– Ты чего, выздоровел? – спросил Сидоров, но при этом посмотрел так, как будто ждет не дождется, когда гость уйдет.
– С чего я болел-то? – стал заводиться Васильев.
– Так ведь математик говорил, что ты, типа, от расстройства решил в школу не ходить. – Глаза Сидорова прояснились, и он внимательней посмотрел на Андрюху.
– Какого расстройства? – напрягся Васильев, чувствуя, как у него за спиной покатился первый камешек очередного грандиозного обвала.
– Ну, типа, ты обиделся, что психология показала, какой ты не лидер… – договаривать Генка не стал, отвел глаза.
– И давно он это говорит? – Голос у Андрюхи неожиданно сел.
– Да все эти дни и талдычит, – равнодушно пожал плечами Сидоров.
Забыв, зачем приходил, Васильев крутанулся на каблуках и побежал вниз.
От ярости, от желания что-нибудь сломать горело лицо. Кровь с громким стуком билась в висках, просясь наружу. Ну, попадись ему кто-нибудь. Раздробит в труху!
Но никто из знакомых ему не попался. Поэтому вся ярость обрушилась на запорошенную снегом лавочку. Она стерпела все удары и только грустно посмотрела в спину уходящему мальчику.
Утром в школу Васильев пришел раньше восьми часов. По случаю морозов двери были открыты задолго до звонка, чтобы ранние ученики не мерзли на улице.
Андрюха прошел по еще гулким пустым коридорам и остановился около двери кабинета психологии. Долгую минуту он размышлял, что бы такое сделать, а потом, ведомый каким-то импульсом, отпер дверь и проскользнул внутрь.
Кабинет уже не выглядел таким голым и заброшенным. На столе появились бумажки и тетрадки, на подоконнике буйно цвела вечная герань, в углу поселились летние кроссовки. Создавалось впечатление, что психологиня обосновывается здесь всерьез и надолго. Что же, самое время было ей подпортить праздник.
Васильев выдвинул уже знакомый ящик стола. На его удивление, измучивший его тест все еще лежал на своем месте. Кажется, он никого, кроме Андрюхи, и не волновал. Ну что же, тогда он возьмет его себе и у каждого ученика 9-го «Б» класса спросит, почему он не написал его имя.
– Ага, появился, – дернул бровью математик, и его лицо осветилось злым довольством. Это был первый человек, заговоривший с Васильевым. Одноклассники сразу затихали, как только встречались взглядами с Андрюхой, спешили к своим местам и делали вид, что не заметили его.
Рязанкина появилась под руку с Гребешковым. Андрюха проводил их тяжелым взглядом. Сейчас ему было немножко не до них. Он чувствовал, что в их поведении есть что-то странное, еле уловимое, но есть. И если бы сейчас он был немного повнимательней, то, возможно, и догадался бы…
Заметив его, Ксюша мгновенно покраснела. За те несколько дней, что Васильева не было, она успела про него не то что забыть, но отдохнуть уж точно. Никто в классе не устраивал скандалов, не ломал комедии, не шумел и не травил похабных анекдотов, она расслабилась без внезапных подначек и провокаций.
И все же она без него грустила. С Гребешковым было не то чтобы скучно. Андрюха был взбалмошным, от Юрки веяло капитальностью. Он всегда знал, что делает, никогда не спешил, но неизменно добивался своего. В отличие от Васильева, который долго ходил вокруг Рязанкиной, Гребешков на второй же день привел ее к себе домой, закрыл дверь своей комнаты и бесцеремонно поцеловал Ксюшу, тем самым закрепляя свое полное и безраздельное право на нее. Он был немногословен, а из развлечений признавал только кино и клубы. Прогулки по улице он считал плебейской забавой. О любви он не говорил, считая это само собой разумеющимся, раз люди встречаются. Рязанкина еще пыталась сохранить свою царственную милость в адрес Юрки, но он настолько чувствовал себя хозяином положения, что мог просто не замечать находившуюся подле него одноклассницу. Если рядом с Андрюхой она была полноправным человеком и даже порой ловко манипулировала им, то с Гребешковым такие фокусы не проходили. Он делал только то, что хотелось ему, и услышать чужое мнение был просто не в состоянии.
Но Ксюше приходилось терпеть. Неповоротливый Васильев вел себя так, словно ничего не произошло, не искал с ней встречи, не просил прощения. А потом и вовсе пропал, и увлеченная выстраиванием отношений с Гребешковым Рязанкина подзабыла главную цель всей этой интриги – месть. Месть кровавая и безжалостная. Хотя сил мстить у нее уже не было. Хотелось поскорее вернуть все обратно, чтобы стало так, как было раньше.
– Надеюсь, у тебя была уважительная причина для прогула? – Червяков неторопливо раскладывал на столе тетрадки с самостоятельными работами.
