Он сглотнул. Надо что-то срочно делать – иначе его реакция станет заметна через тонкие шальвары! Но…
Зачем ему что-то делать?!
Ведь женщина – не настоящая. И она наверняка – его раба! И не станет сопротивляться и протестовать, что бы он ни приказал… Сделать!
Эта мысль сразу отрезвила, и заставила опуститься то, что напряглось было…
Хочет ли он сейчас что-то делать? С этой, этой…
Гм-м-м…
Н-да. Вот уж задачка.
Он стукнул гребнем о столик. Мысленно пожелал – чтоб женщина исчезла.
Она и исчезла, всё ещё загадочно-призывно показав в обворожительной улыбке жемчужинки мелких ровных зубов – совсем как тогда, у бассейна, когда несмотря на полумрак, рассеиваемый лишь луной, серебрившей грациозное стройное тело, придавая воистину неземное, маняще-загадочное очарование, конечно же, учуяла его присутствие!
Но захотела расчётливо-изощрённо поиграть с чувствами и вожделениями юного мужчины!..
Хассан, сам не заметивший, как снова сжались до скрипа челюсти, нахмурились брови и сжались кулаки, приказал телу расслабиться. Не так-то легко оказалось это сделать!
Особенно в отношении напрягшейся до состояния натянутой струны врождённой осторожности – сколько раз она спасала и выручала, не давала попасть впросак!
А ведь обилие возможностей и осознание своего исключительного положения – страшное искушение!
Но отдать всё это Магрибцу – не менее страшная… Глупость!
Он снова сел. Положил гребень на место.
Отстранённым взором долго смотрел на последний из предметов, оставшийся «неиспробованным» – золотую корону Султана…
2. Великий Султан.
Иброхим выпрямился и отёр пот со лба. Наконец-то!
Чёртово солнце – сегодня печёт как-то особенно сильно!
Но он закончил-таки проклятое Государственное поле. И даже самый придирчивый проверяющий не придерётся.
– «И охота тебе горбатиться, словно ишак! Делал бы побыстрей да пахал помельче, как Юлдаш-ака – вон, небось, его никогда не заставляют перепахивать!» – как вечно ворчит ничего не понимающая в этом деле жена.
Дура.
Потому что «перепахивать» старика не заставляют лишь потому, что когда выясняется, что пропахано на недостаточную глубину, Юлдаш-аке в наказание просто дают другое, новое, поле!.. И потеря времени и сил ещё больше.
Приподняв отполированный до блеска лемех плуга, Иброхим осторожно постучал им о землю. Звенит отлично. Значит, цел. Порядок. Можно сдать на склад Султана. Или – Повелителя Вселенной, Украшения Мира, Властителя дум и свершений, Великолепного и Великого Султана Хассана Первого. Милостию Аллаха управляющего твёрдой рукой Султанатом, раскинувшимся от жарких пустынь Африки до непроходимых болот северной тундры, и – от Гибралтара – до побережья Страны Восходящего Солнца.
Кощунственная мысль опять больно кольнула: всего тридцать лет назад, когда Иброхим был лишь восторженным сопляком, опасливо глядевшим на мир из-за плеча старшего брата, это надутое сейчас чванливо-расфуфыренное «Величество» не стеснялось показать себя народу на базарной площади Столицы: показать, что является просто молодым парнем, волею судеб заполучившим корону старинного города-государства…
А позже наглухо затворившееся за надстроенными стенами Дворца, окружив себя тройным кольцом стражников-телохранителей, и живущего в этом огромном Дворце практически в одиночку… И лишь изредка провозглашающее Торжественный Приём: в честь праздников, или – для Послов, избранной наследной Знати, и управляющих от его имени Султанатом, высших Чиновников.
Нет, в те далёкие, первые, дни воцарения, народу в столице даже раздавали подарки – лепёшки из пшеничного (!) хлеба, рубахи из хлопка, на всех перекрёстках стояли бочки с вином, из которых можно было черпать прямо пиалами: пей, сколько сможешь отпить! Потому что многочисленные помощники Государственного виночерпия уже развозят арбы с полными бочками взамен пустых.
Жизнь казалась прекрасной и многообещающей.
Потому что Войско Султана непрерывно расширяло границы царства, завоёвывая всё новые и новые богатейшие земли. И оттуда свозились в Столицу несметные сокровища – в виде дани, или военной добычи… А туда устремлялась безземельная беднота: получить, наконец, обещанный пожизненный надел!
Осесть на нём, на своей земле! Работать и кормить: вначале себя, а потом и семью, когда удастся накопить на калым за хотя бы первую жену. Насадить виноградники, огороды, шелковицу, абрикосы, персики, инжир, хурму…
Чтобы отдыхать на старости лет, наслаждаясь устроенностью детей и внуков, и покоем и достатком под успокоительный шелест листвы раскидистых деревьев!
