В бане задержался один из парней по имени Степка. Вскоре вернулась обратно ушедшая было со всеми Анютка. Между ними начался тихий разговор. Видимо, даваемое Степкой поручение казалось девушке не из легких. Подумала она, подумала и тряхнула косичкой:
— Авось да выполню!
Коробейник не потерпел убытка. По случаю пропажи он удорожил прочие товары и, распродав принесенное, очень довольным выбрался налегке из Кутозера. К полудню следующего дня вернулся измученный дальним путем посланец деревни. За его спиной в плетеной корзине сидел петух. У самой деревушки, расслышав клохтанье куриц, петух закукарекал.
— Ну вот! Вот! — встрепенулся кутозерец. — Есть у нас в деревне вор… Ясное дело!
Встречные соглашались с ним. Всю дорогу молчала мудрая птица, а стоило подойти к селению, тотчас подала голос. Следовательно, в деревне вор!
Все взрослое население было на «страде». Облепленные комарьем, весь день косили кутозерцы болотную траву. До омертвения коченели ноги в холодной жиже болота. От множества укусов вспухали шея и руки, а лицо становилось неузнаваемым. К вечеру, с трудом сгибая ноющие ноги, косцы медленно возвращались в деревню. Комсомольцы были озабочены — весть о петухе уже разнеслась среди кутозерцев:
— Принесли петуха, который молчал всю дорогу, а в деревне тотчас же запел. Старики говорят: «В деревне есть вор!»
Возвратясь домой, кутозерцы вымылись в бане, принарядились и начали собираться на лужайке у часовни, где обычно устраивался сход. На этот раз не слышалось смеха и оживленного судачения. Идти на «суд» было жутковато: «Прикоснешься к петуху — и вдруг он кукарекнет? Чем тогда миру докажешь, что ты не крал?» Каждый втайне чувствовал нелепость такого обычая, но как набраться смелости и высказать землякам это вслух?
Старики заботливо следили, чтобы собрались все односельчане. Вскоре отправили гонца за «судьею».
— Ой-ой-ой! Хосподи Исусе! — послышались из деревни вопли. — Ой-ой! Дуавитту кукко! Это ль не чудо?
Кутозерцы бросились к избе, где находился петух. Каждый вертел и старательно тряс мертвую птицу.
— Дуавитту кукко… Дуавитту (задушен)! — повторял каждый.
Кто-то пустил слух, что это дело комсомольцев.
Андрей Степаныч, самый уважаемый человек в Кутозере, прежде подрядчик у купцов-лесозаготовителей, имел личные счеты с комсомольской ячейкой. За попытку заняться тайной скупкой овечьей шерсти для перепродажи кооперативу волостная налоговая комиссия подвергла почтенного кутозерца индивидуальному обложению. От кого-то он разузнал, что комсомольцы подавали на него заявление. Надолго запомнилась ему эта обида. Глядя на мертвую птицу, Андрей Степаныч решил отомстить своим обидчикам. Он объявил, что сам привезет от зятя черного петуха. Старики одобрили его предложение. Без долгих сборов бывший подрядчик уселся в лодку. Бесшумно заскользила она по озеру и исчезла в голубоватой дымке.
Получив от зятя черного петуха, Андрей Степаныч утречком направился в обратный путь. Вернулся он в Кутозеро не рано, однако народ был еще на покосах: суд, конечно, судом, а время все-таки хозяйственное! Покос не ждет.
Задуманная Андреем Степанычем месть казалась ему важнее сенокоса. Он остался дома, чтобы уберечь привезенного «судью» от горестной участи предшественника.
Вечером народ вновь собрался у часовни. Тая усмешку в зарослях усов и бороды, Андрей Степаныч принес плетушку с петухом и сам привязал его за ногу к корзине. Бывший подрядчик оказался человеком сообразительным — за это время птица привыкла к своему щедрому кормильцу и теперь не станет его опасаться.
Толпа широким кольцом расселась на траве вокруг страшного «судьи». Кто-то даже всхлипнул. Жуть перед случайностью охватила всех «пытаемых».
— Подойдешь к петуху, — громко шептала свекрови молодица с явными признаками скорых родов, — а он вдруг заверещит! Сколь ты не клянись, сколь ты не крестись, а кто ж тогда поверит твоей честности? Ой, мамонька, вдруг приключится беда-а!
Старуха в ответ сама смахнула слезинку: «Хоть бы помереть без срама, вовек воровкой еще не слыла!»
Сбросив порядком побуревшую суконную фуражку и разгладив гребешком стриженные «под горшок» поседевшие волосы, Андрей Степаныч вызвался первым подойти к петуху. Человек расчетливый, он правильно решил, что, накричавшись вдоволь, пока его несли в плетушке, петух едва ли заорет сейчас. Поэтому был смысл раньше других доказать собравшимся свою невиновность. Пройдя испытание первым, он встанет около петуха для наблюдения за правильным выполнением обычая. Вот тогда-то и осуществится задуманная им месть!
