На столе затренькал смартфон. Прислушавшись к рингтону, я узнал «Имперский марш» из «Звёздных войн». Букварь вышел из комнаты, но скоро вернулся.
– Ну, мальчики-девочки, ликбез придётся остановить. Надо ехать в академию. У руководства зачесалась очередная светлая идея, и ему не терпится насладиться моим восхищением.
– Постой, ещё один вопрос, последний. Ты не знаешь, у катаров не было какого-то особого шифра для своих книг?
– Никогда о таком не слышал. Но если на что-то такое наткнусь, я тебе позвоню. Я смотрю, номер мобильного у тебя не изменился?
– Не изменился.
***
– Что это он такой э-э-э… невежливый? – спросила Ольга уже в машине, когда мы отъехали от дома Сан Саныча.
– Не обращай внимания, Букварь всегда такой.
– Хорошо, что мы ему ничего не рассказали, неприятный он какой-то, несимпатичный.
– Ну, может, и хорошо, только мы потратили полдня, а ничего важного так и не узнали. Что нам теперь делать, как себя вести?
– Дьявола всё равно не перехитришь, – вздохнула Ольга. – Мы ведь всего лишь люди, а он – сущность иного порядка… В средневековых писаниях часто встречаются сюжеты о встрече человека с дьяволом, иногда его даже удавалось перехитрить, но это так… самообман…
– А зачем нам пытаться его перехитрить? – спросил я, аккуратно объезжая рытвины в асфальте. Казалось, по дороге недавно отработала эскадрилья штурмовиков, забросав её мелкокалиберными бомбами. – По-моему, Георгий Васильевич честно сказал, что ему нужно.
– Честный дьявол? – хмыкнула Ольга. – Так мог сказать только русский и уж точно не католик. Ладно, on s'engage et puis on voit.
Я вопросительно взглянул на неё.
– Ох, прости, это по-французски. Примерно можно перевести как: «Начнём, а там посмотрим». Вроде бы фраза принадлежит Наполеону, но во Франции в последние двести лет ему приписывают все mots, ну, как это… остроумные фразы, так что, автор, может, и не он.
– Понятно, как у нас Раневской, – кивнул я, притормозив, чтобы выехать на трассу. Мимо нас к Москве с рёвом неслись фуры, потоком воздуха машину заметно покачивало. Пропускать легковушку на трассу, как обычно, никто не собирался. Наконец мне удалось поймать разрыв в сплошном потоке грузовиков и втиснуться между контейнеровозом Вольво и грязной бетономешалкой.
Я глянул в зеркальце на слегка побледневшую Ольгу, не привыкшую к суровому русскому дорожному движению, и улыбнулся:
– Не бойся, привыкнешь. У нас всегда так. Кстати, подозреваю, что Буонапартий сплагиатил свою крылатую фразу во время похода Двенадцатого года, потому что на Руси испокон веков говорили: «Упрёмся – разберёмся!»
– Чур, в дьявола упираться будешь ты! – рассмеялась Ольга.
Глава 4
На рассвете опять пошёл дождь, обычный подмосковный дачный дождик. Капли шуршали в листве старой яблони, шлёпали по карнизу, постукивали в стекло, словно дождик просился в дом. Я вылез из тёплой постели, и, поджимая пальцы на прохладном полу, толкнул оконные створки. Комната сразу наполнилась запахом сырости, цветов и влажной земли. Дождь погасил все звуки, и казалось, что в мире остался только старый дом и запущенный сад вокруг него, и всё это тихое волшебство скромной русской природы существует только для меня одного.
Я забрался под одеяло и, слушая дождь, незаметно провалился в сон. Разбудил меня стук в дверь:
– Мсье Вадим, прошу завтракать!
Слава богам, Ольга поняла, что удобства находятся внизу и ждать меня у двери не стоит. С бритьём я решил пока повременить. Н-да, вот, что значит – женщина в доме! Ольга успела протереть пыль в комнате и перемыть посуду из буфета, которой я давно не пользовался, обходясь дежурным набором, а иногда, когда было совсем лень, ел из одноразовых тарелок, упаковка которых стояла в углу.
Стол был накрыт просто, но изящно, а в середине в вазочке стояла ветка поздней сирени.
– Я так люблю сирень, – извиняющимся голосом сказала Ольга, – по утрам она совсем не пахнет, но если тебе мешает, то вечером её можно будет убирать со стола…
– Я тоже люблю сирень. Кстати, тебе надо найти цветок с пятью лепестками и съесть!
– Зачем?! – глаза моей гостьи слегка округлились.
– Примета на удачу. Можно ещё засунуть цветок за ворот, но съесть надёжнее.
