— Ну, по-твоему, это, наверно, смешно, — с трудом сдерживаясь, чтобы не хмыкнуть, ответствовал юный катар. — А по-моему, глупость невероятная. Где ты видел крест дискоидальный на спине? И вообще, ты видел когда-нибудь дискоидальный крест?.. Ты хоть знаешь, что он означает?..
— Видел… Не помню, где. У тебя на книжке какой-то нарисован…
— «Книжке»! Это же Евангелие!
— Так оно же не на латыни. Вот я и не связал… А что, по-моему, это недурная идея — рисовать их на спине, а? Например, мелом. Белые на черном, сразу видно… Особенно просветленным, пожалуй, можно и на лбу. Чтобы друг друга издалека узнавать.
— По-моему, — голос Этьена снова затвердел, — ты издеваешься над моей Церковью.
— Этьен! Милый мой! Да вовсе же нет! И потом, какая разница, ведь не это же главное… Главное, что мы оба — христиане. И Город Грааля, это тоже — главное.
— Ну, да, — растаял, растаял, снова мягкий, как глина, мягкий, как трава… — Только… Слушай, неужели с моим отцом ты собираешься разговаривать… так же, как сейчас со мной?.. Про кресты дискоидальные, которые, кстати, не имеют ничего общего с этим вашим…
— С распятием. Эпитета не надо. Нет, отвечаю тебе честно, — Кретьен теперь ехал без стремян, лес кончился, и дорога петляла через душистое поле, над которым поднимался в медовом запахе гул множества пчел. Кретьен закинул лицо в яркое ветреное небо, и в золоте солнца его волосы отливали серой сталью. — Нет, с твоим отцом я собираюсь разговаривать иначе.
4
В Ломбер они прибыли в начале июля. Было очень жарко и влажно. Кретьен при виде улочек Ломбера испытал томительное чувство узнавания — ему так и казалось, что сейчас откуда-нибудь навстречу выйдет Аймерик. Кроме того, весь этот город был просто пропитан Мари и их любовью, некогда расцветшей здесь… Несмотря на то, что Ломбер был захудалый городишко, большая деревня, обнесенная стеной неравной высоты — где каменная, где — деревянная, не Альби, короче. Всего-то хорошего — сеньорский замок неподалеку, за стенами.
За въезд в город потребовали несколько монет. Этьен хотел было возмутиться — не торговцы же они какие-нибудь, один — благородный господин, который разъезжает где ему вздумается, а второй вообще, можно сказать, на родину возвращается… Но Кретьен, не желавший ни с кем разбираться, быстро заплатил за себя и друга, и невыспавшийся охранник хмуро распахнул перед ними одну створу ворот.
— Зря ты ему дал денег, не надо было, — заметил Этьен, — я бы с ним разобрался…
Трувор только плечами пожал. Он почему-то жутко волновался.
Вот в замок их пустили беспрепятственно. Этьену стоило только назвать волшебное имя Оливье — и тут же на него выскочил кто-то знакомый, какие-то молодые люди, которые его облапили и, смеясь, куда-то увели. Кретьена оставили сидеть в квадратной малой зале на первом этаже, наслаждаться полумраком после яркого солнца. Он и сидел, размышляя, совсем ли Этьен про него позабыл или через год-другой все же вспомнит, что был у него такой приятель… Попросить, что ли, вина? Но, как назло, ни одного слуги поблизости не видно… Или отправиться искать хозяина замка, расспросить его про Аймерика? Вот кого хотелось бы отыскать! Может, он где-то поблизости?.. Что же, раз уж Этьен — такая свинья и его подло бросил, он тоже может заняться своими делами. Вот старого друга разыскать, например.
Он вышел в галерею, опоясывающую весь главный фасад здания, и поспешил вдоль больших светлых окон, — шагая из света в тень, по квадратам солнца. Дверей на задней стене галереи было много, Кретьен наугад толкнул первую попавшуюся — и оказался на лестнице.
Не желая вламываться ни в чью комнату незваным, Кретьен пошел вдоль дверей, по коридору, увешанному неразличимыми в полумраке гобеленами. Дневной свет сюда почти не заглядывал, а ночной зажигали только по ночам. Трувор надеялся на удачную встречу — и недаром. Из одного покоя, едва не сбив его с ног, стремительно выскочил некто — и возопил радостно: «Эн Кретьен!»
Самое обидное, что Кретьену его лицо ничего не говорило. Высокий, широкоплечий рыцарь лет сорока — сорока пяти. Широкое, приятное лицо, с серовато-русой узкой бородкой, но хоть убей — не вспомнить, как этого сира зовут. Поэт уже открыл было рот, чтобы вопросить, с кем он имеет честь беседовать, но тот стремительно втащил его в комнату, из которой только что выскочил сам, и по роскошеству спальни с огромным камином, скамьями с подушками для сиденья вдоль стен, огромным канделябром с восковыми свечьми — Кретьен понял, что имеет дело по меньшей мере с родственником владельца замка.
