Мейер терпеливо повторил:
– Так как же ваше имя, сударыня?
– Мэри Мердок, Только не понимаю, вам-то что с этого?
– Ничего, – сказал Мейер и глянул на О'Брайена, который даже отодвинулся, как бы не желая иметь ничего общего с этой женщиной одной с ним национальности. – Вы сказали, что Соколина нет дома. Когда он ушел, нельзя ли узнать?
– Рано утром. Взял с собой этот чертов рожок и ушел.
– Рожок?
– Ну, тромбон, саксофон, откуда я знаю, как он называется, будь он неладен. Дудит в него по утрам и по вечерам. Такого несусветного визга вы еще не слышали. Если бы я знала, что он будет играть, ни за что не сдала бы ему квартиру. Но, впрочем, я и сейчас могу его вышвырнуть на улицу.
– Вам не нравится, когда рядом играют?
– Можно и так выразиться, если вам хочется, – ответила Мэри Мердок.
– Меня от этого тянет блевать, ясно?
– Да, вам очень точно удалось передать вашу мысль, – сказал Мейер, чуть не поперхнувшись. – Откуда вам известно, что Соколин ушел со своим инструментом?
– Видела его с ним. У него есть футляр, черный такой. Он в нем носит эту чертову штуку, в футляре.
– Футляр для трубы?
– Тромбона, саксофона, черт его разберет. Но орет она так, что чертям тошно. Как ее ни называй.
– А как долго он здесь живет, мисс Мердок?
– Миссис Мердок, если вас не затруднит. Он живет здесь две недели. Но если он будет продолжать дудеть на своем проклятом саксофоне, долго он тут не задержится, это я вам гарантирую.
– Так что у него все-таки, рожок или саксофон?
– А может быть, и труба, а может быть, и еще какая чертова дудка, – сказала она. – У него неприятности с полицией?
– Не совсем. Вы имеете какое-нибудь представление, куда он пошел?
– Нет. Он ничего не сказал. Просто я случайно видела, как он уходил, вот и все. Обычно он околачивается в баре на авеню.
– На какой авеню, миссис Мердок?
– Авеню Довер-Плейнз. Ее все знают. Вы что, правда не знаете, где это?
– Нет.
– Пройдете два квартала и под эстакаду. Довер Плейнз-авеню. Вам всякий покажет. Он обычно торчит в баре «Веселый дракон». Неплохое имечко для бара, да? Скорее похоже на китайский ресторан, – миссис Мердок улыбнулась.
Улыбка ее была так же привлекательна, как оскал черепа.
– Вы точно знаете, что обычно он бывает там?
– Еще бы!
– Откуда вы можете это знать?
– Да уж знаю, – сказала миссис Мердок. – Я и сама не считаю зазорным иной раз пропустить рюмочку.
– Понятно.
– Но это еще не значит, что я пьяница.
– Конечно.
– Ну ладно. У вас все?
– Пока да. Но, может быть, мы зайдем еще раз.
– Зачем это?
– С вами приятно поговорить, – успел сказать Мейер до того, как миссис Мердок с силой захлопнула дверь перед их носом.
– Н-да, – сказал О'Брайен.
– Наше счастье, что она не стала отстреливаться, – сказал Мейер. С тобою только и жди пальбы.
– Может, она еще постреляет, когда мы вернемся. Если мы вернемся.
– Может быть. Только скажи «тьфу-тьфу», чтобы не сглазить.
– Куда теперь?
– В «Веселый дракон», – ответил Мейер. – Куда же еще?
Понять по внешнему виду, почему бар назывался «Веселый дракон», было абсолютно невозможно. И обстановка, и обслуга были отнюдь не китайские.
«Веселый дракон» был обычной пивнушкою в обычном пригороде с обычными редкими посетителями, имеющими привычку пропустить стаканчик в воскресный день. Мейер и О'Брайен вошли внутрь, подождали, пока глаза приспособятся к темноте после яркого солнечного света, и направились к стойке.
Мейер сразу же предъявил свой жетон. Бармен воззрился на него с полным равнодушием.
– Ну? – сказал он.
– Мы ищем парня по имени Марти Соколин. Знаешь такого?
– Ну?
– Да или нет?
– Да. Что дальше?
– Он сейчас здесь?
– Вы что, не, знаете, как он выглядит?
– Нет. Он здесь?
– Нет. Что он натворил?
– Ничего. Он сегодня придет?
– Кто его знает! Он заходит и уходит. Он всего-то здесь живет совсем ничего. А что он натворил?
– Я уже сказал: ничего.
– Он немножко того?
– Что ты имеешь в виду?
– Ну, сами понимаете. Того, – бармен покрутил пальцем у виска. – С приветом.
– Почему ты решил, что он с приветом?
– У него глаза блестят, как у психа. Особенно когда выпьет. Вообще он большая сволочь. Моя бы воля, я бы к нему на пушечный выстрел не подошел. Этот парень жует железнодорожные костыли и выплевывает обойные гвозди. – Бармен запнулся. – Простите за клише, – сказал он. Он произнес это как «клиш».
