Илья молчал. От обиды в горле стоял ком. Оправдываться не хотелось.
В чём он был виноват? В том, что пожалел "барыню", эту девчонку зарёванную, которую пьяный муж вышвырнул простоволосой на позор перед гостями? В том, что послушался Якова Васильича, что своей пляской заставил Баташеву улыбнуться? А теперь его принимают бог знает за кого, и кто - родная сестра!
Варька поперхнулась, закашлялась, умолкла. В комнате наступила тишина. Стало слышно, как скрипит за печью сверчок.
– Иди спать, - не поднимая головы, велел Илья.
Варька подошла к нему. Где-то под полом скреблась мышь, мутно светлело окно. По мостовой простучала одинокая пролётка.
– Поклянись мне, Илья. Поклянись, что не будешь никогда…
– Чего не буду?
– Сам знаешь. Поклянись.
– Не бойся.
Сестра погладила его по голове. Илья вздохнул; облегчённо растянулся на нарах. Варька присела рядом, в изголовье. И сидела возле брата, глядя в темноту, до тех пор, пока не услышала, что его дыхание стало ровным, спокойным. Затем встала, перекрестилась на мерцающую лампадку в углу и пошла к себе.
*****На следующий день после полудня к дому цыган Конаковых подкатил экипаж купца первой гильдии Баташева. Едва проснувшиеся обитатели Живодёрки выбежали на улицу - смотреть, как из запряжённой красивым вороным жеребцом "эгоистки", кряхтя, выбирается старший приказчик Баташева Кузьмич. Под мышкой у него торчал завёрнутый в папиросную бумагу свёрток. Сердито оглядев высыпавшихся из дома братьев Конаковых, Кузьмич потребовал:
– Мамашу позовите, черти.
Заспанная Глафира Андреевна выплыла на крыльцо, как пасхальный кулич. Кузьмич низко поклонился ей и протянул свёрток, внутри которого оказалась дорогая персидская шаль. Переливающаяся ткань заблестела на осеннем солнце. Глафира Андреевна развернула её, и из складок выпал сотенный билет. Кузьмич ловко подхватил его, с поклоном поднёс цыганке:
– Уж не побрезгуйте взять. Иван Архипыч велели кланяться, умоляли за вчерашнее не гневаться и подарочек принять. Сами в ноги кланяются и прощенья просют.
– Да леший с вами обоими, - добродушно прогудела Глафира Андреевна, пряча в рукав деньги и закутываясь в шаль. - Скажи хозяину - пусть в гости наезжает. Рады ему всегда.
Кузьмич поклонился в последний раз, полез в "эгоистку". Вороной тронул, и купеческий экипаж медленно поплыл мимо стоящих с открытыми ртами цыган.
Глава 3
Прошло недели три. Илья уже не отказывался от работы в хоре. Теперь и он, как остальные цыгане, каждый вечер залезал в чёрные брюки с золотыми лампасами, ботинки (пришлось купить), затягивался в казакин (пришлось пошить) и вместе с Варькой шёл в ресторан. "Своих" романсов у него пока что не было, но Илья не слишком расстраивался из-за этого, довольствуясь пением в хоре. Гораздо худшим ему казалось то, что он совсем не умеет играть на гитаре. В хоре имелась тогда целая плеяда замечательных гитаристов, начиная с Якова Васильева и кончая Кузьмой, который, несмотря на неполные шестнадцать лет, мог творить на маленькой семиструнке чудеса.
Иногда по вечерам в домик Макарьевны заходил Митро со своей гитарой. Он и Кузьма садились друг против друга, быстро и ловко настраивали гитары в унисон и играли часами. Митро обычно солировал, Кузьма аккомпанировал.
Илья с завистью смотрел им в руки; оставаясь один, снимал со стены гитару, пробовал брать аккорды, но ничего не получалось. Через неделю бесплодных мучений он плюнул на гордость и обратился к Кузьме: "Покажи, чяворо…" Мальчишка, к удивлению Ильи, не стал ломаться и важничать, обрадовался, с готовностью показал положение пальцев для самых главных аккордов: "Вот это - венгерка, самое первое наше дело.
Ничего особенного, ты быстро схватишь!" "Быстро схватить" не получилось. С первых же дней начали саднить пальцы, осчастливленные кровавыми пузырями. Митро, увидев их, схватился за голову: "Ты что, морэ, по три часа с гитарой сидишь?! Понемножку надо, по десять минуточек! Пока сухие мозоли не натрутся, не мучай руки!" Илья послушался, дело пошло лучше, и уже через месяц он стоял в хоре с гитарой в руках.
*****Первый снег выпал в ночь на Агриппину-мученицу. Утром Илья проснулся от бившего в глаза света. Белая занавеска слепила, на потолке плясал солнечный луч. Некоторое время Илья лежал не шевелясь, с удовольствием думая, что никаких дел в это воскресенье у него нет и можно не вылезать из-под одеяла хоть до самого вечера. В доме стояла непривычная тишина - даже на половине Макарьевны не гремели чугунки и ложки.