– Смотря для кого, – хмыкнул Васильев, удобней устраиваясь на стуле. Разговор должен был быть долгим.
– И какая же у тебя? – Червяков на мгновение поднял глаза. – Воспаление хитрости?
– Приступ аллергии.
Математик выпрямился.
– Васильев, почему ты не хочешь поговорить с психологом?
– Почему не хочу? – сделал наивное лицо Андрюха. – Мечтаю. Только она меня к себе домой не зовет.
По классу прошелестели легкие смешки. Червяков выдержал долгую паузу, в течение которой он недовольно постукивал пальцами по столешнице.
– Я бы на твоем месте не стал смеяться, – наконец произнес он. – В том, как к тебе относятся ребята, виноват ты сам.
– А как они ко мне относятся? – привстал со своего места Васильев. – Эй, народ, как вы ко мне относитесь?
– Нормально относимся, – заторопился с ответом Ротов.
– Нормально, – как эхо подтвердил Когтев.
– Васильев, мы за тебя! – поднял вверх кулак Голодько.
– Вот видите? – развел руками Андрюха.
– А социометрия показала, что ты изолируемый, – с видимым удовольствием произнес математик. – Ты здесь никому не нужен. Твои выступления – работа шута в балагане. И ничего более. Так что сиди и молчи.
– Правда, достал уже всех, – недовольно зашипела Олеся Маканина. – Без тебя так хорошо было!
– Ой ли? – с усмешкой протянул Васильев и уставился на учителя.
Червяков постоял, опершись руками о стол, потом бросил ручку в журнал и раздраженно прошел перед доской.
– Я тебя не понимаю! – развел он руками. – Неужели ты ничего не видишь вокруг себя? Тебя никто не выбрал! Тебе никто не доверяет! Ты можешь шутить и травить анекдоты, сколько влезет. Все пойдут дальше своей дорогой, а ты так и останешься со своими глупыми шуточками и розыгрышами. Неужели тебе все равно?
– Чего мне беспокоиться? – Андрюха еле сдерживался. Ему хотелось наговорить учителю гадостей, а еще лучше врезать по его довольной холеной физиономии, чтобы сбить с лица эту ухмылку, вышибить из него уверенность, его подлую обманную уверенность. Но Васильев силой заставлял себя сидеть и улыбаться. Стоило подождать, немного подождать. – Вы там чего-то себе решили, а я вам верить должен!
Ахнула Смолова. В классе стало тихо. И в этой тишине с удвоенной силой загудели лампы дневного освещения.
– Так. – Математик вернулся к столу. – Мне ты не веришь? Правильно. Кто я для тебя? Ты вот у своих друзей спроси, кто из них вообще вспомнил про тебя. – Он повернулся к притихшему классу. – Ну? Что присмирели? Поднимите, поднимите руку, у кого фамилии Васильева не было в списке. Что ты на меня смотришь? Ты оглянись!
Васильев продолжал сверлить взглядом учителя. Он боялся увидеть страшное – поднятые руки, которые, как секиры палача, взметнулись бы над его головой.
– Так, а что вы сидите и на меня смотрите? – выпрямился Юрий Леонидович. – Чего испугались? Никто вас за это не тронет!
Заскрипели парты и стулья. Над головами, как знаки вопроса, стали подниматься руки с вяло повисшими кистями.
Одна, две, три. В основном девчонки. С усмешкой глядя на Андрюху, потянула руку Рязанкина. Сидящий рядом Гребешков присоединился.
– Так! – Чтобы прийти в себя, Червяков несколько раз глубоко вздохнул. – Вы что же, боитесь собственного мнения? Вы сами писали ответы. Никто вас не заставлял. Когтев! Цымлин! Ротов! Голодько! Что головы опускаете? Или вы забыли тех, кого назвали друзьями?
– А чего сразу Когтев? – прогудел с последней парты Стас. – Чуть что, сразу Когтев.
– Мне вам ваши же ответы напомнить? – заметался между рядами Юрий Леонидович. – Я не поленюсь, схожу в кабинет психологии, принесу листочки, и вам же стыдно будет.
– А вы принесите! – нервно хихикнул Андрюха, стукнув кулаком по лежащему на столе рюкзаку. – Знаем мы ваши результаты! «Ты беременна, но это временно!»
– Помолчи! – не выдержала Ксюша, мучительно краснея за Андрея, но Васильев в ответ громко захохотал.
– Ладно! – Математик яростно раздувал ноздри. Казалось, еще чуть-чуть, и он взлетит. – Только как после всего этого вы будете в глаза друг другу смотреть? Какой позор! Лжете и не стесняетесь собственного вранья!
Он ураганом понесся к выходу. Хлопнула дверь.
– Ну, чего, братва? – развернулся к классу Васильев. – Чего притихли?
