— Да. К нам принесли двух раненых офицеров, и мы хотели поместить одного из них в эту комнату. Если вы не против, мы переселим вас вниз.
— Хорошо, я не возражаю.
Он спустился в одну из комнат первого этажа — большую залу с двумя альковами. Посредине стоял алтарь, освещенный печальным светом лампадок. Мартин улегся; со своей постели он видел колеблющиеся язычки пламени, но такие картины не влияли на его воображение, и он заснул.
Было уже за полночь, когда он вдруг проснулся, чем-то встревоженный. Из соседнего алькова слышались стоны, перемежающиеся с восклицаниями: «Ох, боже мой! Ох, господи Иисусе!»
«Что там за чертовщина?» — подумал Мартин.
Посмотрел на часы. Было три часа ночи. Он снова растянулся на постели, но из-за этих стонов не смог больше уснуть и решил, что, пожалуй, лучше встать. Оделся, подошел к соседнему алькову и глянул за полог. На постели лежал какой-то мужчина, плохо различимый в полутьме.
— Что с вами? — спросил Мартин.
— Я ранен, — прошептал тот.
— Может быть, вам что-нибудь надо?
— Воды.
Мартину голос показался знакомым. Он стал искать по всей комнате кувшин с водой и, не найдя, отправился в кухню. Когда раздались шаги Мартина, голос хозяйки спросил:
— Что случилось?
— Раненый просит воды.
— Иду.
Появилась хозяйка в нижней юбке и, передавая Мартину ночник, сказала:
— Посветите мне.
Они набрали воды и возвратились в залу. Войдя в альков, Мартин поднял повыше ночник, и при этом свет упал на лицо раненого и на его собственное лицо. Раненый взял в руки стакан, приподнялся, поглядел на Мартина и вдруг закричал:
— Так это ты? Негодяй! Разбойник! Хватайте его! Хватайте!
Раненый оказался Карлосом Оандо.
Мартин поставил ночник на столик возле кровати.
— Уходите, — сказала хозяйка. — Он бредит.
Мартин-то знал, что раненый не бредит; он вышел из алькова и прислушался, не расскажет ли Карлос о нем хозяйке. Тот ничего ей не сказал. Хозяйка ушла. Мартин в своем алькове ждал. В зале у подножия алтаря он заметил багаж Оандо: сундучок и чемодан. Мартин подумал, что у Карлоса, возможно, хранится какое-нибудь письмо Каталины, и решил:
— Если этой ночью мне подвернется удобный случай, я вскрою сундук.
Случай не подвернулся. Часы должны были вот-вот пробить четыре, когда Мартин, закутавшись в плащ, направился к часовне Пуй. Карлистские солдаты проводили учение. Он явился в штаб дона Карлоса, показал полученное письмо, и его пропустили.
— Его величество принимают преосвященных отцов.
— Подите вы к дьяволу с вашими величествами и преосвященствами, — проворчал себе под нос Мартин. — По правде говоря, это не король, а один смех.
Он ждал, пока его величество освободится от их преосвященств, и наконец надменный Бурбон, со своим всегдашним видом хорошо питающегося человека, вышел из часовни в окружении свиты. Рядом с претендентом ехала верхом на лошади женщина, и Мартин предположил, что это, наверное, донья Бланка{170}.
— Вот король. Вы должны стать на колени и поцеловать ему руку, — сказал офицер.
Салакаин не ответил.
— И называть его «ваше величество».
Салакаин не обращал на офицера внимания.
Дон Карлос даже не поглядел на Мартина, тогда тот подошел к главнокомандующему, который и вручил ему подписанные бумаги. Салакаин проверил их. Все было в порядке.
В эту минуту какой-то монах обратился к войскам с речью, размахивая руками, как бесноватый.
Мартин незаметно отошел от часовни и пустился бегом вниз — в город. От мысли, что у него в кармане лежит его будущее богатство, он стал пугливее зайца.
В час, когда солдаты обычно строились на площади, Мартин пришел туда и, увидев Баутисту, шепнул ему:
— Зайди в церковь, там поговорим.
Они вошли в церковь и сели на скамью в темном углу.
— Вот тебе векселя, — сказал Мартин Баутисте. — И береги их!
— Они уже подписаны?
— Да. Надо сделать все, чтобы немедля выехать из Эстельи.
— Не знаю, удастся ли, — сказал Баутиста.
— Здесь мы в опасности. Кроме Качо, в Эстелье еще и Карлос Оандо.
— Откуда тебе это известно?
— Я его видел.
— Где?
— Он в моей гостинице, раненный.
— А он тебя видел?
— Да.
— Ясно. И она и он — оба тут! — воскликнул Баутиста.
— Как оба? Что ты этим хочешь сказать?
— Я? Ничего.