– Прощаю. Ты случайно не знаешь, где он может быть сейчас?
– Домой к нему заходили?
– Да.
– Ну и что, нет его?
– Нет.
– А что он натворил?
– Ничего. Так ты не мог бы намекнуть нам, где он сейчас может быть?
– Трудно сказать. К его девице не заходили?
– Нет. А кто она?
– Дамочка по имени Уна. Уна, как ее там, не знаю, чудное имечко, правда? Но ее надо видеть. Сногсшибательная бабенка. Под стать этому психу Соколину.
– Уна, говоришь? А фамилии ее ты, значит, не знаешь?
– Точно. Просто Уна. Но вы ее сразу узнаете, если увидите. Она блондинка, с грудями, как груши. – Он запнулся. – Простите... – сказал он.
– Прощаю. Имеешь представление, где она живет?
– Разумеется.
– Где?
– В пансионе на углу. Она тут тоже недавно. А знаю я, где она живет, потому, что она как-то обмолвилась, что у нее жилье с кормежкой. А кормежка тут только в угловом доме. Я имею в виду: из всех домов с меблированными комнатами.
– Понятно, – сказал Мейер. – Можешь описать ее более подробно?
– Ну, про грудь я вам уже сказал. Что еще? Рот, как капкан, глаза, как льдышки, голубые такие, довольно хорошенький носик и волосы цвета спелой пшеницы. – Он помолчал, мысленно проверяя цепь своих сравнений – не выскочил ли у него случайно еще какой-нибудь «клиш». Убедившись, по всей видимости, что он в этом отношении чист, бармен удовлетворенно кивнул головой и повторил: – Вы ее сразу узнаете.
– Ну что же, это обнадеживает, – сказал Мейер. – А она сегодня не заходила?
– Нет.
– Соколин никогда не играл здесь на рожке?
– На чем, на чем?
– На рожке.
– Так он еще и на рожке играет? Конца нет чудесам!
– А как называется этот пансион с кормежкой?
– "Зеленый угол". – Бармен пожал плечами. – Дом зеленый, и он находится на углу. И почему только люди дают домам такие названия?
– А это заведение тебе принадлежит? – спросил Мейер.
– Угу.
– А ты почему назвал его «Веселый дракон»?
– А-а, это по ошибке. Художник, которому я заказал вывеску, не расслышал меня по телефону. А когда работа была готова, я подумал-подумал и решил все оставить, как есть. Не один ли черт?
– А как ты хотел назвать его?
– "Веселый драгун". – Бармен снова пожал плечами. – Слушайте, люди все время ошибаются. Потому-то на каждый карандаш есть стирал... – он оборвал себя на полуслове, не договорив банальности.
– Ну ладно, пойдем, Боб, – сказал Мейер. – Большое спасибо, мистер, что уделили нам время.
– Не за что. Хотите попасть к ней?
– Единственное, что нам нужно, это чтобы он попал к нам, – ответил Мейер.
* * *
«Единственное, что мне нужно, – думал снайпер, – это попасть в него».
Как долго они там возятся! И на что им столько фотографий, в конце концов? Он посмотрел на часы. Они находились в фотоателье уже сорок минут.
Им что, не нужно домой? Ведь банкет вот-вот должен начаться. Господи, да что они там, совсем пропали, что ли? Дверь фотоателье открылась. Снайпер припал к окуляру и вновь совместил перекрестье прицела с серединой дверного проема. Он ждал. Один за другим свадебные гости высыпали на улицу. Где же, черт побери, Томми Джордано? Может?.. Нет, это не он. Ну вот показалась невеста... теперь...
В дверях появился Томми. Снайпер затаил дыхание. Раз, два... три! Он нажал на курок и тут же, передернув затвор, выстрелил еще раз. С улицы выстрелы прозвучали, как автомобильные выхлопы. Карелла, уже сидевший в машине, даже не услышал их. Обе пули расплющились о кирпичную стену значительно левей дверного косяка и, уже никому не страшные, отскочили рикошетом в сторону. Томми, так ничего и не подозревая, подбежал к первому лимузину и нырнул на сиденье рядом с невестой.
Машины тронулись с места. Снайпер выругался. Затем он уложил ружье в футляр.
Глава 7
В конце участка Тони Кареллы, почти на границе владений Кареллы и Бирнбаума, чуть левее платформы для фейерверка, рабочие из фирмы «Свадьбы и торжества» соорудили арку с помостом для оркестра. Украшенная белыми флажками и цветами, она являлась великолепной оправой для местного джаз-банда, нанятого Тони. Руководил им Сэл Мартино. Джаз-банд, или, как его предпочитал называть Сэл, «оркестр», состоял из: одного пианиста, одного ударника, четырех саксофонистов (двух теноров и двух альтов), двух трубачей (одного ведущего и одного второго трубача) и тромбониста.