Зная, что за ним следят, Андрей Степаныч глядел с таким умилением на черного петуха, словно тот был иконой, да еще с нарочитой торжественностью перекрестился. Поклонившись степенно народу и незаметно для самого себя поеживаясь, он осторожно подошел к «судье» в черных всклокоченных перьях. Хоть и с трудом, но губы бывшего приказчика привычно растягивались подобострастной улыбочкой. Так когда-то он подходил к «большим людям»: к купцам и уездному начальству. Ласково смотря на петуха, Андрей Степаныч ловко округлил вокруг него руку. На расстоянии казалось, что он вплотную прикоснулся к петуху. Молчанием птица подтвердила честность Андрея Степаныча. Вот когда он по-хозяйски выпрямился, словно вновь настало время скидывать перед ним шапку. Встав вплотную у самой плетушки с петухом, бывший приказчик скомандовал:
— А ну, выходи! Который следующий?
Произошла заминка — никто не решался первым доказать свою непричастность к пропаже. Всем известно, что петух птица капризная, а потому каждого кутозерца одолевал страх. Толпа глухо шепталась, люди старательно уговаривали, подталкивая друг друга.
— Иван Парфеныч, друг! Будто не веришь в себя? — выпихивал кто-то старичка с реденькой бородкой. — Подь, подь со христом…
— Тебе бы самому идти! — сердился тот, пятясь слабыми ногами. — И тебе бы! Не стариковско дело ленты шелковы красть: не на бороду весить!
Долго гудел сход, но никто не двигался с места. Наконец тихонечко заковылял к петуху самый захудалый житель Кутозера бобыль Богданов. Толпа сразу затихла. Опираясь на костыль, с трудом брел на «суд» старик. На лице, заросшей редкой дорожкой белых волос, бродила усмешка. Над собой или над петухом, или над столпившимся глупым людом смеялся древний лесовик? Пальцем прикоснулся он к разодранному в драках гребню «судьи» и вновь усмехнулся. Должно быть, впервые за всю его долгую жизнь смотрели на него земляки с завистью: «Тебе-то счастье… Каково-то нам будет?»
Опять заволновался народ — кому теперь брести? Казалось страшным идти поодиночке, и вот человек пять двинулись скопом. Медленно потянулись добровольные мученики к петуху. Одни с раболепной улыбочкой- другие с тупо выпученными глазами и приоткрытым ртом, и все почему-то одним боком вперед, словно каждого из них кто-то невидимый тянул на привязи. Шедший впереди сын Андрея Степаныча Федька зачем-то сгорбился и, подскакивая на согнутых в коленках ногах, приветливо кивал головой птице, словно петух был ему лучшим другом. «Не подведи меня, петушок разлюбезный», — читалось на его лице. Чем ближе подходили к петуху несчастные, тем их лица делались бледнее. У замыкающей шествие беременной молодицы на щеках и лбу задвигались желтые пятна. Испытуемые приостановились вблизи петуха. Федька совсем пригнулся к земле, рот его перекосился, бессильно закачались руки. Он чуть дотянулся до хвоста птицы и отпрянул назад, быстро-быстро семеня, пытаясь придать себе достойный вид.
— Ну! Ну! — бормотал он, вытирая рукавом пот с лица. — Ежели человек не воровал, так уж петух не погубит. Это ни в жизнь!
Вся группа благополучно миновала опасность. Только с беременной молодухой едва не случилась большая беда. Она шла последней и, когда осталась одна перед петухом, то застыла от страха на месте. Понукаемая криками, она двинулась к кошелю, медленно ступая широко раскоряченными, толстыми, словно бревна, ногами. Вскидывая шеей, петух тревожно посмотрел на нее и вдруг напружинился, вытягивая шею и закатывая глаза… На лице несчастной молодухи мелкими бисеринками выступил пот. В толпе кто-то взвыл от ужаса: на век сейчас «судья» опозорит молодицу! Петух открыл глаза, прислушался к непонятному ему воплю и забыл прокукарекать… Только этим спаслась несчастная от вечного срама. Женщина не помнила, как добралась к родне и запричитала, прижимая ладони к животу:
— Ой, дитю заколотилось! Ой, было страху! Ой, лихоньки!
Прошли «испытание» еще десяток кутозерцев. Андрей Степаныч с нарастающим нетерпением следил за комсомольцами. Те, как всегда, держались кучно.
— А чего ж это комсомольцы не выходят? — громко скомандовал он. — Прошу-с, как раньше у господ выговаривали, одолжения!