Иброхим распряг волов, и повёл их в тень шелковичного дерева: пусть пока постоят. Он должен собрать свои нехитрые пожитки, и доесть оставшиеся поллепешки. Ржаной.
– «И никогда-то на тебя не напасёшься! Работаешь за двоих, а уж ешь – за пятерых!» – как, раздражённо морщась, говорит теперь его постаревшая и насквозь циничная, озлобленная тяготами быта, первая и единственная жена. Которую зовут Малика. Принцесса с древне-фарсидского… Только вот судьба всех этих Шахинь, Султанат, Царевен и прочих девчушек, как стало модно называть их в момент начала правления Хассана – (Тогда – не Первого, а просто – Хассана!) куда как безотрадна! Работа до седьмого пота и дети – вот и всё, что осталось от необоснованно радужных надежд.
Да, восторги и оптимизм у народа прошли быстро – на третий год правления.
Когда ввели новые налоги: на торговые сделки, на пользование водой и воздухом Великого Султаната. Таможенные пошлины. Налоги на строительство даже жалкой мазанки. А затем – и на жён, и на скотину. И даже на кур.
Сидя в тени, Иброхим думал. Почему никого не берут в Армию Султана? Неужели великий Хассан может сам «рожать», или как-то делать, всех этих воинов – рослых и неутомимых, как на подбор, и готовых слепо выполнять все, даже идиотские, приказы, наплевав на получаемый результат, или потери? Как случилось, например, с саранчой, напавшей на посевы и виноградники африканской колонии.
Саранчу тогда, конечно, истребили… Но никто не сказал сардорам, для чего уничтожается саранча. А ведь уничтожалась она только чтобы спасти все эти посевы и лозы!
Вот и оказались посевы – вытоптаны, а лозы – разбиты в мелкое крошево вместе с миллионами раздавленных сапогами и разрезанных секирами и саблями, насекомых!
Иброхим доел хлеб, аккуратно собрал крошечки, и высыпал горлинкам, терпеливо поджидавшим тут же, буквально в шаге. Вот уж незлобливые и мирные птички.
Своим гугуканьем напоминающие о том, что хоть кто-то живёт без правителей…
Он увязал в мешок свой нехитрый скарб.
Работа заняла шесть дней. Причём само поле Иброхима заняло лишь полдня. А остальное – отработка для «Величайшего»!
А отец говорил, что на прежнего Султана работали два дня. И один – на своём поле. Которое могло прокормить семью с даже пятью детьми… А сейчас – только-только хватает себе, жене и сыну.
Сын.
Иброхим с содроганием думал, как же сын сможет накопить на Калым – хотя бы на одну-единственную жену! Ведь теперь, когда зерна еле-еле хватает на еду, продать излишки невозможно! Он слыхал, что и виноделы, и те, кто выращивают эту, новую, культуру – репу – и многие, многие другие дехкане, занимающиеся из поколения в поколение чем-то одним, вроде хлопка, – в таком же положении! А уж про то, что всех ремесленников – медников, горшечников, ткачей, столяров, портных – обложили налогами и «отработками» точно так же, можно и не говорить… Поэтому и товары и продукты на базарах теперь стоят в несколько раз дороже. И пылятся на полках лавок.
У людей нет денег.
Начальник склада лемех плуга осмотрел тщательно. Но ни слова не сказал – уже счастье! А то пришлось бы платить штраф. За порчу казённого имущества.
Иброхим поставил крестик в соответствующей графе ведомости, и приложил палец, предварительно обмакнутый в чернильницу. Затем пришлось тащиться снова на поле, и идя рядом с Проверяющим, смотреть, как тот тычет казённым щупом в распаханную землю… А не смотреть – так тот может и нарочно сказать, что «щуп не входит до положенной метки!». И – всё. Начинай заново! Ничего никому не докажешь…
Только через час они вернулись в склад.
Клерк-чиновник кивнул начальнику склада, тот хмуро буркнул:
– До уборки – свободен. О дне начала тебе сообщат.
Иброхим, трижды поклонившись, вышел, пятясь задом.
Вспомнил, что надо ещё зайти в лавку – купить воды у другого чиновника. Подходить к арыкам и хаусам запрещено под страхом смерти…
Он закинул мешок повыше на плечо. Потащился, с тоской вспоминая, как питал глупые надежды на улучшение жизни простого труженика – «кормильца» Великого Султаната – с воцарением подростка, про которого ходили слухи, что тот и сам происходит из самых низов простого народа. И который должен (вроде бы!) понимать, чей ежедневный упорный и добросовестный труд кормит всю страну. И разделять чаяния и заботы.
