Странная это была публика. Она жила отражённым светом. Не сотвори себе кумира – сказано именно о них. Волнения, переживания, и чаще в итоге – ноль. Они досконально знали историю вуза и кафедр. Подобно довоенным бабушкам, судачившим у подъездов, у них наиполнейшие сведения о профессорах-преподавателях. Планктону известно всё: кто, с кем, когда и по какому поводу? Причем у них своя ценностная шкала. Для истинной оценки им не хватает конкретных знаний, однако ошибки у них редки, и все расставлены по местам в табеле о рангах, и они могут поспорить с ВАКом по поводу заслуг.
Да и планктон ли это? Скорее, низшее звено института, институтский технический персонал. Они знакомы друг с другом и связаны между собой и даже с научным кругом общенаучными интересами, но больше житейскими байками и общей институтской судьбой. На всё про всё у них собственное выверенное мнение. Они похожи на болельщиков, хранящих в памяти буквально всё о любимых командах: существенное и мелочи, вплоть до пристрастий, – играя роль непризнанных знатоков, авторитетов, третейских судей и хранителей личных тайн.
К подобной публике можно относиться по-разному. Пренебрежительно и отрицая её, хотя такое чаще плохо заканчивается, и остаётся признать способность этого слоя иметь негласное мнение и влиять на порядок вещей.
У этого мира есть своё божество. Оно, говоря без патетики, – будущее. Мир этот с виду несовершенен, в нём масса интриг, неумения, недомолвок, однако он всё переживёт. Адепты его воспитают внуков не в религии, и Мокашов готов спеть им гимн!
Религия в наше время тоже необходима. Для милосердия. Хотя порой у неё милосердия ни на грош, и церковь нынче не та. Религиозные стали оголтелыми. Ещё немного, и станут наказывать тех, кто, скажем, не верит не только в высший смысл, но и в Деда Мороза, а заодно в гномов и ведьм! «Помилуйте, как же? – скажут вам они. – Кругом действительно много ведьм, может, с виду и не страшных, но с ними приходится считаться. Факт налицо».
Религия, по-Мокашову, скроенный древними свод правил. А полезны ли они в изменившихся условиях? Не факт. Религия – порядок жизни. Из утверждения принятого порядка порой возникали войны. Да, это правила с наивной мифологией и дорогой театральной постановкой, можно сказать. Так ведь нужны какие-то правила, чтобы, не тратя времени, поступить правильно. Порой и подумать некогда, а нужно действовать.
– Не к месту он, – прошептал Кирилл, а шум с задних рядов словно подтверждал его мысль, – не в кайф, и зануда неимоверная.
– Примитивен очень. Начал за здравие, а кончит за упокой. Напоминает отпевание.
3
«Стороннее непременно лезет в голову, – рассуждал Мокашов. Он думал, чтобы отвлечься, занять себя, хотя мучаться оставалось недолго. – А религии, хотя и разные, но все об одном. Они расцветают в наивном обществе и неизбежно отомрут. Разумным обществам не нужны религии. Их могут, конечно, сохранить по традиции, как раритет, как сказки детям или старухам о загробном мире. Это не помешает. Наоборот.
По-крупному мысли планктона совпадают с заботами человечества. У человечества ограниченные пути. Неизбежны ассимиляция народов и их объединение, и, конечно, научное прозрение. Оно на повестке дня. Иного не дано. Иначе гибель как вида, витки иной эволюции до тех пор, пока планета не высохнет и взрыв центрального светила не возвестит о её конце.
Наука, увы, единственная спасительная соломинка, которая может что-то и продлит, но вряд ли спасёт. Но на науку надежда, в конечном счёте, и стоит молиться на неё и связывать с ней надежды. Сегодняшнее – временное баловство и неизбежный тупик в плане исторических перспектив.
Когда-нибудь неизбежно сольётся всё, исчезнут кафедры, споры, и станет общим правительство. И будет ужасно, если и в него по головам пролезут недоумки. А как бы хотелось поскорей перескочить ужасную эпоху, когда забегают по головам. За ней грезится спокойная жизнь и неизбежная перестройка. Ведь каждый строит собственный мир, свою сотовую ячейку, подобно клеткам организма, обеспечивающим жизнь.
Все, как и здесь, повторится на Земле, но в ином масштабе».
4
Всё было так и не так, и в шефовом взоре появились беспредельность тоски павшего гладиатора и вопрос: где гарантия, что его вот-вот не схватят и не проволокут сообща по вселенской грязи, ославив притом?
