– Как?
– «Мой подзащитный мог похитить кольцо с бриллиантом или попугая, но он хотел иметь то, что иметь не мог, поэтому заведомо выбрал нечто недосягаемое. – Кортик изобразил отца на суде. – Чужую человеческую жизнь! Можно ли считать это убийством? Или всего лишь желанием поиграть на арфе без струн?»
– Прекрати, ты ничего не понял! – Я не смог сдержать смеха.
– Да ладно! – Кортик повалился на тахту и снисходительно посмотрел на меня. – Он обещал тебе браунинг? Обещал. Принес? Принес. Ты его имеешь? На этот вопрос, господа присяжные, ответить сложно, потому что нельзя иметь то, чем невозможно обладать! Вот тебе адвокатский подход к жизни.
– Ты слышал все, что я говорил в столовой?
– Все, – вздохнул Кортик. – С сокровищами полный пролет.
– Некоторые так не думают.
– Кто эти некоторые? – спросил насмешливо Кортик.
– Те, кто пытался взломать сейф твоей бабушки.
– Представляю! Нашли бы они бумажку, которую отец тебе отдал. Пошли по нашему пути поисков. Допросили бы дядю Моню, сопоставили с пропажей этого приборчика на выставке. Что дальше?
Я задумался. Ненадолго.
– Цепочка такая: есть твоя бабушка, которая живет на проценты от найденных сокровищ. Значит, бумага в ее сейфе – ключ. Жена писателя работала на немцев в типографии. Она вынесла экземпляр газеты, выпускаемой немцами. По словам дяди Мони, через эту газету, или какую-то информацию в ней, можно выйти на некий груз на затонувшем «Германике». Итог: нужно искать под водой в том месте, где потонул «Германик», что-то свинцовое.
– Ну да, – подтвердил Кортик. – Ящик из свинца или бочку. Нашли бы, взломали… – мечтательно сказал он, – и все бы померли на месте от заражения этим, как его…
– Радием, – подсказал я.
– Да, то еще сокровище… – вздохнул Кортик. – Видел фотографии трупов после Хиросимы?
– Это другое. Ныряльщики умирали бы медленно.
Мы помолчали. Нам обоим не хотелось вот так прощаться с мечтой о сокровищах.
В комнату после одного удара костяшками пальцев по двери заглянул Павел Игнатьевич.
– Адвокат приказал отнести в машину железный ящик. Где он?
– Я сам отнесу, – вскочил Кортик.
– Тебе, боец, к папе на близкое расстояние приближаться нельзя, – задержал его в дверях шофер.
– Я не буду приближаться, положу ящик в багажник и помашу отцу издалека. А тебя, командир, матушка ждет в кухне с сюрпризом.
Ночью я услышал, как Кортик подошел к моей кровати и встал на колени. Пока я изображал равномерное дыхание спящего человека, он засунул металлический ящик с браунингом под кровать. Потом встал, поправил плед и шепотом сказал:
– Вот так, Атила. Мечты иногда сбываются.
Когда он ушел, я свесился и нащупал ящик. Открыл его, провел пальцами по стали и прошептал: «…людям страш-ш-шно – у меня изо рта ш-ш-шевелит ногами непрож-ж-жеванный крик»[2].
Потом я сел и закричал что есть мочи:
– «Меня одного сквозь горящие здания проститутки, как святыню, на руках понесут и покажут богу в свое оправдание!» Меня – одного!..
Прибежала матушка со шприцем – это значит, у меня случился нервный припадок. Я еще не говорил? Когда у меня припадок, я часто кричу стихи Маяковского. Если честно, мне кажется, что самые лучшие он писал в нервных припадках, поэтому их так удобно кричать.
Через год после моего разговора по телефону с бабушкой Соль у соседки пропала курица. Она пыталась ее искать, обследуя свой газон и газоны прилегающих соседских территорий на предмет наличия перьев. И нашла несколько за нашим высоким забором.
Матушка пошла улаживать конфликт. Нужно заметить, что информацию матушка добывала при помощи отменной выпечки и провокационных бесед, а вот конфликты улаживала либо громким обличающим криком, либо деньгами. В этот раз с деньгами ничего не вышло. Вероятно, соседка была слишком возмущена предположительной гибелью своей курицы – это не шло ни в какое сравнение с неврозом, который провоцировал у кур Икар Кортнев в раннем детстве.
Под подозрение попал Улисс, любимым времяпрепровождением которого была беготня вдоль нашего забора вместе с курами с той стороны ограды. Меня поражало в этом действии странное поведение кур: они не убегали от забора, а в полной панике носились вдоль него с пуделем туда и обратно, пока не валились в изнеможении, либо пока подоспевший петух не отвлекал своими бойцовыми наскоками на ограду внимание Улисса на себя.
