– Мешок.
– Ага-а-а-а, сейчас! – кривляется Яннис. – Он так классно летает! Ты лови давай!
Сжимаю правую руку в кулак, замахиваюсь – и тут слышу голос Пауля.
– Отдай ей мешок, – говорит он. И смотрит вовсе не на носы ботинок, а прямо в лицо Кубичеку.
Позади Пауля стоят Толстяк, Длинноволосый и ещё один парень. Все минимум года на три старше нас. Кубичек, похоже, сейчас в штаны наделает. Он быстро сует мне в руки мешок и бурчит:
– Сорри.
Жабы и гномы по имени Яннис, Кубичек и Лучиано топчутся в коридоре, никчёмные, как шапки-ушанки летом. Яннис пялится на свои руки, вертит ими, словно впервые видит. Пауль прищёлкивает языком, пристально смотрит на мальчишек – и кивает на дверь в спортзал. Все трое отчаливают.
– С этими слабаками я бы и сама справилась, – сообщаю я Паулю.
И ухмыляюсь. Пауль ухмыляется в ответ.
– Окей.
И переводит взгляд на ботинки.
– Паулина, можно с тобой поговорить?
Тут подходит училка физры и отпирает раздевалки.
– Момент, – отвечаю я.
Переодеваюсь в дурацкие шорты, короткие и широкие. С тоской вспоминаю гимнастику на бело-синем диване. А на уроке у нас спортивные снаряды.
Сначала разминка, играем в «беги-замри»: по свистку носимся по залу, по свистку замираем. Мы с Паулем оказываемся рядом у брусьев, он застыл в неудобной позе: одна нога над полом, руки высоко подняты.
Я киваю ему и шепчу, не шевеля губами:
– Так что?
– Я хотел спросить, – говорит Пауль почти беззвучно, стараясь поменьше двигать ртом, – может, ты… в субботу… придёшь… на мой день рожденья?
Снова свисток. Мы бежим. Опять свисток. Расходимся на снаряды. В очереди Пауль оказывается за мной.
– Пф-ф-ф, – выдыхаю я. – Сейчас мне как-то не до праздников…
– Окей, – говорит Пауль, и я тут же понимаю: если больше ничего сейчас не скажу – прощай, солнышко на его лице. Так что добавляю:
– Но на твой день рожденья, Пауль, на твой день рожденья я с удовольствием приду!
Солнышко взошло, да ещё как!
– Значит, договорились? – спрашивает Пауль.
– Договорились, – киваю я. – Когда к тебе приходить?
– Я за тобой зайду. И мы вместе туда пойдём.
– Туда?
– Угу, туда, – кивает Пауль. И хитро улыбается.
– Оке-е-ей, – говорю я.
Глава 18
Просто жить дальше
Покупаю эклеры и отправляюсь к деду.
Генерал на кухне. Кофемашина тихонько бульбулькает, мы барабаним по столу до боли в ладонях, потом устаём и просто сидим друг против друга. Кофемашина постукивает в ритме нашего барабанного боя, начинает хрипеть и плеваться, коричневый напиток переливается через край. На маленьком холодильнике стоит Генералов кассетный магнитофон.
– Включай, – говорит дед, и я нажимаю на пуск.
Сажусь на свой любимый стул напротив Генерала, мы едим эклеры и молчим. Я не знаю, с чего начать. Столько всего надо сказать и спросить. Дед громко смеётся и наливает себе кофе. Я наливаю себе молоко, мы обмениваемся ухмылками, Генерал добавляет мне в чашку чуток кофе, а я ему – молока.
Потом дед закрывает глаза и вслушивается в музыку. Локти он поставил на стол, голову положил на руки, нахмурился, кивает в такт, губы изображают все инструменты оркестра разом. Видно, как на руках у Генерала встают дыбом длинные пепельно-седые волоски.
– Ах, – вырывается у него, и я знаю: в этот момент деда охватывают вспоминания о ней.
– Я помню, – говорит он, – всё помню… Её шутки. Её глаза. Маленькое ловкое тело, губы, и запах солодки, и аромат аниса.
Это он про мою бабушку, я её не знаю, она – мама Того Человека, но он тоже её никогда не знал.
– Я скучаю, – говорит Генерал, – скучаю по её быстрому сердечку.
Тогда, давным-давно, во Франции, она услышала, как он играет на маультроммеле во дворе за блинной, тихонько обошла дом и встала рядом, а потом начала подпевать, притопывать и прихлопывать. Потом они потанцевали, совсем недолго, и это стало началом их невероятной истории. Её кульминация на данный момент – это, собственно, я. Так утверждает Генерал, он пишет мне это в письмах и на открытках ко дню рождения.
– Дед, – говорю я.
Генерал выныривает из недолгих грёз и смотрит на меня.
– Что ты сказала? – переспрашивает он.
– Пока почти ничего. Но надо многое обсудить… Вот ты вообще-то ещё шеф?