– Варька! - приподнявшись, позвал он.
Никто не откликнулся. Илья выбрался из постели, начал одеваться.
Искать невесть куда заброшенный кожух было лень, и он вышел на крыльцо в рубахе.
Двор был покрыт белой пеленой - лишь под телегой чернели пятна неприкрытой земли да у крыльца топорщилась пожухлая трава. В пронзительно синем небе галдели вороны, на крестах церкви рядами расселись галки. У покосившегося сарая умывалась первым снегом Варька. Она была босая, в длинной таборной юбке, с небрежно связанной косой. Увидев брата, улыбнулась, помахала.
– Илья, иди сюда!
Он подошёл. Всё лицо Варьки было в снегу: лишь вишнями темнели смеющиеся глаза.
– Дождались, слава богу! Зима! Мороз-то какой, Илья!
– Замёрзла, что ли? - подцепил её Илья. - А ещё таборная!
Варька фыркнула, ничуть не обидевшись. Илья стянул через голову рубаху, захватил в горсти снега, потёр плечи. От холода захватило дух.
Варька шутя бросила в брата снежным комком. Илья немедленно ответил тем же. Его снежок стукнул Варьку по затылку.
– С ума сошёл! - завопила она, вытряхивая из волос снежное крошево.
Илья с нарочито зверским видом начал лепить огромный ком. Глаза Варьки стали испуганными.
– Ай! Илья! Не надо!
Она опрометью кинулась в дом. Илья запустил ком ей вслед, но Варька успела юркнуть за дверь, и снежок разбился о косяк.
– Эй, куда? Выходи! - заорал Илья. Прыгнул было к двери, но в это время от калитки кто-то тихо сказал:
– Ой, боже мой…
Илья обернулся. У калитки стояла Настя в длинном собольем полушубке.
В пальцах она комкала варежки, из-под подола платья выглядывал меховой сапожок. Накинутая на голову шерстяная шаль с кистями сползла на затылок.
В широко раскрытых глазах Насти стоял ужас.
– Илья… Дэвлалэ…
– Что случилось? - испуганно спросил он.
Настя попятилась.
– Илья… Как же ты… Тебе что - не холодно?!
– Да ничего… - растерянно сказал Илья. Машинально провёл рукой по волосам, стряхивая с них снежные комки.
– Но как же… - Настя не сводила с него глаз. - Господи, мне в полушубке-то студёно!
– Таборные мы, слава богу. - снисходительно усмехнулся Илья. Настя недоверчиво протянула руку, дотронулась до его плеча. Илья вздрогнул, как от удара.
– Ледяной весь, - сердито сказала Настя. - Не фасонь, Илья, иди оденься.
Выстудишься, петь не сможешь… Что отец скажет?
– Ах ты, чёрт бесстыжий! - вдруг визгливо раздалось от калитки, и Илья, поморщившись, понял: Стешка. Та вихрем влетела во двор в лисьей ротонде и сбившемся набок платке. Схватившись за голову, заголосила:
– Сдурел ты, что ли, чёрт таборный?! Совсем совесть потерял! Ещё бы без штанов выскочил, хоть бы девиц постыдился!
Илья вспыхнул, только сейчас сообразив, что стоит перед Настей голый до пояса. Рубаха висела на тележной оглобле. Илья поспешно натянул её.
Настя так же поспешно отвернулась, пряча в глазах смешливые искорки.
– В дом проходите, чяялэ[22], - смущённо пригласил Илья.
– Некогда нам, - огрызнулась было Стешка, но Настя с улыбкой взяла её за руку, кивнула:
– Зайдем.
В горнице Макарьевны было тепло. Войдя, Илья сразу же прижался к натопленной печи. Пахло квасом, мятой, горячим хлебом. Открыв глаза, он увидел посреди стола целую гору золотистых, осыпанных маком бубликов.
Тоненько сипел самовар. За столом сидел Митро. Варька суетилась у буфета.
– О Настенька, Стеша! - обрадовалась она. - Садитесь чай пить! Бублики берите, пока горячие!
В сенях затопали валенки, бухнула дверь. В горницу влетел запыхавшийся Кузьма. Смуглая рожица его сияла.
– Нет правды на свете! - убеждённо заявил он, одним духом опрокинув в себя чай из стакана Митро. - За что бьют - сами не знают!
– Опять по Сухаревке шлялся? - Митро с сожалением посмотрел на пустой стакан. - Честное слово, выдеру. Что украл?
Кузьма фыркнул, свалился на лавку и, мотая кудлатой головой, захохотал так, что из-за печи испуганно выглянула Макарьевна.
– У-их, Трофимыч… Да воблу же… С лотка… Воблу, говорю, прихватил!
А лоточник, ух и лютый попался! Лоток бросил - и за мной, через всю Сушку по Панкратьевскому вни-и-из… Не догнал, знамо дело… На СадовойСпасской оторвался…
