Я открыл пакет и достал бутсы. Сережа взял их в руки и застыл.
– Может, все-таки выпьешь с нами? – спросил я.
Он кивнул и сказал, что оставит машину и поедет обратно на электричке.
Все было культурно: две бутылки белого вина на пять человек, да еще и под горячее. Чай и кофе. Потом они все уехали.
Следующим днем Сережа был подавлен. На вопрос «что случилось?» он ответил, что был на таких эмоциях после встречи с Гордеевым, что пошел к друзьям-молдаванам продолжить. У тех было красное домашнее вино. Сумасшедшего вкуса, кстати – подтверждаю.
Домой его привел Вадик, плиточник. Передал жене – из рук в руки.
Та молчала. До утра.
Утром спросила в лоб, вместо приветствия:
– Ты чего напился-то?
Она на десять лет моложе и на двадцать килограммов тяжелее. У нее крепкий характер и первый разряд по беговым лыжам. У них двое детей, и на работу в Москву она выезжает в шесть утра.
– Я вчера был у Ильи, – сказал он.
– И что? Ты каждый день там.
Сережа лихорадочно соображал. Сказать, что пил с молдаванами, было нельзя – авторитет в семье мог упасть совсем до нуля. К тому же он считал, что дошел домой сам, плохо помнил окончание вечера.
– Там гости приехали. Футбольные.
– Какие гости?
Он хотел рассказать про Андрея, но понимал, что это не сработает. Она его не знала. Нужен был кто-то повесомее.
Он отважился:
– Роберто Карлос!
Она меня знала, давно и хорошо. Поэтому допускала такую возможность, но сомневалась.
– Мы выпивали. Аккуратно. Разговаривали о футболе. Разве мог я такую возможность упустить?
– И на каком языке разговаривали?
– На английском. Илья переводил.
Она поверила. Можно было идти и умываться. Потом завтракать.
– Сделай мне яичницу, – попросил он. Уже расслабленный.
Уверенный, что все прошло и грозы не будет.
Она встала, взяла сковородку. И вдруг подошла, нависла над ним, даже не думая поставить тяжелую сковороду на плиту.
– А молдаване твои тоже с Роберто Карлосом пили?
Я подлил ему чаю. Зеленого. Притаранил из Баку целую банку – душистый до невозможности.
– Можно я у тебя пару дней поживу? – спросил он.
Я посмотрел на него. Вздохнул. Подкаблучники – гарантия крепкой семьи. Что бы в ней ни происходило.
– Хочешь, я тебе эти бутсы подарю? – сказал я. – Тогда она точно поверит.
– Не надо, – сказал друг. – Их же тебе привезли.
Я понимал, как непросто было ему сказать это.
Потомки Иисуса Христа
Однажды я заснул во время своего репортажа. Лет семь назад.
Был август, душный и липкий. Москва задыхалась в своем асфальтовом пекле, я старался лишний раз в нее не выбираться. Выживать в жару в Подмосковье было проще. Ходил в лес, писал-читал, прятался от солнца дома. Когда должен был приехать на Шаболовку, старался делать это пораньше, а уходил с работы уже совсем вечером. Выручали кондиционеры – спасибо тому, кто их придумал.
Теннисистке Вере Душевиной нравился Акинфеев. Как и тысячам других девушек. А Веру, как и многих других теннисистов, время от времени консультировал мой друг Вадик Гущин. Психолог высшей марки. Болельщик. Знаток всех видов спорта.
Он мне рассказал о Вере. Вера была мне симпатична. Более того, я, как какая-нибудь старушка из романов Агаты Кристи, люблю знакомить людей. Вот я и предложил. И мы поехали на стадион Стрельцова. На матч ЦСКА уже не помню с кем. В самую жару.
Они, конечно, познакомились, но это было совершенно обычное знакомство, без лирики и чего-то такого. После такого матча пойти с кем-то поговорить, хотя бы на пару фраз – это уже был подвиг. В тени было за тридцать. В комментаторской будке размером полтора на полтора открывалось только одно окно, боковое. Совсем на чуть-чуть. Я скинул за матч не меньше, чем игроки. А они, даже ходя по полю пешком, расстались минимум с тремя килограммами. ЦСКА выиграл 1:0. Гол случился минуте на пятнадцатой. Во втором тайме игра шла только на ближней к нашей трибуне бровке – ее накрывала тень.
– Как футбол? – спросил я после игры Веру.
Она посмотрела на взмыленного меня и сказала только одно слово:
– Чума!
Со стадиона я поехал на Шаболовку на метро. Зашел в туалет умыться и вытаращил глаза на свое отражение в зеркале. Подумал, а вдруг Верина характеристика относилась не к футболу?
Я пришел в аппаратную. Матч шел вечером в записи. Редактор сказал, что еще минут двадцать (ждем звукорежиссера), и будем начинать.
Я сел к монитору. Попросил включить кондиционер. Мне виновато сказали, что Николай Сергеевич Попов сильно простужен, и поэтому кондиционер отключен. Он ведь общий на все три комментаторские.
