постоянно врут нам, — возмущался он, — вербуют как наемников в Пруссии.
При приеме обещали – будете жить дома, через месяц приказали жить в казарме.
И он сорвался на истерику. Страшная ошибка, ужасался он, изменил своей мечте. Обрек себя на 25 лет военной службы, бесправного рабства. Дальше – детская выходка. Объявил матери:
— Служить не буду, в академию не поеду. 10)
На другой день приехали капитан, командир учебной группы, и Рем Тусеев. Оказалось, что мать ездила в академию и вернулась вместе с ними. Он упрямо отказывался ехать.
— Я все равно отвезу, хотя придется вызывать вооруженный конвой, — говорил капитан.
— Ну что ты, Валька, казармы испугался? — несмело уговаривал Рем.
— Не в казарме дело.
Надумал все-таки поехать, поговорить с полковником, начальником факультета: человек он разумный, понимающий.
В кабинете у полковника говорил сбивчиво: ошибся, соблазнился на материальные выгоды, изменил своей мечте учиться в консерватории.
Полковник подумал, затем неторопливо сказал:
— Вы сделали несколько глупостей. Поздно сказали обо всем этом. По-моему, эти мысли о консерватории несерьезны. Всё это мальчишеские глупости. Но я постараюсь добиться отчисления, если это еще не поздно.
«Действительно, глупости, — подумал Колесов, — дверь захлопнулась. Выйти можно только в солдаты. Вопрос запутан: для него и так сделали исключение, приняли семнадцатилетнего, до совершеннолетия еще полгода. Зря я о консерватории, это уж совсем со страху выдал».
Была суббота, он остался один в казарме. Замполит факультета долго уговаривал его – скучно и сухо, а он отмалчивался.
Потянулась казарменная жизнь. Он отдался судьбе – по воле волн. «Если я сделать ничего не могу, если останусь здесь, то и это неплохо». Струсил, устал от напряжения.
На седьмой день пошел к полковнику. Он спросил:
— Ну как, не передумали, товарищ Колесов?
— Нет.
Они пошли к генералу, начальнику академии. Генерал предложил сесть, объяснял, что в СССР все граждане обязаны служить и т. п.
Колесов отмолчался. «Сила солому ломит». Остался в академии.
Начались пять лет беззаботной и скучноватой учебы: с девяти утра до трех дня сидеть в аудитории и записывать лекции, заниматься в лабораториях.
В казарме жили только первый год. После лекций учебой не занимался. Большое облегчение после школы.
Военная дисциплина заставляла сидеть на всех лекциях, а привычка к послушанию – исправно конспектировать, при этом ухватить смысл, записать самое существенное. В голове выстраивалась логика каждой лекции и всего курса в целом. Перед экзаменами оставалось только освежить память – слегка напрячься, и без больших усилий восстановить ранее понятое и записанное.
Готовился только по собственному конспекту, без учебников. В итоге трудно сказать, чего тут было больше – способностей или прилежания.
Экзамены сдавал на отлично. При этом, кроме хорошего (но не отличного) знания предмета, срабатывало еще невинное актерство – игра в умного мальчика.
Был такой случай на первом курсе. На экзамене по математике он ответил на вопрос по интегралу. Серьезный, уважаемый всеми ребятами математик Николаев задал дополнительный вопрос – по следующему интегралу, он ответил без подготовки, математик продолжил вопросы, и так он ответил сходу по всем тринадцати интегралам, то есть по тринадцати билетам. Через день на консультации для второй части курса математик отметил:
— Были выдающиеся ответы, например, ответ Колесова.
Ему передали это, он был польщен и удивлен.
На экзаменах срабатывал еще и эффект последействия – задел предыдущих отметок. На технической механике отвечал на твердую четверку. Попросил ассистента задать дополнительные вопросы. Подошел профессор, посмотрел зачетную книжку, улыбнулся:
— Ну, видите, чего он хочет.
Заработал пятерку.
Через два-три года учиться надоело. На лекциях зачастую сидел как в полусне, записывал под диктовку. Теоретические курсы сменились на более конкретные – описания устройств, приборов. Логики в них нет, надо просто зубрить. Появились четверки. То же самое и с курсовыми проектами.