– Шеф? Да никогда я не был шефом!
Генерал мотает головой, борода с малюсеньким опозданием мотается вслед за ней.
– Точно?
– Точно. Я к такому не приспособлен. Шефом быть? Ни-ни-ни!
– Но ты ведь мог бы кое-что сказать своему сыну?
– Ясное дело, ты ж меня знаешь, у меня всегда есть что сказать.
– Нет, я имею в виду – ты ведь можешь ему приказать? Ты же его отец и к тому же Генерал.
– И приказать могу, ясное дело. Только он меня не послушает. Даже когда маленьким паршивцем был, вроде тебя, – и то ничего не слушал.
– Жаль… – говорю я.
– Тебя что-то тревожит, Паулина?
– Даже не знаю, с чего начать.
– Ну, я в таких случаях всегда начинаю где-то с середины. Потом рассказываю почти до конца, перепрыгиваю к началу, а когда никто уже не соображает, что к чему, – вот тут как раз самое место грандиозному финалу. Может, так попробуешь?
Я улыбаюсь Генералу и говорю:
– Меня пригласили на день рожденья.
– Отличное начало, с самой середины, прям дух захватывает, – рычит Генерал.
– Ну да, и я не знаю, что подарить.
– Ха, так это проще простого! Ты – Маулина, Принцесса Мауляндская, тебе полагается дарить всякие мауштуки, – говорит Генерал.
Он отодвигается от стола, разворачивается на стуле, наклоняется, будто чайник, из которого осторожно наливают заварку, – и медленно поднимает левую штанину.
На середине икры у него затянуто что-то вроде ремешка, за который засунуты маультроммели – очень-очень маленькие, очень маленькие, просто маленькие и побольше. Пальцы Генерала перебирают их, как в танце, потом выхватывают один – крошечный, серебристый. И прежде чем штанина опускается обратно, Генерал уже склоняется над столом, поближе ко мне, и между нашими носами посверкивает мауштучка.
– Вот этот, – басит Генерал, довольно усмехаясь. – Возьми его. Исландский, китовая кость, подарок твоего прапрадедушки.
Засовываю маультроммель в карман. Пункт первый выполнен.
– Мама заболела, – говорю я.
– Да, – говорит Генерал.
– Что?! – вскрикиваю я. – Ты знаешь?
– Я подозревал.
– Как это?
– Я замечал, что она как-то странно двигается. И папа твой про это говорил.
– Тот Человек, – поправляю я.
– Тот Человек?
– Твой сын.
– А, ну да.
– А мама тебе про это говорила? – спрашиваю я.
Генерал прячется за чашкой.
– Это правда серьёзная болезнь, – говорю я. – Такая серьёзная, что скоро маме нужно будет инвалидное кресло. И от этой болезни она когда-нибудь… ну ты понимаешь…
– Умрёт, – говорит Генерал. И я киваю.
Считаю вдохи-выдохи, которые делает Генерал. В голове такое ощущение, будто в ней кто-то на флейте играет, причём неумело.
– У троих человек из десяти, – вдруг заявляет Генерал и поднимает указательный палец над головой, – у троих из десяти хоть раз в жизни были глисты, а они даже не подозревали об этом. Пятерым из десяти время от времени снятся жуткие овощи, так что они плачут от страха. Двое из ста надевают в душ надувные нарукавники. А один из одного – умирает. Так уж устроена жизнь.
Он прищуривается, глядя на меня, и достаёт из нагрудного кармана стёклышко, похожее на половинку от очков, это называется монокль. По словам деда, он достался ему в 1963 году…
Дед глядит на меня через монокль.
– Тебе страшно, – говорит он.
Я сижу не шевелясь.
В магнитофоне шуршит пустая плёнка, потом раздаётся щёлк! – и кассета закончилась.
– Ты боишься. За маму. За себя. За весь мир. Так ведь, правда?
– Ну да, – говорю я и помешиваю своё молоко с капелькой кофе. Потом начинаю болтать ногами под столом, туда-сюда, туда-сюда, ступни шаркают по полу. Вот бы случилось чудо, вот бы разом нарушились все правила, а все проблемы просто исчезли. Но у меня предчувствие – ничего такого не произойдёт. От этого грустно, по-настоящему, очень-очень грустно. От того, что я ничего не могу сделать, от того, что я слишком слаба, чтобы отвоевать обратно Того Человека и Мауляндию, чтобы прогнать болезнь.
Сырный генерал обнимает меня и говорит:
– Вот ведь какая штука… Жизнь – она ведь никогда не останавливается, всегда продолжается, хоть как-то, но продолжается. И хочешь не хочешь, а приходится принимать то, что она преподносит. И хорошее, и не очень. Это и есть главная премудрость, Паули: принять то, что есть, найти выход – и жить дальше. Не обижаться и не считать, что всё происходит исключительно для того, чтобы тебя помучить.
