Комарово Лето 1959
№ 77 к стр. 403
Подражание армянскому
Я приснюсь тебе черной овцою
На нетвердых, сухих ногах,
Подойду, заблею, завою:
«Сладко ль ужинал, падишах?
Ты вселенную держишь, как бусу,
Светлой волей Аллаха храним…
И пришелся ль сынок мой по вкусу
И тебе, и деткам твоим?»
№ 78 к стр. 411
А, ты думал – я тоже такая,Что можно забыть меняИ что брошусь, моля и рыдая,Под копыта гнедого коня.
Или стану просить у знахарокВ наговорной воде корешокИ пришлю тебе страшный подарок —Мой заветный душистый платок.
Будь же проклят. Ни стоном, ни взглядомОкаянной души не коснусь,Но клянусь тебе ангельским садом,Чудотворной иконой клянусьИ ночей наших пламенным чадом —Я к тебе никогда не вернусь.
Петербург Июль 1921
№ 79 к стр. 411
Когда лежит луна ломтем чарджуйской дыниНа краешке окна, и духота кругом,Когда закрыта дверь, и заколдован домВоздушной веткой голубых глициний,И в чашке глиняной холодная вода,И полотенца снег, и свечка восковаяГорит, как в детстве, мотыльков сзывая,Грохочет тишина, моих не слыша слов, —Тогда из черноты рембрандтовских угловСклубится что-то вдруг и спрячется туда же,Но я не встрепенусь, не испугаюсь даже…Здесь одиночество меня поймало в сети.Хозяйкин черный кот глядит, как глаз столетий,И в зеркале двойник не хочет мне помочь.Я буду сладко спать. Спокойной ночи, ночь.
Ташкент 28 марта 1944
№ 80 к стр. 428
Б. П[астернаку]
И снова осень валит Тамерланом,В арбатских переулках тишина.За полустанком или за туманомДорога непроезжая черна.Так вот она, последняя!И ярость Стихает.Все равно что мир оглох…Могучая евангельская старостьИ тот горчайший гефсиманский вздох.
Фонтанный Дом 1941
№ 81 к стр. 437
Памяти поэта
Как птица мне ответит эхо[483].
Б. П.
1
Умолк вчера неповторимый голос,
И нас покинул собеседник рощ.
Он превратился в жизнь дающий колос
Или в тончайший, им воспетый дождь.
И все цветы, что только есть на свете,
Навстречу этой смерти расцвели.
Но сразу стало тихо на планете,
Носящей имя скромное… Земли.
Москва. Боткинская больница Июнь 1960
№ 82 к стр. 451
2
Словно дочка слепого Эдипа,Муза к смерти провидца вела.И одна сумасшедшая липаВ этом траурном мае цвела —Прямо против окна, где когда-тоОн поведал мне, что перед нимВьется путь золотой и крылатый,Где он вышнею волей храним.
Москва. Боткинская больница 1960
№ 83 к стр. 452
Муза
Как и жить мне с этой обузой,А еще называют Музой,Говорят: «Ты с ней на лугу…»Говорят: «божественный лепет…»Жестче, чем лихорадка, оттрепит,И опять весь год ни гу-гу.
№ 84 к стр. 453
Мартовская элегия
Прошлогодних сокровищ моихМне надолго, к несчастию, хватит.Знаешь сам, половины из нихЗлая память никак не истратит:Набок сбившийся куполок,Грай вороний, и вопль паровоза,И как будто отбывшая срокКовылявшая в поле береза,И огромных библейских дубовПолуночная тайная сходка,И из чьих-то приплывшая сновИ почти затонувшая лодка…Побелив эти пашни чуть-чуть,Там предзимье уже побродило,Дали все в непроглядную мутьНенароком оно превратило.И казалось, что после концаНикогда ничего не бывает…Кто же бродит опять у крыльцаИ по имени нас окликает?
Кто приник к ледяному стеклуИ рукою, как веткою, машет?..А в ответ в паутинном углуЗайчик солнечный в зеркале пляшет.
1960
№ 85 к стр. 457
Молитва
Дай мне горькие годы недуга,Задыханья, бессонницу, жар,Отыми и ребенка, и друга,И таинственный песенный дар —Так молюсь за Твоей литургиейПосле стольких томительных дней,Чтобы туча над темной РоссиейСтала облаком в славе лучей.
1915
№ 86 к стр. 461
. . . . . . . . . . . . . . . .Карнавальной полночью римскойИ не пахнет. Напев ХерувимскойУ закрытых церквей дрожит.В дверь мою никто не стучится,Только зеркало зеркалу снится,Тишина тишину сторожит.
И со мною моя «Седьмая»,Полумертвая и немая,Рот ее сведен и открыт,Словно рот трагической маски,Но он черной замазан краскойИ сухою землей набит.
Враг пытал: «А ну, расскажи-ка!»Но ни слова, ни стона, ни крикаНе услышать ее врагу.И проходят десятилетья —Пытки, ссылки и смерти… Петь яВ этом ужасе не могу.
Ты спроси у моих современниц —Каторжанок, стопятниц, пленниц —И тебе порасскажем мы,Как в беспамятном жили страхе,Как растили детей для плахи,Для застенка и для тюрьмы.
Посинелые стиснув губы,Обезумевшие ГекубыИ Кассандры из Чухломы,Загремим мы безмолвным хором(Мы, увенчанные позором):«По ту сторону ада мы»…
Я ль растаю в казенном гимне?Не дари, не дари, не дари мнеДиадему с мертвого лба.Скоро мне нужна будет лира,Но Софокла уже, не Шекспира.На пороге стоит – Судьба.. . . . . . . . . . . . . .
№ 87 к стр. 463
Три стихотворения
1
Пора забыть верблюжий этот гам
И белый дом на улице Жуковской.
Пора, пора к березам и грибам,
К широкой осени московской.
Там все теперь сияет, все в росе,
И небо забирается высоко,
И помнит Рогачевское шоссе
Разбойный посвист молодого Блока…
2
И в памяти черной пошарив, найдешь
До самого локтя перчатки,
И ночь Петербурга. И в сумраке лож
Тот запах и душный, и сладкий.
И ветер с залива. А там, между строк,
Минуя и ахи, и охи,
Тебе улыбнется презрительно Блок —
Трагический тенор эпохи.
3
Он прав – опять фонарь, аптека,
Нева, безмолвие, гранит…
Как памятник началу века,
Там этот человек стоит —
Когда он Пушкинскому Дому,
Прощаясь, помахал рукой
И принял смертную истому
Как незаслуженный покой.
1944–1960
№ 88 к стр. 469
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