– Да? А я не знала. Удача нам не повредит. Хорошо, я съем… Только давай сначала всё-таки позавтракаем, а то кофе остынет. Сирень у меня будет на десерт.
К еде я довольно равнодушен, но без хорошего кофе не могу, поэтому в своё время купил дорогущую кофе-машину, из-за чего имел крупный разговор со своей бывшей. Она, оказывается, планировала потратить эти деньги по-другому. Но жены у меня теперь нет, а кофе-машина – вот она. Хорошо хоть я недавно её помыл.
Ольга явно не собиралась меня обольщать – она была совсем без макияжа и в тех же джинсах, что и вчера, только сменила футболку.
Завтракали мы молча. Ольга убрала со стола, я принёс ноутбук.
– Ну что, будем ждать Георгия Васильевича или начнём без него? – спросила Ольга.
– Давай начинать. Хотя… Слышишь?
Хлопнула калитка, и на пороге появился Георгий Васильевич. Он был в промокшем старомодном плаще и шляпе, с полей которой капала вода.
– Электричку отменили, – пожаловался он, аккуратно стряхивая за порог воду с плаща. – Ого, как вкусно пахнет!
– Хотите кофе? – спросила Ольга.
– С превеликим удовольствием! Продрог, знаете ли… А если бы ещё рюмочку коньяка…
Я машинально взглянул на ходики в деревянном футляре.
Георгий Васильевич перехватил мой взгляд и фыркнул:
– Не будьте ханжой, молодой человек! Да, я пью коньяк по утрам, что и вам советую!
– П-пожалуй, – растерялся я.
– Ну, вот и хорошо, – кивнул дьявол и с блаженным стоном погрузился в кресло:
– Ах, эти ужасные жёсткие сидения электрических поездов! – он осторожно повёл плечами, прислушиваясь к себе. – А ведь я уже не молод! Воистину, спроектировать их мог только враг рода человеческого! Ну, что вы, что вы! Это я фигурально! Вы, я вижу, уже завтракали? Нет, благодарю вас, кофе вполне достаточно.
Он отхлебнул из чашки, принюхался к ароматному пару и благодушно сказал:
– Пожалуй, самое время обратиться к вашему манускрипту. Ну, где он?
Ольга включила ноутбук, ловко подвигала пальцами по тачпаду и на экране появилась фотография первой страницы уже знакомой нам книги.
– Рукопись местами повреждена, некоторые страницы не читаются или вообще отсутствуют, поэтому…
Георгий Васильевич прервал её лёгким движением руки:
– Слушайте… – просто сказал он.
И возник голос.
Это был хрипловатый голос простуженного человека. Он говорил на незнакомом, певучем, звенящем светлой бронзой языке. Внезапно я каким-то образом понял, что это греческий, и вскоре туман чужой речи начал рассеиваться, слова человека, обратившегося в прах много веков назад, обрели смысл, как будто автор древнего манускрипта неспешно беседовал с нами по-русски.
Вы все, кто будете читать о делах этих, прошу ходатайствовать за меня, бедного грешника, да будет милосерд ко мне Господь, и да отпустит мне все прегрешения, какие совершил я. Мир да будет всем читающим, приветствую всех слушающих! Это конец предисловия.[8]
«В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Всё чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть. В нём была жизнь, и жизнь была свет человеков; И свет во тьме светит, и тьма не объяла его».[9]
Этими святыми словами Евангелия от Иоанна Богослова, особо почитаемого добрыми христианами, я начинаю рукопись и смиренно надеюсь, что частица благодати снизойдёт на её страницы.
Я пишу в башне замка Монсегюр.
Раненые и страждущие болезнями, наконец, забылись сном. Альда тоже спит, и я вижу, как тени горя и страданий бродят по лицу той, что составляет свет моей жизни, хотя телесная любовь и есть грех пред Ним.
Я пишу при свете чадящего факела, закрыв бойницу своим плащом, чтобы не привлечь его светом арбалетный болт какого-нибудь меткого стрелка. Замок осаждён и выхода из него нет. Осаждающие не торопятся. Зачем им расставаться со своими жизнями, штурмуя последнюю твердыню альбигойцев? Они будут ждать до тех пор, пока холод, голод и болезни выполнят работу за них и откроют замковые ворота.
Наш срок отмерен, и скоро все – мужчины и женщины, только что появившиеся на свет дети и уставшие от жизни старцы, воины, учёные, диаконы, горожане и простые крестьяне – взойдут на один общий костёр. Спасения нет, да его никто и не ищет. Это тупик. Путь альбигойцев подошёл к концу. Проповедь добра и мира оказалась тщетной, но мы – Альда и я – выполнили свою миссию и можем идти на встречу с Ним с чистой душой и открытым сердцем.
