— Изабелла приехала в Париж четыре недели назад. Так сказал ее слуга.
— Черт, а мне Беллами ничего не говорил. Я ему шею сверну.
Мак посмотрел вдаль, представляя казнь слуги.
Беллами был заядлым спорщиком, поэтому вызывало сомнения, что гнев Мака произведет какое-то впечатление.
— Проклятие, — едва слышно произнес Мак.
Йен не обращал на него внимания и смотрел на танцовщиц. Женщины продолжали танцевать, сняв корсеты, демонстрируя небольшие груди и соски размером в пенни. Джентльмены, сидевшие рядом с Йеном, смеялись и аплодировали.
Йен пытался себе представить, какие груди у Бет. Он помнил, что в опере на ней было простое платье из темно-серой тафты, довольно закрытое.
Она носила корсет лишь потому, что все респектабельные дамы его носили, но Йен воображал, с каким удовольствием он не спеша расшнуровывал бы ее корсет. Корсет был необходимой частью туалета, планки из китового уса, обтянутые простым полотном, заставили бы ее покраснеть, если бы корсет сняли, обнажая ее природную красоту.
Йен чувствовал, как возбуждается его тело, откинулся в кресле и закрыл глаза. Ему не хотелось осквернять образ Бет, сравнивая ее с полуголыми танцовщицами, но он был сильно возбужден и не мог расслабиться.
— Чего я только не делаю для вас, хозяин.
На следующее утро в спальне гостиничного номера Йена Керри подвил саквояж на пол и рухнул в кресло.
Йен пристально смотрел на огонь, не выпуская из руки сигару. Расставшись с Маком, он провел тяжелую ночь, возвращались ночные кошмары, и он с криком просыпался.
Слуги-французы вбегали в комнату, сжимая в руках свечи и что-то бормоча от страха, глядя, как Йен мечется постели, сжимая голову. Свет бил ему в глаза, и он кричал, чтобы они унесли свечи.
Ему нужен был Керри и те настойки, которые он готовил, снимавшие головную боль и от которых снова засыпал, но Керри в это время ехал в Париж. И Йен снова ложился, обливаясь потом и страдая от одиночества.
Он слышал, как перешептывались о нем французские слуги: «Спаси нас святая Мария от этого безумца. Что, если убьет нас в наших постелях?»
Он переживал остаток ночи, создавая в своем воображении эротические картины с Бет Экерли. Он думал о ней, закрыв глаза, и ждал Керри, чтобы прийти в себя. Ему виделась Бет в опере, вкус ее губ. Ее язык ласкал его язык. Прикосновение ее пальцев к его щеке. Изгиб ее аппетитных ягодиц, когда он помогал ей взобраться в карету Кэмерона. Йен глянул на Керри. На его серое от усталости лицо.
— Ну? Ты узнал, кто убил Лили?
— О, конечно, хозяин. Преступник выдал себя, и я отправил его в полицейский участок. И маргаритки расцвели на улицах Лондона. И никогда не будет туманов.
Йен позволил Керри продолжать, не пытаясь понять его слов.
— Что ты узнал?
Керри тяжело вздохнул и встал.
— Вы ожидаете чуда? Как и ваши истекающие кровью братья, которые просят вас о прощении. Я знаю, что когда лорд Кэмерон попросил меня поместить вас в этот балаган, в этот сумасшедший дом, он надеялся, что я вылечу вас и привезу домой.
Йен выжидал, зная, что Керри любит поболтать, прежде чем скажет что-то по существу.
Керри схватил со спинки стула сюртук Йена и начал чистить его.
— Господи, что вы сделали со своими костюмами, пока меня не было?
— Ими занимался служащий отеля, — сказал Йен, зная, что Керри способен часами оплакивать его одежду.
Ибо, как человек, родившийся в трущобах Ист-Энда, был страшным снобом, когда дело касалось состояния его одежды.
— Ну, надеюсь вы не разгуливали по улицам в лавандовом жилете с грязными пятнами. Эти лягушатники совершенно лишены вкуса.
— Что же ты узнал? — напомнил ему Йен.
— Подхожу к этому. Я сделал так, как вы сказали, и вошел в дом, как будто я был обыкновенной дрянью, искавшей сувениры. Там нечего было и искать. Все обычно, как и могло быть.
— Лили была заколота собственными ножницами. Это было чем-то из ряда вон выходящим.
— Она не сопротивлялась. Мне сказал об этом полицейский, стоявший там на посту. Виду нее был скорее удивленный, чем испуганный.
Йен думал также.
— Она знала, кто это сделал. Впустила его, как постоянного клиента.
— Точно. — Керри пошарил в карманах и вытащил лист бумаги. — Я зарисовал комнату, как вы и просили, и записал все, что в ней находилось. Непростая работенка — сделать это, когда Большой Билл не спускал с меня глаз.
Йен взглянул на рисунок Керри и списки.
— Это все?
— И это все? — спросил Керри, ни к кому не обращаясь. — Я тащился через всю Европу, ехал в поездах и вонючих кебах, был его глазами и ушами, а он говорит: «Это все?»
— Что еще ты обнаружил?
— Не помешало бы немного сочувствия, хозяин. Чего только со мной не случалось, когда я трудился для вас. Как бы то ни было, я добрался до Рима. Он там, пробыл там месяц, никуда не выезжая.
— Он тебя не видел? — сурово спросил Йен.
— Нет, я скрывался. Он чуть не заметил меня, но «чуть» не считается. К счастью, я ускользнул.
Йен, потирая висок, смотрел на огонь. Будь проклята эта уголовная боль. Он не сомневался в том, что этот человек может находиться в разных местах Италии и платить кому-то находящемуся в Лондоне за что-то, сделанное им там, как он поступал и с Керри.
Йен хотел узнать правду, но правда была опасна. Он тер висок, пока боль не ослабела. Помогли мысли о глазах Бет.
— Бет подумала, что ты сыщик, — вспомнил Йен.
— Бет? — спросил Керри.
— Миссис Экерли.
— A-а, да, она. Невеста сэра Линдона Мейтера. Бывшая невеста, я бы сказал, после вашего вмешательства. Вы зовете ее Бет, не так ли? А как она называет вас?
— Не знаю.
— О! — Керри понимающе кивнул. — Небольшой совет, хозяин. Держитесь модных леди, в Париже их дюжины, как вы знаете. В Париже всегда знаешь, где сладкое.
Керри прав. Йен это знал. Куртизанкам Йен нравился, и он никогда не страдал от недостатка женского общества.
Но все чары парижских куртизанок не могли отвлечь его от страсти к Бет. Он снова думал о губах Бет, прикосновении к ним, когда он ее целовал. Если бы он чувствовал рядом с собой тепло тела Бет каждую ночь, у него исчезли бы все ночные кошмары и мигрень. Он в этом не сомневался.
Она оказалась бы в его постели, если бы он использовал Керри, Изабеллу, Мака и всех парижан, чтобы уложить ее в его постель.
Наступило пятое утро с того момента, как Бет согласилась поселиться в квартире леди Изабеллы Маккензи. Она писала письма в своей спаленке, когда снизу донеслись звуки музыки.
Изабелла никогда не вставала раньше часа дня — «дорогая, раньше этого часа просто невозможно открыть глаза». Никто не предупредил ее, что к ней пришли, но она не могла себе представить вора, который залез в дом, чтобы в гостиной играть Шопена.