Клюшин, товарищ по группе, попросил вместе с ним готовиться к экзамену. Колесов как раз в это время пребывал в очередном настрое жить по Наставнику, то есть для других, и согласился. Клюшин – хороший деревенский парень из старослужащих, пришедших в академию из солдат. Позанимались с разговорами (трепом), этот экзамен сам он с трудом вытянул на пятерку. Пострадал за собственную мягкотелость.
Последующая жизнь показала никчемность забот об успешной учебе, отметках и прочем.
Обычно нелепости бюрократической системы портят жизнь людям. Но ему повезло. Еще до войны главный военный начальник издал приказ, по которому принятые в военную академию гражданские лица получают офицерское звание после первого курса. Может быть, имелись в виду какие-то особые случаи, для каких-то солидных граждан. Он же благодаря этому приказу стал офицером в 18 лет (!?), в мирное время. Ничего, что младшим лейтенантом, зато со всем, что положено – обмундирование, сапоги хромовые, погоны серебристые со звездочкой, зарплата на уровне гражданского инженера. Для сравнения: курсанты высших училищ живут в казармах все пять лет учебы и становятся офицерами только при выпуске.
Через два года начальство спохватилось и навело порядок: в казарме – три года, только после этого офицерское звание.
Получая офицерские 1200 рублей, Колесов отдавал матери 1000, 200 оставлял на свои удовольствия: книги, театр, вечеринки. «Видите, никакой я не эгоист».
Курс набирался поспешно, поэтому большинство принятых – ленинградцы. Славная получилась компания – ребята, близкие друг другу по интересам, по духу, по воспитанию, в целом по отношению к жизни. Воспитанные в мальчишеском кодексе чести: не предавать, не ябедничать, не выпендриваться.
На общем собрании, в общем строю это была единая масса с усредненным общим мнением: кого и что осудить или одобрить, когда восторгаться, когда возмущаться.
В этой компании он был своим.
Поспешность при набора курса привела к огрехам. В течение первого курса отсеяли до пяти процентов. Случайные люди, без желания учиться и подчиняться.
Таким был Коля Ковалев из его группы. Неразговорчивый, сумрачный, постоянно где-то пропадал, объяснял командиру:
— А вы, товарищ майор, удержитесь, если перед вами вот такая бархатная женская ляжка?
Другой курсант напился и отливал на углу Невского и Фонтанки около коней Клодта. Очевидно, отсюда пошел анекдот: за это же и там же задержали пьяного, пьяный возмущается:
— Вот же здесь написано: «отливал барон Клодт». Барону можно, а мне нельзя?
Отливающего курсанта перевоспитали.
Подполковник папа Ревельс (так курсанты звали его между собой) как-то пожаловался курсу: «За всю предыдущую службу я не имел столько взысканий, как за то время, что здесь с вами».
Дедовщины в то время не было в армии вообще, тем более в академии. В начале учебы бывший суворовец попытался воспитывать Колесова – бросил ему в тарелку грязную корку. Он встал и ушел.
— Военный должен ко всему привыкать, — объяснил суворовец окружающим.
— Ты это брось, — сказали ему курсанты, — иначе мы тебя самого заставим привыкать.
Больше суворовец не приставал. Затем исчез в отсеве.
Армейская жизнь помогала взрослеть, освобождаться от застенчивости, становиться чуть жестче.
Так, например, он очень не любил чистить пуговицы на шинели – их нужно мазать пастой и драить щеткой.
Начальник курса папа Ревельс, увидев нечищенные пуговицы, приказал прибыть к нему через час с чищеными. Прибыл.
— Вот теперь другое дело, — сказал он.
Колесов пошутил: пуговицы не чистил – слегка схамил. Его нелюбовь к пуговицам победила, вскоре их заменили на анодированные, не требующие чистки.
Начальник факультета Белов устроил неожиданный осмотр внешнего вида. Колесов брился редко, считая, что ему еще рано, чего зря баловаться.
— Что ж это вы не побрились? — спросил Белов.
Он молчал.
Белов собирался уже отойти, но не услышав ответа, спросил:
— Что ж это вы молчите?
— Вопрос непонятен, — ответил очень спокойно.
— А что ж тут непонятного: я вас спрашиваю, почему не брились – обязаны бриться.
— Нет, все-таки вопрос непонятен.
— Вот я вас на гауптвахту посажу, посидите, подумаете.
Белов опять собрался отойти, заметил, что Колесов пожал плечами.
— Зайдете ко мне в кабинет, — коротко бросил он.
