– Кто из писателей, на ваш взгляд, смог отобразить это противоречие – и жизнерадостность, витальную силу, которая тогда, несомненно, присутствовала в человеческих душах, и глубокую боль?
– Последние годы я занимался Шолоховым, отдал ему 10 лет жизни. Быть может, самая большая удача в моей жизни, что мне удалось выйти на владелицу рукописей первых двух книг «Тихого Дона», после чего Академия наук благодаря помощи В.В. Путина их выкупила, а я смог подготовить факсимильное их издание, подтвердив бесспорность авторства М.А. Шолохова. Международный Шолоховский комитет готовит к выпуску в ближайшее время издание «Тихого Дона», подготовленное с учётом оригинального текста найденной рукописи романа и снабжённое уникальным словарём северо-донского казачьего диалекта, подготовленного С.М. Шолоховой.
Я пришёл к пониманию Шолохова достаточно поздно: через прозу Яшина, Абрамова, Шукшина, Белова, Распутина, Можаева, Солоухина. Это мои ровесники, блистательная плеяда писателей-деревенщиков, вошедших в литературу в 60-х годах. Такой была мощная шолоховская традиция в литературе – как ни парадоксально, но даже Солженицын с его «Одним днём Ивана Денисовича» и рассказом «Матрёнин двор» – лучшее, что он написал, – относится к этой традиции. И если сегодня перечитать «Тихий Дон», то понимаешь, что это помянутое вами противоречие, свойственное нашей литературе прошлого века в целом, особенно мощно выражено в творчестве Шолохова. И прежде всего в самом значительном, на мой взгляд, произведении мировой прозы ХХ века – в «Тихом Доне».
Удивительно, что эта книга вообще увидела свет. Удивительно, что она была написана мальчишкой, который прошёл испытание Верхнедонским казачьим восстанием, дав себе клятву рассказать всю правду о нём. Если вспомнить начало романа, его первую книгу – там счастливая, полная сил и веры в будущее, в возможность счастья жизнь. Первая книга романа – это апофеоз народной, казачьей, крестьянской жизни, её внутренней глубины, её душевного богатства, того, как жила эта станица и вся Россия в предреволюционный год. А по мере развития действия уходит в небытие весь род Мелеховых, погибает. К концу остаётся только Мишутка в объятиях Григория, который встречает его на берегу Дона. И – чёрное солнце… При этом Шолохов-то знал, что прототип Григория, Харлампий Ермаков, в 1927 году был расстрелян по приказу Ягоды. То есть автору было известно, что возвращение Григория условно – тот пришёл на смерть. Более испепеляющей трагедии в литературе минувшего века я не знаю. Но при всём трагизме романа «Тихий Дон» он в конечном счёте излучает свет. Говоря высоким слогом, роман духоподъёмен, заставляет верить в наш народ, он лечит душу. За этим стоит мистическое знание писателем России. Роман «Тихий Дон» положил начало целому слою русской литературы, вызвал к жизни плеяду замечательных писателей – крестьянских детей, получивших образование и высокую культуру в советское время. Впервые в истории столь высокую подлинную литературу дала нам глубинная народная жизнь. Это литература знаковая, особого рода.
– Осталось ли в современной литературе место для героического начала?
– Без героизма в жизни его не может быть и в книгах. Так вот, в моём представлении сегодняшний жизненный героизм заключается в том, чтобы оставаться верными базовым принципам подлинно человеческого существования, по которым деньги, материальные блага есть не цель и смысл, а лишь условие подлинно человеческого бытия. Люди, которые живут по этим законам, сформированным ещё православием, продолженным великой русской литературой, – они не могут принять насилия над совестью и справедливостью, которое океаном разлилось в современной жизни. Героизм сегодня проявляется прежде всего в верности этим нерушимым ценностям и противостоянии тому, что эти ценности уродует и уничтожает. Отказ от этих ценностей и подмена их ценностями ложными настолько глубоко проникли в нашу жизнь, что за будущее России становится страшно. Мы можем потерять фундаментальную нравственную основу, на которой стояли века и которая формировалась тысячелетиями народной жизни. Сегодня осуществляется планомерная, глубоко эшелонированная и последовательная атака с целью глубинно видоизменить наш нравственный менталитет. Идёт растление души народа – и стихийно, и намеренно. Борьба с этими растлителями, которые ради личной корысти и преуспевания подменяют идеалы потребительством и ради этого растаптывают людей и саму жизнь, – вот что сегодня требует героизма. И это героизм особого рода. Не все к нему готовы. Тяжело осознавать, что мы дожили до такого времени, когда героизмом становится само стремление жить по совести…
Беседу вела Ольга ШАТОХИНА
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 5,0 Проголосовало: 10 чел. 12345
Комментарии: 17.02.2011 20:42:47 - юрий дмитриевич шатунов пишет:
Огромнейшее спасибо Ф.Ф.Кузнецову за установление исторического факта принадлежности "Тихого Дона" Шолохову. Такую увесистую оплеуху преподнесли Вы наукообразной швали. Спасибо и за то, что в отличие от многих, сохранили память о принадлежности к своему народу и не предаете его.
