Эд Макбейн
Будни
1
Ночное дежурство
Время незаметно подходит к полуночи. На облупленном циферблате стенных часов почти двенадцать. Можно проследить, как минутная стрелка, покачиваясь, входит в новый день. Сутки сменились, но вряд ли кто-нибудь это заметил. Кофе в промокших картонных стаканах остался таким же безвкусным, каким он был и тридцать секунд назад, треск пишущих машинок не ослабевает, пьяный в другом конце комнаты орет, что мир полон жестокости, сигаретный дым клубится у циферблата стенных часов, где, незамеченный и неоплаканный, старый день вот уже две минуты как скончался. Звонит телефон.
Люди в комнате – часть всей этой усталой возни, такие же обтрепанные, такие же блеклые и мрачные, как и сама комната со столами в ожогах от сигарет и затертыми зелеными стенами. Она могла бы показаться конторой прогорающей страховой компании, если бы не ремни с пистолетами в кобурах, висящие на спинках деревянных стульев, выкрашенных в цвет стен.
Мебель старая, машинки старые, само здание старое – наверное, так и должно быть. Ибо и люди здесь заняты старинным делом – делом, некогда считавшимся благородным. Они слуги закона. Они, по словам пьяного, изрыгающего проклятья из-за решетки камеры для задержанных в конце комнаты, «полицейская вонючая сраная гнилота». Телефон продолжает звонить.
* * *
Миниатюрная девушка, лежавшая в проходе за театром, была одета в белый пропитавшийся кровью свободный плащ с поясом. Кровь на земле, кровь на металлической двери пожарного выхода, кровь на лице, кровью забрызганы светлые волосы, кровь на мини-юбке и бледно-лиловых колготках. Неоновая вывеска через улицу окрашивала лицо девушки в зеленый, потом в оранжевый цвета, а из открытой ножевой раны на груди, как дьявольский ночной цветок, вскипали кровавые пузыри, темные и густые, красные, оранжевые, зеленые, пульсирующие в такт с неоновым мерцанием, – невероятное, завораживающее световое шоу.
Постепенно поток сбился с ритма, вырываясь все с меньшей силой и энергией. Девушка открыла рот, пытаясь что-то сказать, но вместо слов с ее губ, как показалось, сорвался вой приближающейся к театру «скорой помощи». Кровь остановилась, жизнь оборвалась, глаза девушки закатились. Когда в проход прибежали санитары с носилками, детектив Стив Карелла отвернулся.
– Девушка скончалась, – сказал он.
– Семи минут не прошло после вызова, – попытался оправдаться один из санитаров.
– Никто вас не винит, – бросил Карелла.
– Субботний вечер, – виновато произнес санитар. – Движение сильное, не пробьешься даже с сиреной.
Карелла направился к стоящему у бордюра «седану» без полицейских знаков. Детектив Коттон Хейз, сидевший за рулем, опустил разрисованное морозом стекло:
– Ну, что?
– Убийство, – ответил Карелла.
* * *
Мальчишке было не больше восемнадцати, его взяли десять минут назад. Он отрывал и разбрасывал автомобильные антенны, подобно Джонни Эпплсиду, сеющему радиоточки. Автомобильный патруль заметил его, когда он пытался скрутить антенну с «кадиллака» модели 1966 года. Пацан был пьян или накурился, а может, и то, и другое, и, когда сержант Мерчисон предложил ему прочитать контрольные таблицы Миранда-Эскобадо, написанные по-английски и по-испански на стене, тот не справился ни с одним из вариантов.
Патрульный отвел мальчишку в дежурку, наверх, где детектив Берт Клинг разговаривал с Хейзом по телефону. Клинг знаком приказал патрульному подождать на скамье за деревянным ограждением, а сам связался по селектору с Мерчисоном, дежурившим за пультом внизу.
– Дэйв, – сказал он, – у нас убийство в проходе у театра на Одиннадцатой улице. Займешься?
– Ладно, – ответил Мерчисон и отключился.
Убийство – обычное явление в этом городе, так к нему и относятся в полиции. Привычная, хорошо отлаженная машина завертелась.
Пока наверху Клинг заводил патрульного и его пленника в дежурку, сержант Мерчисон внизу у пульта сначала доложил об убийстве капитану Фрику, начальнику 87-го участка, затем лейтенанту Бернсу, шефу следственного отдела. Потом он позвонил в отдел убийств, который, в свою очередь, привел в движение механизм нарастающего распространения информации, захвативший полицейскую лабораторию, телеграфное, телефонное и телетайпное бюро в Управлении, судебно-медицинското эксперта, районного прокурора, начальника районной следственной службы, начальника центральной следственной службы и, наконец, самого комиссара полиции. Кому-то взбрело в голову лишить жизни молодую женщину, а в результате – многих сонных людей пришлось вытряхивать из постелей в холодную октябрьскую ночь.