— Ты что-то знаешь?
— Нет, нет.
— Либо ты мне скажешь, либо я спрошу самого Карлоса Оандо. Что, Каталина здесь, в Эстелье?
— Да, она здесь.
— Правда?
— Да.
— Где?
— В монастыре Реколетас.
— В заточении! Откуда ты знаешь?
— Я ее видел.
— Ты ее видел? Какая удача!
— Да. Видел и говорил с ней.
— И это ты хотел от меня скрыть? Баутиста, ты мне не друг.
Баутиста стал уверять его в своей дружбе.
— А она знает, что я здесь?
— Знает.
— Как бы мне ее увидеть? — сказал Салакаин.
— Она обычно сидит возле окна и вышивает, а вечером выходит погулять в сад.
— Ладно. Я пошел. Если со мной что-нибудь случится, я попрошу этого сеньора, Иностранца, сообщить тебе. А ты разузнай, нельзя ли нанять экипаж, чтобы уехать отсюда.
— Хорошо.
— Да поскорее.
— Ладно.
— Прощай.
— Прощай и будь осторожен.
Мартин вышел из церкви, направился по Руа-Майор к монастырю Реколетас и несколько часов прохаживался возле монастырских стен, но Каталины все не было видно. Уже стало темнеть, когда ему наконец повезло — она выглянула в окно. Мартин поднял руку, Каталина, словно не узнав его, отошла от окна. Мартин весь похолодел; но тут она появилась снова и бросила почти к самым его ногам клубок ниток. Салакаин поднял его и обнаружил внутри записку, в которой прочел: «В восемь часов мы сможем немного поговорить. Жди у стены возле калитки». Мартин возвратился в гостиницу, пообедал с необычайным аппетитом и к восьми уже стоял возле калитки. Как только часы на церквах Эстельи пробили восемь, Мартин услышал два легких удара в калитку, он ответил такими же ударами.
— Это ты, Мартин? — спросила Каталина тихим голосом.
— Да, это я. Мы не сможем увидеться?
— Нельзя.
— Я уезжаю из Эстельи. Хочешь поехать со мной? — спросил Мартин.
— Да, но как выбраться отсюда?
— Ты готова сделать все, что я тебе скажу?
— Да.
— И следовать за мной повсюду?
— Повсюду.
— Правда?
— Даже на тот свет. А сейчас иди. Ради бога! Как бы нас не застали.
Мартин сразу позабыл обо всех подстерегавших его опасностях, отправился в город и, не заботясь о том, что за ним могут следить, пошел в гостиницу к Баутисте и в полном восторге заключил его в объятья.
— Послезавтра, — сказал Баутиста, у нас будет экипаж.
— Ты обо всем договорился?
— Да.
Мартин вышел от своего зятя, весело насвистывая. Когда он был уже возле своей гостиницы, его остановили двое стражников, которые, очевидно, следили за ним, и грубо приказали ему замолчать.
— Как! Разве свистеть запрещено? — спросил Мартин.
— Да, сеньор.
— Ладно. Я перестану свистеть.
— Если вы будете пререкаться — отправитесь в тюрьму.
— Я не пререкаюсь.
— Он еще спорить смеет! А ну, давай пошли!
Салакаин понял, что они только ищут предлога засадить его, и, терпеливо снося тумаки, которыми его щедро награждали, вошел в сопровождении стражников в здание тюрьмы.
Глава XII,
в которой события мчатся галопом
Стражники передали Мартина в руки главного тюремщика, и тот провел его в темную каморку, где стояли скамья и глиняный кувшин с водой.
— Вот черт! — воскликнул Мартин. — Тут дьявольски холодно. А где же я спать буду?
— На скамье.
— Вы не могли бы прислать мне тюфяк и одеяло? Я бы постелил себе на полу.
— Если заплатите…
— Заплачу, сколько надо. Пусть принесут тюфяк и два одеяла.
Тюремщик вышел, оставив Мартина в потемках, и немного погодя вернулся с тюфяком и одеялами. Мартин дал ему дуро, и ублаготворенный тюремщик спросил его:
— А что вы такое натворили, что вас сюда привели?
— Да ничего. Шел по улице, думал о своем и насвистывал. А стражник мне говорит: «Свистеть нельзя». Я замолчал, и тут вдруг ни за что ни про что меня поволокли в тюрьму.
— Вы не оказывали сопротивления?
— Нет.
— Тогда вас, наверное, за другое взяли.
Мартин сказал, что и ему это кажется. Тюремщик пожелал спокойной ночи, Салакаин любезно ответил и улегся на полу.
— Здесь я в такой же безопасности, как в гостинице, — сказал он себе. — Что там я у них в руках, что здесь — один черт. Надо спать. Утро вечера мудренее.
