Прометей принёс людям искру любви! Видела скалу, где его приковали на растерзание орлам. Почти все греческие предания имеют кавказское продолжение. У подножия скалы течёт река Агура. Когда-то река была девушкой-черкешенкой. Агура приходила к Прометею каждый день, промывала раны, пела песни. За это Зевс и превратил её в реку. Но река никогда не изменит русла, не покинет скалы, не замолчит. Спасает любовь, она и есть ваше пресловутое падение в материю. «Сыны Бога брали себе в жёны дочерей Земли»[22]. Наша душа, как Прометей, прикована к скале тела, и Агура приходит к нам радугой.
— Заставь его думать о себе!
— Аморген, я пыталась. Мелькала перед глазами, повышала ставки в казино и шансы на выигрыш, спасла от уличных бродяг. Но думает он не обо мне.
Во сне видела дом, занесённый снегом, высоко в горах, где встретились двое. Им бы хотелось остаться там навсегда. И пусть бы на перевале весне замело все пути! Они не будут зажигать свет. У них есть свой. О таком свете писал Платон[23]. Из окон-глаз льётся солнечный свет нашей души. Днём человек видит: подобное встречает подобное, свет к свету, а в темноте ночи слепнет. Но частицы света неоднородны. И если изобрести волшебный прибор, способный свету внутри нас придавать оттенки цвета, то более богатой палитры художнику не найти: мы все разные. Радугу могут видеть те, кто совпадает или противоположен в спектре цветов. Я повсюду видела розовый свет, потому что и у Арно он был таким же. Кира и Ульвиг — жёлтый и синий. Руки впервые соприкоснулись над русско-чешским разговорником, и всё вокруг засияло нежно зелёным. Вряд ли смогут объяснить друг другу, почему лучи из окон сливаются, просто дали себе зелёный свет. Нашли друг друга в сети, встретились наяву и снова ушли в свои сны. Вернее, в один сон на двоих. В совместное сновидение. Наяву им трудно понять друг друга, языки схожи, но отличаются, говорили касаниями, как глухонемые, письма читали при помощи электронных переводчиков. А во сне не нужны ни слова, ни ощущение пальцев на коже. Предрассветные вещие проникновения.
— Может, не ты мне снишься, а я тебе? Может, я не существую, и ты меня создал во сне?
Надеются, что откроют мир, где впервые встретились, или смогут построить его. Опасное путешествие! Считать себя архитектором снов всё равно, что считать Землю центром Вселенной и верить в плоский мир. Во сне нет ветра, и снег неподвижен за окнами.
Знаю теперь: самая сильная связь — между убийцей и жертвой, общая тайна, общая боль, общее откровение. Им придётся не один раз умереть и воскреснуть прежде, чем женщина с юга сойдётся с мужчиной с севера, а звезда изменит свой цвет. Они будут искать друг друга, чтобы обрести себя. Смелое путешествие. Почему бы вам не оставить их в покое? А заодно и меня тоже? Может, хватит гасить неугодные свечи? В мире и без того темно!
Опять промолчишь?
Записка с указаниями ждёт в шале на зеркале: «Учись у сноубордистов. Следуй изгибам горы, позволь ей направлять себя». P.S. не читается. Бесшумный полёт совы за окном — как росчерк.
Не желаю быть ни сёрфером, ни ловцом жемчуга, ни сноубордистом. Не хочу лететь через горы к океану. Вижу, как с гор сходит лавина. Хочу им помочь, провести безопасными тропами, неосвещёнными коридорами лабиринта снов.
— Слушайте голос, говорящий в ветре.
* * *
— Как давно я не видел снега! Я вернулся домой?
— Это пепел. А ты умираешь.
Корабли, что сюда нас доставили, сожжены. Нил почернеет сегодня. Александрия в дыму. Я лежу у воды. Над головой небо огнедышащей пастью дракона. Ветра нет. Отвесно падают белые хлопья. Пепел похож на снег, но, едва коснувшись земли, превратится в золу. Запах кипящей смолы и горелой плоти сковывает дыхание, сажа вяжет язык. Мои воины один за другим уходят в Вальхаллу. Смотрю им вслед сквозь густой пепельно-серый туман. Я — единственный выживший в битве.
— Не пристало вождю умирать последним.
Тысячи молний ударили разом по захваченным кораблям. Мои колесницы должны были уничтожить катапульты Египта с тыла, но не успели. Гроза помогала им сеять огонь.
— Не все жрицы повелевают грозами, лишь одна из них. Чем помочь тебе, воин?
— Торк[24]… Разожми мне на горле торк. Задыхаюсь.
— Теперь знаешь, что золото душит. Оно не смогло заменить вам родные края.
Воспоминания мелькают яркими вспышками в голове, словно кто-то ведёт по тёмным коридорам лабиринта от одного факела на стене к другому. Но не все факелы принадлежат моей памяти, среди них безжалостно разгораются те, что должен был узнать или предвидеть, но пропустил.
— Мага вновь претендует на трон. Царь египетский, Птолемей Филадельф, устраивает пир для бесстрашных воинов накануне битвы![25] Лучшие из лучших, двери фараона всю ночь будут открыты для вас, а вино, угощения и ласки женщин неисчерпаемы. Торопитесь, скоро начнётся война! — щурясь от солнца, кричали глашатаи с башен дворца.
— Наёмников больше не купишь за золото, им нужна земля. Та, что выше по течению Нила. Кельты готовят восстание. А Мага обещал им потерянный рай. «Море» в пустыне, великий оазис Фаюма[26]. На этот раз они будут биться не на твоей стороне, повелитель, — тихий голос жрицы дрожал в темноте за его стенами.
Таяли свечи. Тонкие пальцы нежно перебирали мне волосы. Фараон подарил её мне — Киру, сокровище своего дворца. Арфы журчали ручьями оазисов, систры пересыпали золотой песок, солнечный тростник шелестел на ветру, волновался, точно далёкое море.
— Моя жизнь — танец, засевающий поля радости, где нет усталости.
Новое королевство, где мы все обретём свободу и отдохнём от войн. Где будем править: ты и я. Поля радости для влюблённых.
Мой сон был украден до восхода синей звезды.
— Нельзя отравить вождя: восстанут наёмники. Но мощь его истощима. Из сна легко вылетают слова, складывай вместе, лови имена. Рин[27] Ульвиг значит «волк войны». Убейте пустынного волка, несколько капель его крови в вине лишат Ульвига силы в бою. Он опустит меч, и воины останутся без вождя. А я буду взывать к грозе, нашлю молнии на кельтские корабли. Мага издали увидит огонь и повернёт своё войско вспять, не осмелится напасть на Александрию без поддержки наёмников.
Птолемей не скупился ни на вино, ни на угощения. Давно не было в стенах дворца столь славного пира для воинов. Выпить с врагом — усыпить его бдительность. Фараон должен верить нам, на его стороне — численное превосходство, на нашей — неожиданность нападения.
— Я несу свет.
Самые красивые руки из тех, что когда-либо видел, — её руки — подносят мне чашу с вином.
— Ради жизни пожертвуешь всем. Пей!
И я пью свою лесную душу[28] до дна. Чаша падает на пол, призрак волка растворяется в темноте коридоров дворца. Сила зверя не вернётся в бою ни ко мне, ни к моим воинам. Если кошки богини Бастет стерегли египетские жилища, то пустынные волки оберегали их мумии в гробницах от Псов Дуата. Быть разорванным на куски шакалами — страшное проклятие для египтянина: не вернётся. Как могли они убить стража тьмы, потревожить сон мёртвых?
Нил в молчании катит чёрные воды. Слышу треск догорающих мачт, да редкий плеск волн о борт ладьи. В потускневшем мире глаза незнакомки пронзительно синеют из-под капюшона плаща, как окна в другую жизнь. Точно смотрю сквозь них в небо — прозрачное, очищенное солнцем небо над бескрайними барханами пустыни. Вижу в них море — в жаркий полдень без единой волны.
— Три гейса[29] волка: не засыпать при синей звезде, иначе сон будет украден и ночь продлится века; не открывать имени своего, ибо в нём суть; не пить из рук женщины с юга — вино на чужом пиру превращается в кровь. Ты нарушил их все, и Вальхалла замкнула врата. Ты выбрал чашу вместо меча.
Знает всё обо мне.
— Кто ты? Смерть?
— Нет, я пришла вернуть тебе меч.
— Отведёшь меня во дворец? Я любил Киру! А она предала меня, из-за неё погибли все, кто мне верил. Я должен отомстить. Отведи меня во дворец!
— Нет. Тебе следует отказаться от убийства жрицы. Во дворце Птолемея тебя ждут. Схватят, и умрёшь бесчестно, в клетке, как раб. Я же дарю тебе надежду. Умрёшь воином: один посреди пустыни на пути к оазису Фаюма, с мечом в руках. Отвезу тебя туда на ладье. Иначе во всех возвращениях будешь лелеять месть.
Рука мгновенно узнаёт меч, точно когда-то он был её продолжением: бронзовая рукоять с узором из трёх догоняющих друг друга спиралей. Ветер бережно трогает парус ладьи, вёсла бесшумно врезаются в воду.
Приподнимаю голову и смотрю, как ладья отходит от берега, медленно, плавно, не нарушая молчания скорби. Дым сгущается, прячет от глаз почерневшие остовы кораблей, обгоревшие кости мёртвых, приглушает крики и стоны воинов, задержавшихся на земле. Всех их ждёт чарка мёда за доблесть в Асгарде на вечном пиру. Они заслужили небесный чертог, но не я.
