– Риппл! Ты думаешь, я не на твоей стороне?
– Как… ты говоришь о Лондоне?
– Ах! Глупое дитя. Ты поедешь туда. Конечно, ты поедешь! Разве я стану на твоем пути, детка? Думаешь, я буду удерживать тебя, заставлять жить здесь, в этой глуши? Ты воображаешь, что, по-моему, тебе не следует воспользоваться счастливым случаем? Ты будешь учиться! Я решила это в тот самый момент, когда услышала, что сказала русская балерина о танцах моей дочурки. Ты должна следовать своему влечению, Риппл!
Риппл недоверчиво покосилась на нее:
– Мама! Они говорили, что я должна подумать о тебе…
– Ты думаешь, я буду мешать твоему счастью? Мешать своему собственному ребенку?
Риппл изумленно, во все глаза смотрела на мать:
– Ты согласна, чтобы я уехала? Ты все время была согласна?
– Все время.
– Так почему же, почему ты не сказала об этом папе?
Мать Риппл горько усмехнулась. Красивый муж был ее первой, последней и единственной любовью. Она была страстно привязана к нему. Несмотря на его непостоянство и флирты, несмотря на его небрежность, сменявшуюся по временам вспышками нетерпеливой страсти, она все еще была ему предана. У жены Гарри Мередита не сохранилось ни одной иллюзии на его счет, но она узнала все, что желала знать о мужчинах; на этом основывались ее теории, отчасти правильные вообще, отчасти правильные только по отношению к Гарри. Одну из них она высказала теперь своей юной дочери:
– Риппл, никогда не следует говорить мужчинам о том, чего ты желаешь. Выжидай! Жди, пока они согласятся с тобой или сделают это для тебя.
– Но, мама, предположим, они этого не сделают?
– Выжидай, сосредоточь всю свою волю на этом желании. Считай, что оно должно осуществиться, готовься к тому, что так будет. А потом пусть мужчина думает, что это его рук дело.
– Но такое поведение нельзя назвать искренним.
– Дорогая, – сказала миссис Мередит, сама удивляясь, что впервые говорит со своей дочерью, как женщина с женщиной. – Я не верю, что какому-нибудь мужчине нужна искренность женщины. Я допускаю, что и папа этого не хочет. Мальчики пока не в счет…
Имя, которое почти совсем исчезло из памяти Риппл, неожиданно сорвалось с ее уст:
– Стив обычно интересовался тем, что я думаю.
– Стив еще мальчик, дорогая.
– Ты думаешь, он будет такой же, как все мужчины, когда вырастет?
– Мужчины не очень отличаются один от другого, – прошептала жена Гарри Мередита, – в своем отношении к женщинам.
Но Риппл уже хотела уйти от разговора на общие темы:
– Поговорим обо мне, мама…
Она была вся во власти жгучих личных переживаний.
– Папа сказал, что если даже учение мое будет бесплатным, как обещала русская балерина, то понадобится еще многое другое, чего он не сможет мне предоставить. Мое содержание… Придется еще платить кому-нибудь, чтобы присматривали за мной. Это будет стоить не меньше четырех-пяти фунтов в неделю. А одежда? Он говорил, что, кроме того, будут еще и другие расходы.
Она выкладывала все матери, как дети обычно рассказывают о своих затруднениях, веря в то, что их можно устранить по мановению волшебной палочки. Как часто их слепое доверие оправдывается! И тут мать спокойно ответила:
– Да. Но денег хватит. Их будет достаточно, чтобы ты могла прожить не менее двух лет в Лондоне. Я смогу дать тебе эти деньги, дорогая.
– Ты, мама? Но у тебя совсем нет денег! Ты сама знаешь, что у тебя их нет. Я слышала, как ты однажды говорила кузине Мейбл, что у тебя нет никаких доходов и что, если бы не папа, ты не могла бы даже купить марки для писем мальчикам! У тебя ничего нет.
Усталое лицо миссис Мередит слегка зарделось. Рука ее коснулась шеи, прежде чем она снова принялась за работу. Кротким упрямством звучал ее голос, когда она ответила:
– У меня есть жемчуг моей матери.
VIIЧто женщина захотела, то и произошло. Через несколько дней после того, как майор Мередит объявил строжайший приказ, чтобы «больше не слышно было об этом проклятом капризе Риппл», он сдался. Поразительно, но он дал свое согласие! Возможно, его упрямство само собой ослабло. Не исключено, что, пока он пощипывал усы и скоблил свою трубку, сердито не соглашаясь, его тронули заплаканные глаза Риппл. Может быть, как говорил сам майор, он пал духом, когда Минимус, его второй сын (единственный из мальчиков, которого считали способным в школе), потерпел крупную неудачу на экзаменах. Кто знает, не произошло ли все под влиянием произнесенных тихим голосом решительных слов его всегда покорной жены.
– Раз она и Риппл, обе настаивают на этой нелепости, на этом совершенном безумии, девочке, пожалуй, можно позволить поехать, скажем, месяца на три. Отлично. Раз ее собственный дом уже нехорош для нее, пусть едет и поселится у старой гувернантки Мейбл миссис Тремм в Хемпстеде. Она вдова и очень некрасива. На нее оставляли Мейбл, когда дочь тетушки Бэтлшип отпускали изредка в Лондон – побывать у зубного врача или послушать музыку в Альберт-холле. Миссис Тремм заслуживает доверия и будет присматривать за Риппл. Очень хорошо. Отлично.
Отец Риппл не согласился только с одним: он запретил жене говорить о продаже ее жемчуга.
– Нет, только не это! Посмотрим, нельзя ли реализовать несколько железнодорожных акций. Так или иначе нам грозит разорение. Тремя месяцами раньше или позже, не все ли равно. Но жемчуг твоей матери, дорогая моя девочка, не говори об этом! – Он несколько раз дернул себя за подстриженные усы. – Ты слишком утомлена, расстроена. Нет, спасибо, мы еще до этого не дошли. Только не твой жемчуг, Мэри, только не твой жемчуг.
– Хорошо, дорогой, – согласилась жена. Миссис Мередит улыбнулась. Этого и следовало ждать от ее мужа, насколько она его знала. Она думала: «Достоинство мужчины не позволяет ему принимать от женщины ценные приношения. Он не возьмет денег. Он примет от нее только любовь. Он будет видеть, как она приносит в жертву его детям свою молодость, женское самолюбие, свою красоту, здоровье, духовные запросы, свой досуг и свой сон. Совершенно естественно, без всяких разговоров, он примирится с этим. Но ее денег или драгоценностей он не примет. Жемчуга он не возьмет!».
VIIIЧто касается тетушки Бэтлшип, то она сказала:
– Ну, я могу только надеяться, что все обернется к лучшему для тебя. – В ее тоне слышалась скорее угроза, чем надежда, подумала Риппл.
IXВ один из октябрьских дней, когда дубрава сменила темно-зеленую окраску позднего лета на теплые коричневые тона осени, а в траве, у террасы старого дома, отцветали последние осенние цветы, мать Риппл блуждала одна по дому, который казался странно молчаливым, непривычно пустым, настороженным и прибранным.