Матушка привлекла к поискам курицы (или ее останков) шофера, и они втроем с Кортиком облазили все возможные укромные места на участке, под беседкой, где пес частенько рыл ямы, и в подвале. Несколько перьев с газона собрали и тыкали в нос Улиссу, обвиняя его в живодерстве. Улисс чихал и обижался. Наблюдая со второго этажа их возню во дворе, я взял бинокль и случайно направил его на дом напротив. Я обнаружил, что не один отслеживаю перемещения по двору поисковой троицы. На открытом балконе кто-то смотрел на наш двор в бинокль. Кто-то в коричневой заношенной жилетке.
– Не съел же он ее с перьями и кишками?! – раздался громкий крик матушки, что послужило сигналом к прекращению поисков и полной реабилитации Улисса.
Это было начало. В течение ближайших трех лет у проживающих в нашем поселке весьма уважаемых людей пропали: две кошки, один комодский варан (полтора метра в длину, между прочим), годовалая коза, два крупных попугая. Но толчком к систематизации этих исчезновений для меня послужила пропажа еще одной соседской курицы редкой индийской породы.
На этот раз у Улисса было твердое алиби. Меня отвезли на ежегодное двухнедельное обследование в санаторий (адвокат оплачивал), где в очередной раз определили отсутствие каких-либо положительных изменений в костных тканях. Матушка была со мной, а пуделя Кортик забрал на рыбалку – они с отцом арендовали домик и лодку на водохранилище. К моменту возвращения меня и пуделя в Надом соседка уже обыскала прилегающие территории и написала заявление участковому.
Я попросил матушку напрячь память и уточнить приблизительные даты известных нам пропаж животных и птиц в поселке. Получилось, что домашние питомцы пропадали с регулярностью в четыре-пять месяцев.
Поднявшись в лифте на чердак, я развернул подзорную трубу, дождался темноты и как под микроскопом рассмотрел в мельчайших подробностях надписи на корешках книг в освещенной комнате на втором этаже в доме напротив. На старинной полке книг было немного. Еще на стене по сторонам большого зеркала висело несколько голов животных – оленья и большая, мохнатая, с широкими ноздрями. Зубр? Я вернулся к полке. Одна из книг, как напоказ, стояла лицевой обложкой наружу – большая, старая. Спустившись, я ввел в поисковую систему набор букв, из которых было составлено длинное название на немецком языке. Компьютер выдал мне авторов книги, город и библиотеку, где она находится, год издания – 1895! – и перевел название на русский язык.
«Условия длительного хранения, обслуживания и употребления человеческой кожи и кожи животных».
Я ничего не сказал матушке и стал дожидаться возвращения Кортика.
У Кортика в тот год был период серьезных влюбленностей в преподавательниц колледжа. К тринадцати годам период осязания у него закончился, начался период «истязания», как верно определила моя матушка. Кортик преподавательниц руками не трогал, он их доставал плохим поведением, нарочитым хамством, которое заканчивалось неожиданными подарками, вроде колечка с бриллиантом или комплекта нижнего белья. Размер он узнавал заранее и при всем классе – просто поднимал руку на уроке и спрашивал.
Я подозреваю, что адвокат с большим трудом урвал из своих многодетных семейных забот десять дней для рыбалки со старшим сыном, чтобы обсудить некоторые особенности гормонального развития юношей. К этому времени двухмамовая семья адвоката обзавелась третьим малышом – я так и не понял, кто его произвел на свет – то ли мать Кортика, то ли женщина адвоката.
Кортик вернулся в Надом загорелым и уверенным в себе до надменности.
– Прикинь! – похвалился он первым делом. – Оказывается, Ирина Антоновна отказалась пойти с моим отцом в ресторан. Она вызвала его в школу, чтобы обсудить мое плохое поведение. Отец, понятное дело – пришел с цветами и коробкой конфет, ей вроде все понравилось, но в ресторан она не пришла.
– Ирина Антоновна – это?..
– Биология. Я сказал отцу, что ей было не до ресторанов, она в ту субботу дополнительно со мной вечером занималась. Кстати, о сексе! Улисс оказался настоящим сексуальным террористом! В домике справа от нас жила болонка с течкой, а слева – самка спаниеля. Днем мы оттаскивали его как могли от дверей разъяренных хозяев, а по ночам Улисс рыл подкопы то в один дом, то в другой!
Я пытался заинтересовать Кортика соседом, который держит под рукой книгу о правильном хранении человеческой кожи, описал обложку. Бесполезно. Все, на что у него хватило ума, это предположить, что у немца проблемы с кожей, вот он ее и лечит по-научному. Вечером Кортик отказался пойти со мной на чердак к подзорной трубе и стал играть с матушкой в «дурака». Глядя на них, сидящих за круглым столом под абажуром, я несколько минут жалел адвоката. Здорово, наверное, ему досталось за эти десять дней от юного самца-сына и взрослого самца-пуделя.