Я сидел и ждал, и ждал, и ждал. Через полчаса пошел узнать, почему не начинаем. Мне сказали, что звукорежиссер попал в аварию, ждет ДПС. Что ищут подмену и что никого не нашли. Точнее, нашли, но это не совсем звукорежиссер. Но он знает, как работает пульт.
Я снова сел к монитору. Меня попросили посчитать вслух, чтобы выставить голос. Я посчитал, услышал, что все хорошо и что через минуту начинаем озвучку. Через час сорок, заново насладившись чудо-игрой, я встал, выключил компьютер и поехал домой.
Точнее, почти поехал.
Меня догнали и сказали, не глядя в глаза, что приехал звукорежиссер.
– И..? – уточнил я, начиная догадываться.
– Мы сейчас проверили звук, он не записался. Надо озвучить заново.
Я даже ничего не сказал. К чему тут слова?
Я смотрел этот матч третий раз за последние семь часов. На пятнадцатой минуте, когда ЦСКА забил, я закричал, но не от радости. Просто я знал, что в следующие семьдесят пять минут не произойдет ничего. Мяч налево, мяч направо. Водопой в каждой паузе.
Во втором тайме я непроизвольно начал отсчет времени.
– Пятидесятая минута, 1:0.
– Пятьдесят пятая минута, ЦСКА по прежнему впереди.
– Еще тридцать минут играть, но пока все без изменений.
Я устал. Закинул ноги на стол, чуть откинулся на стуле.
– Семидесятая минута, счет прежний, – сказал я и куда-то начал проваливаться.
И тут вдруг в наушниках закричал редактор. Закричал так, что я вздрогнул и открыл глаза.
– Не молчим!
Это был Гоша Куренков. Тот самый, получивший всероссийскую известность за последние минуты трансляции матча Черногория – Россия.
Я посмотрел на экран и увидел, что шла семьдесят четвертая минута.
– ЦСКА впереди, – сказал я. – Легко предположить, что на концовку у команд сил осталось уже немного. Как и у зрителей.
К случившемуся я отнесся стоически. Бывает. И не только так. Всякое бывает.
В моей коллекции «косяков» от спортивных журналистов есть и более забавные примеры.
Бывший первый зам главреда «Спорт-Экспресса» Владимир Титоренко полетел на Финал четырех баскетбольной Евролиги. Там играл ЦСКА, и финал армейцы проиграли. Дело было в Греции, на Страстной неделе. Титоренко очень ярко и мастерски описал атмосферу финала. Как кипящий эмоциями котел арены успокоился, а потом те же самые люди пошли в храмы на всенощную, встречать там пасхальную ночь.
Владимир тоже был в церкви, со всеми ними. Красиво описал, как течет воск по свече, как на душу сходит благодать. И закончил отчет фразой:
«Наступила Пасха. Праздник Рождества Христова».
Я прочел и сразу вспомнил, как Лена Дмитричева делала в 2001-м сюжет для новостей НТВ о матче баскетбольного ЦСКА с «Маккаби».
Ленка была из тех журналистов, которые почему-то стеснялись произнести слово «еврей» даже в жизни, не то что в репортаже. И как воспитанница Анны Владимировны Дмитриевой, она следила за тем, чтобы в речи не повторялись одни и те же слова. Поэтому в тексте для полутораминутного сюжета ЦСКА играл с «гостями», «подопечными такого-то тренера», «израильтянами», «баскетболистами в желтой форме», «тельавивцами», «выездной командой».
Потом запас синонимов у нее иссяк. А время поджимало, пора было бежать на озвучку и сдавать кассету на эфир. Она в отчаянии подняла голову – помню ее взгляд поверх наших голов – что-то пискнула и умчалась.
Мы добавили телевизору громкости. Татьяна Миткова уже говорила о новостях культуры. Приближалось наше время.
Новости спорта вел Гена Клебанов. Он рассказал о чем-то главном и подвел к сюжету Лены. Мы смотрели. Вяло – до тех пор, пока не прозвучала финальная фраза:
– 76:74 – и в ответной игре у потомков Иисуса Христа хорошие шансы на полуфинал.
– Лена! – с нарочитой укоризной сказал ей Дима Федоров, встретив в столовке на следующий день. – Готовься к ответу на Страшном суде за эти слова.
Динозавр Вадима Никонова
Была почти уже зима. Середина ноября, тусклые столичные пейзажи.
Не знаю почему, но в тот год мы активно показывали «Рубин». С тем «Рубином» играть было тяжело, и смотреть его было не легче. А мы показали, наверное, матчей пятнадцать с участием казанцев.
«Рубин» на этот раз с кем-то сыграл вничью, мы откомментировали матч и, уставшие, шли от второго корпуса «Шаболовки» к проходной. Метров сто, даже если не по прямой. Молчали. Было шесть вечера – самое неудачное зимнее время.