За что? За жульничество, за идею, обманув всех, стать мистификатором. Добиться почёта в своей деревне, посёлке, своих кругах. По просёлку гордо расхаживать. Как же, профессор, а скорее, «профессор кислых щей», но это поди докажи, лишь самому известно в деталях. Однако ты обставил всех, как говорится, поставил на место, оставил в дураках.
Возможно такое? Конечно. Нередко, но не всегда, и выручает порой институтский планктон. Он создаёт общественное мнение. Хотя, казалось бы, что зависит от него? Оказывается, зависит. Гулом на защите создаётся общий фон и, хотя это пресекается, можно захлопать выступающих. Так-то оно так, да что будет потом?
Ощущение уклона защиты не пропадало. Выступление Невмывако сформулировало как бы общий изъян, хотя и его было достаточно. Невмывако сел.
– Не выступление, а чушь и срам.
– Обгадил, можно сказать, с добрыми намерениями.
5
У осьминогов пугающие глаза. Он не только таращит свои квадратные зрачки, но может рисовать на теле огромные фальшивые глаза, пугая окружающих их размерами и формой. Теперь шефовы глаза выглядели молящими о помощи. Завезённый на сушу осьминог чувствует спасительную воду. Но где нынче ваша вода, Дим Димыч? Выступления в поддержку закончились, а другие выступят «и нашим, и вашим», в лучшем случае. Не пачкаясь.
Осталась поддержка шефа взглядом: мол, держись. А шеф нам не сват и не брат, и плодит себе на кафедре выгодноподобных. Типа Толи Овчинникова. Мол, а куда денешься? От реакции их умножения и растёт инертная масса. Масса трутней, через которую сложно пробиться к руководящему телу. В результате шеф в последнее время практически недоступен, а ты барахтаешься в болоте.
Копаясь в шефовом столе, Мокашов обнаружил маленький конверт с квадратиками из плотной бумаги. Он даже представил себе, как Протопопов вырезал двенадцать квадратиков по числу сотрудников кафедры и смеялся от удовольствия: мучившая его проблема приобретала кажущуюся простоту. Фамилии на квадратиках были тщательно выписаны. Выходит, не зря участились на кафедре эти досужие разговоры, и не бывает дыма без огня. А нелегко, наверное, выступать в роли Зевса-громовержца? Тщательно, как только мог, выписывал он, должно быть, фамилии и прикидывал. Пробовал, комбинировал тот или иной расклад, совмещая разными гранями, означавшими рабочее взаимодействие, и лишь богу известно, каким вышел последний вариант.
Забава руководителя – пасьянс из сотрудников и лозунги: «Не падайте духом, ведь будет значительно хуже, и остаётся только марку держать». Непросто решать человеческие судьбы, и можно себе представить, как он рассуждал: «А что сделаем с Дарьей Семёновной? Так или так? Да очень просто: голубушка, к чертям собачьим! Хотя и… А Мокашов с Кириллом? Это же блоковая система, а apexstone противостояния Теплицкому, и что получится, если их взаимное притяжение разорвать?» А может, он мыслил святее Папы: «Безжалостно гнать с кафедры нечистей! Пора от скверны очиститься. Гнать, гнать, гнать».
6
«И молит жалости напрасно мутный взор…» Но не дай бог, если Дим Димыч вдруг от всего откажется. Изменит этим весь порядок вещей. Мол, я – не я и лошадь не моя; и то, и это сделал не сам, даже листы демонстрационные и те по идее – не мои. Тогда наступит хуже не придумаешь, хуже всем. И что за этим последует? У осьминогов есть странное свойство – автофагия, для животных необоснованное. Осьминог в неволе обкусывает щупальца и гибнет без видимых причин. И шеф если дрогнет, то всё пойдёт под откос.
Способен ли шеф на подобное? Пить-есть, выполнять привычные обязанности, набухая непогрешимостью и безнаказанностью, как скат электричеством, и вдруг разом разряд вытечет из него. Начав разбег, он возьмёт одно за другим препятствия и, споткнувшись перед последним, сойдёт с дистанции. А ведь Дим Димыч теперь смотрит на него.
На каждом месте есть свои особые правила. Они – баланс интересов, складываются постепенно, и в одиночку их не поломать. А если не шеф, то кто тогда? Левкович уйдёт. Зачем ему мышиная возня? Для молодых кафедра обернётся чёрной дырой… Нет, шеф нужнее им, хотя дрожит сейчас как осиновый лист и жаждет милосердия. А Мокашову дано опустить его теперь или покарать.
Когда-нибудь все окажутся в океане общей судьбы. Ах, не смешите, мало вам собственных бед, вы озабочены общей судьбой. Масштабами мира и Вселенной. А почему бы и нет? И как всеобщей судьбой не озаботиться?