Наверху в дежурке часы на стене показывали 12.30 ночи. Мальчишка, оторвавший двенадцать автомобильных антенн, сидел у стола Берта Клинга. Взглянув на него, Клинг крикнул в канцелярию Мисколо: «Притащи крепкого кофе, только погорячее!»
В другом конце комнаты, в камере для задержанных, пьяный интересовался, где же он, черт возьми, находится. Через какое-то время его отпустят, не забыв предупредить, чтобы он постарался снова не надраться до утра. Но ночь только началась.
* * *
Они прибывали по одному или по два, согревая дыханием руки, сутулясь от колючего холода, выдыхая белые облачка пара. Они сфотографировали девушку, сделали зарисовку места происшествия и, не найдя орудия убийства, стали вокруг тела, размышляя о неожиданной смерти. В этом проходе у театра полицейские были звездами и знаменитостями, а любопытная толпа, скопившаяся на тротуаре, где уже было установлено ограждение, старалась рассмотреть людей с полицейскими жетонами на плащах – опознавательными знаками, без которых никто не отличит обычного человека от полицейского в гражданском.
Прибыли Моноган и Монро из отдела убийств. Они бесстрастно наблюдали за порхающим вокруг убитой девушки ассистентом медэксперта. Оба в черных плащах, черных шарфах и черных шляпах. Выглядели они мощнее Кареллы, который стоял между ними с понурым видом перетренировавшегося спортсмена и страдальческим выражением на лице.
– Наделал он дел, – буркнул Монро.
– Сволочь, – добавил Моноган.
– Вы уже провели опознание?
– Жду, пока закончит медэксперт, – ответил Карелла.
– Надо бы узнать, что она здесь делала. Что это за дверь? – спросил Монро.
– Вход на сцену.
– Думаешь, она актриса?
– Не знаю.
– Ладно, Бог с ним, – махнул рукой Моноган. – Ну что, они там закончили с ее записной книжкой? Давай полистаем. Эй, вам там записная книжка не нужна больше? – крикнул он одному из лаборантов.
– Нет, можете забрать.
– Ну что, Карелла, давай посмотрим.
Лаборант стер кровь с сумочки убитой и передал ее Карелле.
– Пошли к свету, – предложил Монро.
Фонарь с металлическим абажуром висел над дверью. Девушку ударили ножом с такой силой, что брызги крови попали даже на внутреннюю белую сторону абажура.
Кроме записной книжки в сумочке лежало водительское удостоверение, из которого они узнали, что убитая – Мерси Хауэлл, проживавшая на Резерфорд-авеню, 24 лет, 5 футов 3 дюймом роста, цвет глаз – голубой. Там же был членский билет профсоюза актеров на ее имя и кредитные карточки двух крупнейших в городе универмагов. Они нашли пачку сигарет «Вирджиния Слимз», коробку спичек с рекламой художественной школы, расческу с длинной ручкой, семнадцать долларов и сорок три цента наличными, упаковку гигиенических тампонов, блокнот, шариковую ручку с налипшими на нее табачными крошками, щипцы для загибания ресниц, два жетона метро и вырезанную из местной газеты рекламу модной блузки.
Когда медэксперт закончил осмотр и констатировал, что смерть наступила от многочисленных ножевых ранений в грудь и горло, полицейские взяли плащ девушки и обнаружили в одном из карманов автоматический «Браунинг» 25-го калибра. Привязав бирочки к пистолету я сумке, они перенесли тело девушки в карету скорой помощи, и она уехала в морг. От Мерси Хауэлл остался на мостовой нарисованный мелом контур тела и лужа крови.
* * *
– Ну, протрезвел? – спросил Клинг у мальчишки.
– А кто сказал, что я был пьян? – огрызнулся тот.
– Ладно, тогда начнем. В соответствии с постановлением Верховного суда по делу Миранда против Аризона, мы не можем задавать тебе никаких вопросов до тех пор, пока ты не будешь предупрежден о том, что имеешь право прибегнуть к услугам адвоката, а также о том, что закон защищает тебя от принуждения к самооговору.
– Какой еще самооговор?
– Сейчас все объясню, – спокойно ответил Клинг.
– Помои, а не кофе, – хмыкнул мальчишка.
Клинг невозмутимо продолжал:
– Во-первых, ты можешь молчать, если тебе хочется. Это ты понимаешь?
– Это я понимаю.
– Во-вторых, если не желаешь, можешь не отвечать ни на какие вопросы. Это ты понимаешь?
