произведет свой первый сбор. Часть их пошла на оплату лодок при переправе через Рувуму, но восемьдесят эскудо еще оставалось.
Из бокового кармана Себастьян извлек табачный кисет, где он хранил эти деньги, и отсчитал половину.
– М’топо, – проговорил он приглушенным голосом. – Возьми эти деньги. Купи для них еды.
– Манали! – протестующе взвизгнул Мохаммед. – Манали, не делай этого.
– Заткнись! – рявкнул на него Себастьян и сунул горсть монет М’топо. – Бери!
М’топо изумленно уставился на Себастьяна с таким видом, будто тот протягивает ему живого скорпиона. Такое поведение белого человека было для него абсолютно неестественным, как если бы к нему подошел сейчас лев-людоед и потерся о его ногу.
– Бери же, – нетерпеливо настаивал Себастьян, и, не веря собственным глазам, М’топо вытянул сложенные в пригоршню руки.
– Мохаммед, – сказал, вставая, Себастьян и снова надел шлем. – Мы немедленно выступаем к следующей деревне.
Прошло немало времени после того, как отряд Себастьяна исчез в чаще леса, а старый М’топо все сидел на корточках один, сжимая в руках монеты, он был так ошарашен случившимся, что не мог сдвинуться с места. Наконец вождь поднялся и громко кликнул одного из своих сыновей.
– Быстро шагай в деревню моего брата Саали. Скажи, что к нему идет сумасшедший германский господин, он идет собирать налог на жилье, а сам раздает подарки. Только обязательно передай ему… – Тут его голос прервался, словно он никак не мог поверить в то, что собирается сейчас сказать. – Передай ему, что этому господину непременно следует показать тех, кто уснул в сонной болезни, и тогда его охватит безумие, и он подарит ему сорок португальских эскудо. Более того, и вешать он никого не станет.
– Мой дядя Саали не поверит в эти слова.
– Да, – согласился М’топо. – Это правда, он не поверит. Но ты все равно скажи ему это.
25
Саали получил от старшего брата весть, и эта весть привела старейшину в состояние ужаса, близкого к параличу. Он знал, что чувство юмора у М’топо несколько извращенное, а кроме того, между ними стояла одна серьезная проблема, имеющая отношение к женщине по имени Гита, весьма привлекательной, четырнадцати лет от роду. Через два дня после того, как она приступила к исполнению обязанностей младшей жены М’топо, Гита удрала из его деревни на том основании, что он импотент и пахнет от него, как от гиены. Теперь она стала достойным прибавлением к семейству самого Саали. Саали был убежден в том, что истинный смысл послания его брата состоял в том, что новый немецкий комиссар подобен сорвавшемуся с катушек льву, который не удовлетворится тем, что просто повесит несколько стариков, но вполне способен обратить свой кровожадный взгляд и на самого Саали. И даже если старейшина как-нибудь избежит виселицы, то все равно останется без средств к существованию, и его с таким трудом накопленные и тщательно припрятанные запасы серебра, его шесть прекраснейших бивней слоновой кости, его стадо коз, его дюжина мешков белой соли, слиток меди, два топора европейской выделки, несколько штук покупного ситца – все его сокровища считай что пропали! Саали понадобилось сделать героическое усилие, чтобы выйти из оцепенения, в которое его погрузило отчаяние, и предпринять кое-какие, правда совершенно бесперспективные, приготовления к побегу.
Бойцы-аскари Мохаммеда схватили его, когда он рысцой уже направлялся в лес; и когда привели его знакомить с Себастьяном Олдсмитом, слезы его, обильно текущие по щекам и падающие ему на грудь, были совершенно искренние.
А к слезам Себастьян был очень чувствителен. Несмотря на протесты Мохаммеда, Себастьяну удалось-таки навязать Саали двадцать эскудо серебром. Саали понадобилось двадцать минут, чтобы опомниться от пережитого потрясения, и по истечении этого времени он предложил Себастьяну на весь период его пребывания в деревне ничем не ограниченные услуги девицы по имени Гита, чем до глубины души потряс юношу. Сама юная леди тоже присутствовала при этом предложении ее мужа и, по всему, искренне его одобряла.
Себастьян торопливо собрался и отправился дальше, а за ним в состоянии глубочайшего уныния поплелось все его войско. Мохаммед что-то недовольно бурчал себе под нос.
А по западной части Африки застучали барабаны, во все концы по тропам и тропинкам, сетью покрывшим густые леса, побежали торопливые гонцы, с одной вершины холма к другой полетели крики, такие громкие, что их было слышно на многие мили. Новость распространялась с немыслимой быстротой. Одна деревня за другой в невероятном возбуждении начинала гудеть, как улей, потом обитатели собирались толпой на площади, чтобы встречать безумного германского комиссара.
А Себастьян тем временем уже на всю катушку получал удовольствие от жизни. Ему так понравилось раздавать свое имущество, он так восхищался этими простыми и очень симпатичными людьми, которые искренне приветствовали его у себя в деревнях, осыпая его своими скромными, маленькими подарками. Одаривали Себастьяна то какой-нибудь тощей курицей, то дюжиной наполовину высиженных яиц, то миской сладкого картофеля, то тыквенной бутылочкой пальмового вина.
Но мешок Санта-Клауса или, если точнее, кисет Себастьяна скоро опустел, и он даже несколько растерялся, не зная, как теперь помогать этим людям, как хоть немного облегчить это жалкое, нищенское существование, которое он видел в каждой деревне. Себастьян даже подумывал о том, не раздать ли ему индульгенции от уплаты этого налога в будущем («предъявитель сего на пять лет освобождается от уплаты налога на жилье»), но скоро понял, что этот дар означал бы для них смертельный приговор. Он даже содрогнулся, представив, что сделает Герман Флейшер с каждым, у кого обнаружит такую бумагу. Наконец Себастьян нашел правильное решение. Эти люди голодают. И он даст им еду. Он даст им мясо.
В принципе, мясо самый желанный продукт из всех, что Себастьян мог бы им предложить. Несмотря на изобилие диких животных, огромные стада дичи, пасущейся на равнинах, а также в холмистой местности, эти люди истосковались по мясным продуктам, а ведь в мясе содержится нужный организму белок. Примитивные приемы охоты, которыми они пользовались, были столь неэффективны, что убить даже одно животное удавалось крайне редко, чуть ли не случайно. Когда тушу делили на две или три сотни голодных ртов, каждому доставалось всего каких-нибудь несколько унций[30]. Ради нескольких кусочков драгоценной еды мужчины и женщины нередко рисковали жизнью, отгоняя от своей добычи семейство львов.
Аскари Себастьяна с восторгом присоединились к охоте. Даже Мохаммед немного оживился. К несчастью, их стрелковая подготовка находилась примерно на том же уровне, что и у самого Себастьяна, и добыча за день охоты, при расходе тридцати или даже сорока патронов, была совсем мизерной, иногда им удавалось подстрелить всего