— Мессир… Скажите, кто же теперь владеет замком Ломбер? (Вывези, вывези, кривая, вывези, будь так добра…)
И кривая не подкачала.
— Представляете, Кретьен, — теперь владелец — я. Отец умер в прошлое Рождество, да пребудет он в общении Духа Святого… Так что перед вами — сеньор Ломбера, не просто рыцаришка.
Ура, проблема решилась сама собой. Это старший брат Аймерика, вот только как его зовут?.. Разрази меня гром, чтоб я помнил…
— О, как я рад увидеться с вами вновь!.. (Про Аймерика надо бы спросить. Ведь он меня с ним знакомил, кстати сказать. Но нельзя же так сразу, в лоб…)
— Как вы сюда попали-то, эн Кретьен? Приехали с моим братом повидаться?..
— Да, эн… (Гийом! Победа! Я вспомнил!) — эн Гийом… Кроме того, меня и моего друга, Этьена Арни, сюда привели и другие дела… Ведь мессир Оливье, (священник? Епископ? Главный еретик? Как бы его назвать, чтобы никого не обидеть?), учитель моего друга, сейчас пребывает в вашем замке?..
— Да, Совершенный здесь, — голос рыцаря стал чуть глуше от почтения, — имеет в Ломбере кров и убежище, как и многие иные pauperes Christi[8]… Однако, — губы его чуть дрогнули в грустной усмешке, — мое имя вовсе не Гийом. Я — Альфонс, второй по старшинству, а брат мой Гийом позапрошлой зимой умер от лихорадки.
— Прошу извинить меня… мессир, — Кретьен залился краской. — Я давно не бывал в Ломбере, не знаю никаких вестей… Скажите, а в полном ли здравии мессир Аймерик?..
Этот вопрос прозвучал совершенно естественно, и Альфонс ответил сразу же, каким-то очень южанским жестом успокаивающе взмахивая рукой:
— О да, брат мой в добром здоровье. Около полугода назад Аймерик наконец принял сан…
(…Аймерик! Принял сан! О Боже ты мой, какая… несчастливая судьба!..)
И теперь пребывает вне дома, исполняя миссию Доброго Человека по поручению своего наставника. Если вы здесь задержитесь на несколько месяцев, может быть, его и встретите — до праздника Malilosa[9] брат обещал появиться в замке. Впрочем, что это я, — спохватился эн Альфонс, — кормлю поэта разговорами… Идемте, сейчас прикажу подать вам завтрак. А Этьен, говорите, с вами приехал? Этьен Арни, filius minor[10]?.. Странно, он же должен был еще с полгода провести на севере… Видно, и впрямь что-то важное случилось. Надо мне вас расспросить.
(А, так Этьен не ради собственного удовольствия сидел в Аррасе, где его ежеминутно могли зацапать католические власти. Это, значит, он проходил миссию вроде послушания… А вдруг он что-то не то сделал, и его изгнали? Может такое быть? И — следы плетей на спине, на его худой спине… Кто его бил, когда и за что?.. Все это очень странно и оч-чень неприятно. Эн Альфонс, конечно, чрезвычайно вежлив, на диспуте все были — само красноречие, об Аймерике и речи не идет, но… Я ведь на самом деле ничего не знаю о еретиках, подумал поэт, внутренне напрягаясь, — я не знаю, где здесь опасность. Этьен, маленький, что с тобою сделали — и кто это сделал?..)
…Кретьен наслаждался холодной зайчатиной и легким вином в малой зале, когда эн Альфонс вдруг вскочил, не окончив фразы, и склонился в глубоком поклоне в сторону дверей. Гостю, к двери сидевшему спиной, на миг показалось, что это к нему относится столь неожиданный жест почтения, и он слегка поперхнулся от изумленья. Впрочем, ошибку он осознал секунду спустя, и, выпустив из рук не до конца еще обглоданное заячье ребрышко (вот только перца не хватает…), обернулся, приподнимаясь. Двое вошли почти неслышно — (две черные тени, люди без плоти) — и теперь смотрели на них с вежественными, спокойными улыбками.
Кретьена продрало по спине сквозняком, и он едва не опрокинул скамью. Этот сквозняк он помнил. Хотя последний — и единственный — раз в жизни ощущал его двадцать лет назад.
холод, холод, дрожь, смущенье, Присутствие… Святой отец Бернар.
…Отец Бернар, едва не воскликнул он пораженно — но мгновенное наваждение прошло, и поэт увидел человека, старшего из двоих пришедших, так, как тот выглядел на самом деле. Ничего общего с аббатом Клервоским, совершенно иные черты. И одежда — не белая. Черная.
Только сейчас Кретьен понял, что вторая черная фигура, пониже — не кто иной, как Этьен. Юный катар сиял, как медный таз, лицо его можно было бы использовать вместо светильника ночной порою. Он не отводил глаз от своего спутника.