16.02.2011 23:19:34 - Вадим Иванович Фадин пишет:
родной язык
Уважаемый Феликс Феодосьевич, нельзя обуть лапти. Можно обуть в лапти человека. Успехов Вам Вадим Фадин
А до смерти – четыре шага
Литература
А до смерти – четыре шага
МЕТАТЕКСТ
Лев ПИРОГОВ
Четыре шага от войны : Сборник. – СПб.: Лимбус-Пресс, ООО «Издательство К. Тублина», 2010. – 360 с. – 2000 экз.
Алёша воевал, был ранен, поправился, довоевал и всю жизнь потом с омерзением вспоминал войну. Ни одного потом кинофильма про войну не смотрел – тошно. И удивительно на людей – сидят смотрят!
Василий Шукшин, «Алёша Бесконвойный»
Маркетологи утверждают, что книжный рынок не жалует коллективных сборников. Тем более замечательно, что книга «Четыре шага от войны» получила столь обильную прессу. (И поди отменно продалась – при своём-то крошечном тираже.) Не повернётся язык сказать, что успех незаслуженный.
Другой вопрос – заслуженный кем, чем?
Ну, наверное, Вадимом Левенталем и Павлом Крусановым, авторами идеи и замечательного названия («До тебя мне дойти нелегко, а до смерти...»). Четыре послевоенных десятилетия, от пятидесятых до восьмидесятых. Писатели, родившиеся в эти годы (Левенталь – самый юный из них), пишут о войне, которая становится всё дальше и дальше…
Только тут ведь ещё вот что важно. В несравненно большей степени, чем своим придумщикам, книга обязана успехом самому магическому слову «война». Сколько ни плевали в него, сколько ни твердили, что Великой Отечественной пора бы отойти в область преданий, а до сих пор заставляет внутренне собраться каждого русского.
Но вот именно этой собранности я в книге и не увидел. Книга получилась не про войну, а почему-то вдруг – про войнушку.
В рассказе Александра Карасёва «Предатель» (одном из лучших) война прямо так и представлена – детской игрой в солдатики. Да, на фоне жизненной трагедии деда, но – сколько там в рассказе того деда… И сколько солдатиков!
Виртуозно имитируя губами рёв моторов, играет в танчики Илья Бояшов, в морской бой – Сергей Коровин, в Гитлера – Максим Кантор…
Герман Садулаев с детской доверчивостью называет бумажные полосы, крест-накрест наклеиваемые на оконное стекло, «светомаскировкой», и редакторы верят ему на слово.
При том что небольшой рассказ Садулаева едва ли не лучше всех попадает в заявленный формат. Пребывающая в сумерках сознания старушка-блокадница снова ощущает себя маленькой девочкой, живущей во всё-таки захваченном врагом Ленинграде. Она снова голодает, а «где недавно висело вырезанное из жести тёплое «Молоко», мерцает ядовито-синим люминесцентом написанное по-русски незнакомое и страшное слово: «Супермаркет»».
Нет, с литературной точки зрения сборник неплох. Да и вообще неплох: хороши Карасёв и Олег Ермаков, хороши Крусанов и Сахновский, в точку бьёт Наталья Курчатова (школьники, отправившиеся в поход по боевым местам, из-за равнодушия и скотства «мирных советских людей» повторяют судьбу трагически погибшего десанта – снова, как в рассказе Садулаева, «четвёртый шаг» приводит туда, откуда уводил первый). Все по-своему хороши. Всё вроде бы удачно, всё правильно.
Только откуда это впечатление игрушечности? Откуда ощущение, будто авторы решили «поиграть с темой» и «поработать с жанром»?
