— Забиты?
— Битком.
Мы сидели в гостиной со стаканами в руках и смотрели на темную воду. Траулеры уже встали на якоря. На небе светились две луны — кажется, Алеф и Гимель.
Говорить не хотелось.
— Прости, если я нагрубил, — начал Перс после одной особенно долгой паузы. — Настроение паршивое. Знаешь… — он задумчиво посмотрел в окно. Мы потеряли треть населения, а продовольствия производим не меньше. Я всегда думал, что для нашего поселка главное — поставлять побольше рыбы, и можно жить. Но это не так, верно, Кев?
— Верно, — подтвердил я. — На планете должно быть сбалансированное производство.
— Я слышал, в Инчтауне закрылись два завода. Наверно, не хватало рабочих рук. Народ увольняется. Ну, там фермерство, рыболовство — им все нипочем, это работа индивидуальная, практически единоличная. Но вот промышленность… Ей нужны заводы, машины, кредиты, профсоюзные договоры, рабочие, конструкторы и менеджеры… Если все уедут, что будет с нами? Если заводы встанут? Ну, ладно, останется фермерство и рыболовство. Значит, когда сломается трактор, впряжем арбыка. А когда сломается двигатель, поднимем эту гадость — паруса. Ведь мы колонисты, мы аборигены. Кончится материя для парусов — соорудим их из листьев… — Он посмотрел на меня. — Понимаешь, Кев? Мы станем дичать, потому что некому будет покупать у нас рыбу и платить за нее деньги, на которые нам надо приобретать запчасти к траулерам и тракторам…
— Хедерингтоновцы говорили, — ответил я, — что Аркадия больше всего подходит для сельского хозяйства и рыболовства. Они владеют в нашем Секторе группой планет и собираются и нас прибрать к рукам. Мы будем производить продовольствие, а другие — машины и инструменты. Какая-нибудь планета будет обслуживать космические челноки, и так далее.
— Они свяжут нас по рукам и ногам… — пробормотал Перс.
И мы опять надолго замолчали.
На следующее утро за завтраком раздался прерывистый сигнал из моего кармана, означающий, что, по мнению телегазетчиков, есть новости, достойные моего внимания. Обычно это оказывалось сообщение об убийстве кого-то из власть имущих в каком-нибудь месте, о котором я и слыхом не слыхал, или о заключении торгового соглашения между двумя захолустными планетами, или о том, что я не продлил подписку. Сегодня, однако, новость касалась непосредственно Аркадии.
С экрана смотрела девушка ошеломляющей красоты.
Не успел я мысленно поздравить телегазету с тем, что они наконец-то правильно выбрали приоритеты, как до меня дошло, что девушка говорит о хедерингтоновском проекте. Тогда я попытался сосредоточиться на словах.
В общем, Организация собиралась выплатить «планете Аркадия» денег. Сумму такую огромную, что я тут же забыл ее; знаете, как это бывает с рядом нулей, разбитых на тройки. В голове немедленно возник интригующий вопрос: кому достанутся эти деньги?
Девица улыбнулась, словно обсуждала стоимость своих покупок в магазинах.
— Эта сумма будет внесена в Банк Вселенной, — сказала она, — и будет передана Всеаркадийскому Совету через пять лет, когда «Хедерингтон Организейшн», лишая себя многих выгод, вернет Аркадии прежнее состояние.
Что сделает Всеаркадийский Совет с такими деньгами? Потратит, надо думать. Я догадывался, кто первый их получит. Местному художнику закажут огромную статую Хедерингтона, которую воздвигнут в Премьер-сити на площади Совета. Затем начнется строительство Хедерингтоновского музея и Художественной галереи, которое превысит смету на четыреста процентов. После чего Верной Трейл и Потомки пионеров получат грант на развитие местных искусств и ремесел, которого им хватит, чтобы танцевать всю оставшуюся жизнь.
Остальное уйдет в центральные фонды. Рядовые жители никогда не увидят этих денег.
Некоторое время я смотрел на девушку, более интересуясь ею, чем продажей планеты. Девушка приятно улыбалась, сознавала, что приятно улыбается, и пользовалась этим — особенно когда нужно было сказать что-то неприятное.
— Естественно, Организация не выкладывает денежки просто так, продолжала она с улыбкой. — Мы, к примеру, сохраняем за собой право отчуждать частные земли там, где это понадобится для общественного блага. Однако это право будет применяться, уверяю вас, совсем не часто. С другой стороны, мы всем дадим работу. Насколько я понимаю, сокращение населения уже вызвало проблемы. Конечно, в первые годы, пока мы будем бороться за возврат к процветанию, жалованье у всех будет скромным. Зарплата составит только прожиточный минимум — но на счетах работающих будет расти безналичный фонд. Вместе это составит нормальную зарплату и одновременно станет возмещением капитала, который Организация вложит в планету.
При этом девушка ослепительно улыбнулась, и я пропустил дальнейшее, пытаясь разобраться в услышанном. Я чуял, что дело нечисто. Что, собственно, пыталась протащить Организация? Неужели они заставят нас работать задаром?
Я порылся в поисках проспекта, который раздавали на конференции, но не мог вспомнить, куда его засунул. Когда я вернулся к телегазете, девица уже заканчивала речь. Я понял, что больше не доверяю ей, и что ее улыбки вымученные и фальшивые. Она и наполовину не была такой красивой, какой показалась мне вначале.
В этот день в «Клубе» должно было состояться собрание. Я решил, что съем ленч там, а заодно узнаю первую реакцию людей на свежие новости.
В «Клубе» еще никого не было, так что я отправился на кухню, где хозяйничал Чукалек. Я справился о его здоровье — у него нередко текла кровь из носа — и выразил соболезнование по поводу всего лишь пятого места в гонках. Он бросил на меня быстрый нервный взгляд; пальцы его шевелились.
Я вспомнил, что Чукалек страдает еще и нервами. Это не очень заметно, пока он хлопочет на кухне: чистит картошку, лихо — на страх врагам — рубит мясо, шинкует лук, печет хлеб…
Впрочем, при выпечке хлеба как раз и проявляется этот психосоматический недуг.
Чукалек месит тесто с увлечением, даже с жадностью. При этом он монотонно мычит под нос какую-то мелодию — все громче и громче. И все мнет, мнет, лихорадочно двигая локтями — он никогда не пользуется имеющейся на кухне прекрасной тестомешалкой. Мычание превращается в торжествующую победную песнь, когда Чукалек начинает в неистовстве шлепать на стол готовое тесто. Потом он наконец приходит в себя, хлопает рукой по лбу и принимается рвать бледную бесформенную массу на куски, придает им форму булочек, раскладывает их аккуратными рядами на противень и сует в печь.
Однако один кусочек он всегда оставляет; весь вечер и весь следующий день он таскает этот комок с собой, постоянно терзая его, как эспандер. Тесто постепенно темнеет и к следующему замесу по цвету напоминает испеченный хлеб. Тут Чукалек заменяет его новым.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
