— Это вот делегат с мест, уральский казак Ружейников, он у нас, кроме того, врач, доктор, короче говоря... Только приехал с Урала и тоже со свежими новостями. На Урале тоже «весело»!
Когда Глеб рассказал, зачем он приехал в Москву, его усадили за стол, дали хлеба и сала. Обступили кругом, смотрели, как он ест, слушали сбивчивый рассказ. Потом Ружейников рассказал примерно то же самое, и Овсянкин, поблагодарив за хлеб, спросил, сытно икнув:
— Но... хоть на Кубани-то дела поправились или нет? Я без малого два месяца путешествую, ничего не знаю...
— Да нет, товарищ, на Кубани как раз невесело, — сказал Макаров. — Вот Николай Шевченко днями вернулся оттуда, и не сказать «приехал», а «добрался»! На Кубани, брат, волынка!
Шевченко не стал себя упрашивать, рассказал с болью в лице об отступлении 11-й армии, трагедии в Пятигорске. Он по заданию самого Свердлова осенью вывозил золотой запас и другие ценности Кубано-Черноморской республики из Пятигорска. И вывозил-то по-особому, тайно, вьючным транспортом через Святой Крест и калмыцкие зимовья на Царицын. Другого пути не было. По всей степи надо было опасаться не только белогвардейцев, но и обыкновенных бандитов, бело-зеленых и даже красно-зеленых. Все стреляли из винтовок и палили из дробовиков издали, не спрашивая пароль: свой не свой — на дороге не стой!
— Так вся армия и столпилась в Пятигорске? — недоумевал Глеб.
— Там уже не армия, а табор, — сказал Шевченко со вздохом. — Из всех частей только одна бригада Кочубея в строевом порядке и при дисциплине. Пошли теперь через Кизляр на Астрахань, по зимней пустыне, без воды и клока сена... Такие дела на юге, брат.
Все помолчали, переглянулись.
Глеб тяжело задвигал каменными челюстями:
— И чего же вы думаете, станичники? Чего ждете-то, с моря погоды? Ведь не где-нибудь, а в ваших краях бесчинство! Я вот к Ильичу надумал с этим, дело-то поганое! Да и спешить надо! А ты, товарищ, видно, из сочувствующих? — мягко уточнил Макаров, имея в виду дальнейший свой разговор с гостем.
— Эва! Сочувствующим я был в девятьсот пятом, когда в Шуе с товарищем Арсением был на баррикаде, рабочие дружины готовил, за оружием ездил! А с германской я уж в партии, браток! В партии. И положил зарок: не опускать рук, пока всю мировую контру и внутренних гадов на колени не поставим!
— Ну, спасибо, — сказал Макаров, — это удружил! А то у нас даже и в отделе партийных-то маловато. А мы счас особую комиссию ВЦИК готовим, в Донскую область. Будет само собой и партийная комиссия, Владимир Ильич распорядился. Так что скоро едем, командируемся на Дон и тебя, товарищ дорогой, берем тоже в эту комиссию, раз ты честный большевик и к тому же свидетель с мест. Как ты?
— Завтра бы к Ильичу попасть, — встал от великого волнения Глеб.
— Вопрос-то решен, чего же воду в ступе толочь, посуди сам. Да и нездоров Ильич, пускай отдыхает, — сказал Макаров. — Едем, друг, с нами!
Овсянкин подумал, прикинул что-то, кивнул согласно:
— Ну что ж, это дело. Тут главное — в зародыше все перехватить! Обмандатить полномочно, чтоб эту анархию — к ногтю! А то ведь что получиться может, братцы? Возьмем скоро и Новочеркасск, и Ростов, а там и Екатеринодар не удержится. Побьем генералов, а народ тут как раз и потеряет в нас веру. Управлять, мол, не могут, какая это власть?
— Власть у нас правильная, рабоче-крестьянская, но врагов у нее много, — сказал Макаров. — Явных врагов, да еще и тайных! Долго еще придется воевать и на фронте и в тылу за правое дело;
Овсянкин кивнул своей стриженой шишковатой головой, и в его суровых глазах Макаров заметил непомерную глубь веры и решимости...
ДОКУМЕНТЫ
О положении 11-й Красной армии
К декабрю (1918 г.) 11-я армия насчитывала около 150 тыс. человек.
Эта грозная сила столкнулась с новой опасностью — ее бойцов начал косить сыпной тиф. Медикаментов не было. Отсутствовало также необходимое вооружение, снаряжение и обмундирование. ...Серго предпринимает ряд мер, чтобы сохранить боеспособность 41-й армии. Но в Реввоенсовете Кавказско-Каспийского фронта сидели ненадежные, а то и прямо враждебные Советской власти люди.
Они не оказывали никакой помощи героическим бойцам 11-й армии и обрекли ее на гибель[3].
Последние дни Серго на Северном Кавказе
Серго пробыл в горах до середины апреля 1919 года. Он постоянно объезжал аулы... собирал стариков, и они на коране клялись до последней капли крови защищать Советскую власть. Одно время скрывался от карательного отряда в пещере под аулом Датых...
В конце апреля Серго покинул аул Пуй.
Когда Серго и его спутники поднялись на перевал Хевсуретин, началась сильная метель. Продвигаться дальше было почти невозможно, да, кроме того, и опасно... Наконец проводник категорически заявил, что дальше идти нельзя.
Возвратиться надо было еще и потому, что с ними был больной Автономов.
Трогательная забота Серго и внимательный его уход за Автономовым не могли спасти этого талантливого, мужественного и преданного революции человека.
В пути он умер. Три дня Серго и его спутники пробыли в ауле, похоронили Автономова и двинулись дальше, через перевал...[4]
7
После трагедии в Пятигорске 11-я армия фактически перестала существовать как боевое соединение. К началу марта 1919 года генерал Деникин полностью вытеснил ее остатки с Кубани и Терека в пустую астраханскую степь и перебросил для действия на Донском фронте освободившиеся части: 14 500 штыков и 5500 сабель. Почти втрое возрос поток военных грузов в Новороссийске, предоставляемых Антантой. Если в феврале прибыло только десять транспортов, то в марте их было уже двадцать шесть. Оружие, боеприпасы и военное снаряжение не могли, конечно, вернуть Донской армии после тяжелейших потрясений и январе и феврале «душу живую», они могли только отсрочить окончательное разложение. Однако новые обстоятельства и «реорганизации» на фронте 9-й армии красных неожиданно предоставили генералу Сидорину передышку и возможность собраться с силами, выиграть время.
На оперативном совещании главнокомандующий Деникин так и сказал присутствующим — командирам донских корпусов Сидорину и Мамонтову, а также командующему кубанскими частями Врангелю:
— Судьба благоволит к нам, господа, предоставляя широкие возможности для маневра и прорыва. По неизвестным причинам красное командование расформировало авангардные части 9-й армии и отвело на отдых... Неясно еще, будут ли эти позиции прикрыты в будущем, но сегодня перед нами совершенно свободный коридор в глубь советских тылов шириной чуть ли не в добрую полусотню верст... Разведка и контрразведка усиленно работают, выясняя обстановку, уточняя, нет ли здесь какой-либо западни. В ближайшее время вы получите оперативные приказы о наступлении. А пока, господа, следует хорошенько подготовить конницу для больших рейдов в условиях бездорожья и весенней распутицы...
Чуть позже, в приватной беседе с генералом Мамонтовым, Деникин обратил его внимание на известные статьи в малотиражной газете «Известия Наркомвоена», издаваемой под личной редакцией Троцкого, — в статьях шла речь о необходимости полного подавления казачества как на Дону, так и в других местах по окраинам России.
— Видите, генерал, сам нарком Троцкий усиленно испрашивает от нас активных действий и конных рейдов! — Здесь Деникин небрежно усмехнулся, обратившись прямо к газете, доставленной ему контрразведкой.
Номер был от 6 февраля, и в нем напечатано: «По своей боевой подготовке казачество не отличалось способностью к полезным боевым действиям. Казаки по природе ленивы и неряшливы, предрасположены к разгулу, к лени и к ничегонеделанью. Такими были как казачьи офицеры, так равно и рядовое казачество... За всю прошлую войну нет ни одной героической казачьей атаки, ни одного смелого казачьего рейда... Почему-то казаки, по их словам, особенно любили наносить удары нагайками женщинам...»
— Особенно вот это, — продолжая самодовольно усмехаться, отчеркивал Денинкин полированным ногтем в газете и прочитывал вслух. — Вот это доведите до сведения донских господ офицеров. Превосходная агитация, знаете ли!
В газете писалось черным по белому: «Особенно рельефно бросается в глаза дикий вид казака, его отсталость от приличной внешности культурного человека западной полосы. У казачества нет заслуг перед русским народом и русским государством. У казачества есть лишь заслуги перед темными силами русизма, самодержавными выходцами из Германии...»
Генерал Мамонтов по прежней службе не был казачьим начальником, он был армеец, но гражданская война свела его с донскими белыми полками, и он лучше кого бы то ни было знал, что такое казачья конница в боевых условиях. У него заболели скулы от плохо сдерживаемого смеха: он не мог себе позволить такую вольность в присутствия главнокомандующего. Спросил, наливаясь краской иронии и гнева:
